Ирина Склокина: Расскажи, пожалуйста, как ты пришла в профессию, как произошел выбор темы.

Раса Чепайтене: Я пришла на истфак в очень интересное время, в период распада Советского Союза, 89-й, 90-й, 91-й годы – из этого поколения вышло много известных, значимых историков Литвы, да и не только историков, потому что это была эпоха открытия белых пятен, период властвования истории (тогда были самые высокие конкурсы на поступление на истфак Вильнюсского университета). Чтобы оправдать, объяснить, легитимировать требования независимости, надо было опровергнуть советский нарратив прошлого и того, как республика стала советской. Поэтому прежде всего переосмысливались вопросы пакта Молотова-Риббентропа, тайных протоколов 39-го года, обстоятельства первой оккупации Литвы – отвергли советский нарратив, нашли документы, источники, которые хранились втайне и не были доступны для свободного академического исследования. Именно эта особенная эпоха и атмосфера, которая никогда больше не повторилась – такое сплочение нации, «поющая революция», на высоком духовном уровне, к сожалению, это быстро столкнулось с трудностями жизни и построения капитализма. Но что касается исторической науки, в этот момент происходили параллельные перемены в самой науке и в политике истории, и довольно последовательные. Десоветизация в Вильнюсском университете прошла довольно быстро и безболезненно. Старые коммунистические деятели отошли в сторону, а те люди, действительно специалисты, и молодое поколение историков, начали руководить и конструировать новый нарратив. Параллельно в политическом нарративе происходило использование национальной истории, но одновременно и перемены в методологии и теории. И это довольно гармонично соответствовало друг другу. Глядя на это изнутри, будучи студенткой – не знаю, как в других научных учреждениях, Педагогическом институте тогдашнем, университете в Клайпеде и в Шяуляй – параллельные процессы шли везде, но наш университет был инициатором этих перемен.

И.С.: Расскажи немного подробней об этих переменах.

Р.Ч.: Прежде всего, шло переосмысление эпохи Великого Княжества Литовского, средних веков. И тут можно упомянуть Эдвардаса Гудавичуса и его ученика, Альфредаса Бумблаускаса – инициаторов создания телевизионной передачи, посвященной вопросам истории, под названием «Таинства бытия». Потом она продолжилась под другим названием и в несколько измененном формате – «В тенях веков». Именно эти передачи повлияли на изменение исторического сознания, поскольку в форме диалога профессор и его ученик поднимали темы и сюжеты, которые до того были известны либо узкому кругу специалистов, либо объяснялись стереотипно. И они расшатали традиционный националистический межвоенный нарратив, который в то время бурно возрождался как идеализация межвоенного периода, «времен Президента Сметоны». В 90-тые большими тиражами переиздавалось произведения историков того периода. Особым событием стало переиздание «Истории Литвы» 1936 г. под редакцией А. Шапоки (чуть ли не каждая семья считала обязанностью купить и иметь ее у себя дома, хотя, наверное, не все читали). На тогдашнем вакууме после свержения советского идеологического нарратива – межвоенный попытался занять его место, но было видно, что он недостаточен, местами устарелый, неадекватен, особенно то, что он был узко этнолингвистическим.

В межвоенной Литовской Республике (1918-1940) сформировалось понимание истории как служащей национальным интересам. Составитель вышеупомянутой «Истории Литвы» в одной из своих статей написал знаменитую фразу «Найдем литовцев в истории Литвы» - он прямо говорит, что историю Литвы раньше изучали немцы, поляки, русские и пр., но не мы. А мы обязаны. В межвоеннном периоде уже сформировалась профессиональная историческая наука, появились историки, защитившиеся на Западе. Они стали на службу социальным и государственным нуждам, хотя не предавая принципы ремесла, но это было очевидно. И эта концепция поиска литовцев в истории Литвы, хотя и была адекватна своему времени, но она сужала перспективу, выискивались те исторические периоды, где литовцы в этнолингвистическом смысле этого слова были активными субъектами истории. А в период после Люблинской унии и до начала национального возрождения в конце ХІХ века – воспринимался чуть ли не как «темные века», ка брешь. Это были «другие», властвовавшие над страной, и ничего интересного там как будто не было. Обращались в основном к эпохе великого князя Витаутаса, с имперской идеей, что было актуально для политических нужд. Тогдашняя Литва, лишенная своей исторической столицы Вильнюса, а скорым временем потерявшая и единственный морской порт Клайпеду, была настолько слабым игроком на геополитической арене, что это положение требовало некой психологической компенсации – искать нечто героическое и вдохновляющее – средневековую империю «от моря до моря». Но в наши времена этого уже не было достаточно.

И.С.: Почему?

Р.Ч.: Не только потому, что началась евроинтеграция, стало очевидно, что узконационалистический образ истории страны и литовского этноса не подходит. В академической среде самыми серьезными авторитетами позднесоветского периода стали те, кто мог без стыда показывать свои труды и книги, написанные в советский период – это в основном были историки ХІХ века. Это поколение, представители которого и до сих пор являются ведущими, занимают административные посты, потому что ХІХ век, когда не было государства, не изучали политические аспекты, а занимались социальной историей, обществом, культурой. Таким образом они были адекватны тому, что изучали в других европейских странах – социальную и культурную историю и пр.

С другой стороны, профессор Э. Гудавичюс – один из крупнейших медиевистов Литвы, в своих концепциях он скорее марксист и не скрывает этого, и он объясняет положение древней Литвы в контексте цивилизационного развития, отношений Западной и Центральной Европы, и совершенно иначе ставит акценты, и критикует представление о том, что якобы Литва до принятия крещения была цивилизацией высоко уровня развитой, а потом пришли чуждые влияния и все разрушили, такое романтическое язычество в истории. Он говорит о том, что именно благодаря перенятым при посредничестве Польши западным ценностям Литва стала цивилизованным государством, хотя и платила за это полонизацией и частью независимости. Хотя наши современные исследователи ВКЛ – они придерживаются мнения, что чуть не до последнего раздела это государство сохранило суверенитет и свои социокультурные особенности даже по отношению к Польше, несмотря на то, что его элита уже потеряла литовской язык и так далее.

Очевидно, что сейчас качественно изменяется отношение к истории и само восприятие литовскости. Раньше историки считали, что литовец – тот, кто говорит по-литовски. А это уже заканчивалось со смертью последнего Ягеллона, Сигизмунда Августа. А дальше – пунктирная история, «темные века». И как раз современная историография – это попытка заполнить эту огромную брешь, с пониманием того, что литовец – это не только человек, знающий литовский. Изучение элит и культурных деятелей до «последнего гражданина ВКЛ», Нобелевского лауреата Чеслава Милоша, говоривших на других языках – польском, русинском, идиш и прочее, но которые, тем не менее, считали себя защитниками всего литовского в гражданском смысле этого слова - сегодня очень важная часть нашей историографии и исторической культуры, не смотря на неприязнь этого подхода со стороны части узко националистически настроенных интеллигентов.

И.С.: Существуют ли какие-либо противоречия в этом подходе?

Р.Ч.: Да, конечно, например, можем взять интерпретацию Конституции 3 мая 1791 г. – первой конституции в Европе и второй в мире. Думается, надо бы этим гордиться, но, в отличии от поляков, у нас отношение к ней скорей как к «чужой», даже «антилитовской», ведь в ней в действительности Литва не упоминается. Я исследовала вопрос, почему сложился такой негативный образ Конституции в нашей коллективной памяти? Оказывается, есть еще документ от 20 октября, о котором мало кто не из специалистов знал, который опять возвращается к соглашению «обоих народов», и там есть уступки с польской стороны. Теперь обе эти даты включенны в список памятных дней, но, интересно, что инициатором этого стал парламентарий еврейской национальности, а некоторые историки дажи писали публичные обращения протеста... Но, мне кажется, все больше заметна тенденция восприятия ВКЛ как многокультурного и многоэтнического государства, память и наследие которого и «наше» - литовское - и тем самым общее, включая местных поляков, русских, белоруссов, украинцев, евреев, татар, караимов и пр. И в контексте нынешней евроинтеграции, заинтересованности со стороны Евросоюза в создании общего европейского нарратива, исследование и перенятие исторического опыта мирного сосуществования разных этнических и конфесиональных групп ВКЛ, ему присущей толерантности, становится очень актуальным. Например, наши мусульмане – литовское татары – это уникальный феномен и пример для нынешней Европы, сталкивающейся с ростом ислама и себя дома.

И.С.: Используются ли в Литве исторические сюжеты для современных политических нужд?

Р.Ч.: Конечно, используются. Не единственный, но показательный случай: 2004 год, Литва вступает в ЕС, и празднуется юбилей первого и единственного нашего короля Миндаугаса. И очень интересно, как эта дата приспосабливалась к актуальной политике: интерпретация короля и первого крещения Литвы в середине XIII в., скоро короля убили, и только через 100 лет Литва была опять крещена. Но именно в Миндаугасе увидели чуть ли не первого «евроинтегратора», потому, что он выбрал католичество, а не православие. Этот пример из глубины веков, хотя это своеобразная манипуляция историей. Проф. Гудавичюс подсчитал наиболее вероятную дату его коронации - 6 июля, которая в последствии стала национальным праздником. Медиевисты – это вообще высшая каста историков. И сейчас это отмечается очень широко, один из трех основных государственных праздников в Литве, вместе с 16 февраля 1918 г. – рождением первой литовской республики, и 11 марта 1990 г. – провозглашением воссоздания независимости Литвы, выход из состава СССР.

И.С.: Насколько публичные интеллектуалы влияют на политику, какова тут роль историков?

Р.Ч.: Такого открытого использования историков в политике для чисто политических нужд нет, либо это не так примитивно. Это скорее сотрудничество, историки дают академическую основу для политических дискурсов, идеологического фона. И сами историки становятся политиками, например, А. Анушаускас, который, будучи избранным в парламент от партии консерваторов, в прошлой каденции был председателем комитета по национальной безопасности, это очень важно. Он как раз как историк до того занимался советскими репрессиями, хорошо знал деятельность КГБ, спецслужб. Конечно, в 1992 г. создан Центр по изучению сопротивления и геноцида жителей Литвы - довольно политизированная институция, хотя часть его сотрудников занимается чисто научными исследованиями.

И.С.: Какие направления в современной литовской исторической науке являются наиболее развитыми?

Р.Ч.: Можно сказать, что историческими исследованиями давольно высокого профессионального уровня покрыто уже все поле истории Литвы, все эпохи представлены. Но можно заметить и несколько приоритетных направлений. Одно из них – мною уже упомянутые исследования ВКЛ. И в последние несколько лет они стали региональными, включающими коллег из соседних стран. Появилось несколько серьезных сборников, посвященных памяти, наследию ВКЛ в самом широком смысле, которые как раз написаны историками не только литовскими, но и украинскими, польскими, русскими, белорусскими, и это сотрудничество уже приносит свои плоды.

Во-первых, были обоснованны империологические интерпертации ВКЛ. Еще в межвоенный период Президент А. Сметона употреблял выражение «империя Витовта». А сегодня об этом начали говорить историки и публичные интеллектуалы. Например, погибший при странных обстоятельствах религиовед Гинтарас Береснявичюс, который накануне вступления Литвы в ЕС написал провокативную брошюру с попыткой осмыслить прошлое и связать это с настоящим и будущим страны. Он описывает Литву как империю, память которой можно активно использовать в новых условиях. Это поддержка общей памяти народов, которые жили в этом огромном государстве, использование его наследия в нынешней внешней и внутренней политике. Он это описывал в более историософских терминах. Но другой исследователь, очень известный социолог и философ Зенонас Норкус усложнил эти дискусии, в своей недавней книге «Непровозгласившаяся империя» отвечая на вопрос, было ли ВКЛ империей, если оно себя так не называло? Опираясь на современные концепции сравнительной империологии о сумел убедительно доказывает, что действительно ВКЛ было империей. Но его маштабное исследование охватывает лишь период до Люблинской унии.

Было бы интересно подробнее исследовать, насколько эти концепции отражались в реальной внешней и внутренней политике Литвы. Можем вспомнить эпизод с Помаранчевой революцией, когда наш и польский президенты приезжали в Украину, и это было воспринято очень позитивно, как попытка решения конфликта, и исторические коннотации о ВКЛ использовались как легитимация их действий.

И второе направление – республиканская трактовка ВКЛ, которая, скорее адресована для внутрених нужд. Известный публичный интеллектуал, историк литературы Дарюс Куолис, бывший директор Института гражданского общества много лет исследовал источники и мысли философов и политиков ВКЛ эпохи Ренессанса, Барокко, интеллектуальную среду культурных элит и пытался их идеи перенести и приспособить к современной ситуации. Конечно, тогда республика понималась как нечто совсем иное, чем сейчас. Но он как публичный интеллектуал, поднимает вопрос возврата к республиканским ценностям, res publica.

Другой важный аспект – это советская эпоха. Межвоенный период, период войны – эти вопросы, с одной стороны, они сейчас не так актуальны, либо уже довольно хорошо исследованы, особенно обстоятельства потери независимости в 1940-м году, поскольку это было очень актуально в идеологической борьбе 90-тых. Что касается войны, очень актуальной остается проблематика Холокоста, но тут уже очень много сделали историки диаспоры, и в последнее время идет очень интенсивное сотрудничествонаших историков с представителями диаспоры и иностранными учеными. По советскому периоду это сотрудничество стало особенно активным в последние 5 лет. Помню, еще в 2002 г. я участвовала в конференции по маргинальности и предложила тему советского как маринального в историографии. С тех пор все радикально изменилось. Хотя основные вопросы советской истории уже были поставлены, особенно трагический нарратив – сталинских репрессий, антисоветского сопротивления, это шло и в общественном, и в историческом плане, но что касается более глубокого исследования той эпохи, нестереотипного, это еще лет 5-10 назад была брешь. Но теперь проявляется очень большой интерес к советскому периоду, и это, думаю, связано со сменой поколений: этим начали заниматься молодые историки, которые пишут диссертации и публикуют свои исследования уже не о сталинском периоде, а о хрущевском и позднем советском периоде. Например, недавно один молодой исследователь Томас Вайсета защитил интересную диссертацию про общество позднего советского периода, которое он называет «обществом скуки».

А раньше у нас рассматривалась преимущественно этноцентрическая история репрессий. Этим в основном занимался Центр исследований геноцида и сопротивления жителей Литвы, при нем существует музей в подвалах КГБ, с сохраненными аутентичными камерами заключенных. И это слово «геноцид» может вводить в заблуждение, так как речь идет не о еврейском, а литовском геноциде. Также существует академический журнал «Геноцид и сопротивление», на страницах которого проходила интересная дискуссия историков и юристов о самом термине «геноцид». Очевидно, что это чисто политическая и не совсем ответственная трактовка этого термина. Но все так и осталось.

И.С.: Можешь рассказать немного подробнее об этой динамике исследований советского прошлого в Литве?

Р.Ч.: В начале независимости работа с советским прошлым шла по двум основным направлениям: одно – исследования сталинского периода, особенно репрессий и сопротивления, а другое – исследования местной советской номенклатуры. Эти темы тогда вызывали наибольший интерес, и это естественно. Но со временем оказалось, что этого недостаточно. Когда я в 2002-2003 гг. писала свою диссертацию о восприятии наследии в Литве ХХ века, выделяла три периода: межвоенный, советский и современный. При исследовании советского периода я обнаружила  очень большие историографические пробелы, в т.ч. касательно культурной жизни, форм пассивного сопротивления, и других феноменов, для которых тогда еще не было обоснованной интерпретации.

Сейчас есть группа молодых ученых, которые защитились, издали книги, активно участвуют в публичном пространстве, и даже инициировали симпозиум по исследованиям позднего советского периода, есть литовская и международная версии этого симпозиума, издаются сборники. И это очень важно, чтобы адекватно оценить эти феномены, ставить в контекст всего СССР или хотя бы западной части СССР. И этот изоляционизм, который раньше проявлял себя в изучении советского периода, мне изначально казался очень сомнительным и опасным. Но, к счастью, это уже преодолевается. И очень важно, что рядом с накоплением эмпирики, идет углубление в теоретическом и методологическом плане, с опорой на западные теории советологии. Хотя это не легко, поскольку часто расходятся мнения и методологические подходы. Я была недавно на презентации трех новых книг по советскому периоду на самой крупной нашей книжной ярмарке. И один очень авторитетный историк советского периода вдруг во дремя их обуждения заявил, что эти молодые люди, авторы этих книг дескать «перемудрили с теорией». Даже если и так, то хорошо, что пытаются.

И.С.: А существует ли противопоставление, четкие лагеря между сторонниками националистического нарратива и его критиками? В Украине это достаточно четко видно.

Р.Ч.: Если это и видно, то это скорее на личностном уровне, существуют чьи-то ученики, группы, школы, но это не на институциональном уровне. Один из спорных вопросов – это роль Польши в истории Литвы. Традиционалисты очень негативно относятся к полонизации, другие пытаются объяснить этот феномен. Появилась важная концепция «старых» и «новых» литовцев. «Старые» – это полонизированное дворянство, сохранявшее литовскую идентичность, а «новые» – деятели национального возрождения. Основой для современной литовской идентичности стали вторые, и до сегодня все строится на языке. Попытка преодолеть это противоречие сегодня очень важна. Но есть люди, обвиняющие этих людей в потакании нынешней Польше и т.д.

Что касается советского периода, то тут тоже есть оспаривание официально утвердившегося одномерного нарратива «жертв» и «героев». Миндаугас Поцюс, мой хороший друг, несколько лет назад издал книгу, которая стала очень нашумевшей - «Другая сторона луны». Он пишет о роли антисоветского литовского сопротивления в борьбе с коллаборационистами. Не с НКВД, не с советскими войсками, а именно с местными людьми, которые сознательно или по принуждению стали на сторону советской власти. Там есть очень шокирующие эпизоды об антисоветских партизанах, которые в нынешнем официальном нарративе являются абсолютными героями, о том, что некоторые из них по подозрению в сотрудничестве с советской властью истребляли целые семьи, детей (эти факты, кстати, активно использовались советской пропагандой). Книга вызвала острую реакцию, с одной стороны, тираж сразу же был раскуплен, но с другой, в том числе со стороны ветеранов подполья была попытка очернить ее, даже подать ее автора в суд дескать за оскорбления памяти бойцов за независимость (к счастью, не удачно). Но наш институт, несмотря на несомненный коммерческий успех, побоялся переиздать книгу. А у автора были чисто академические цели, и он никоим образом не пытался очернить партизан, ведь действительно антисоветское движение в Литве было наиболее длительным и сильным, и было очень жестокими методами подавленно. Последний партизан был убит лишь в 1965 году. Так, что мы действительно может этим гордится. И это и по сей день остается в семейной памяти, почти каждая литовская семья до сих пор связана со всем этим. Но эта книга является примером того, что по советскому периоду не все так просто.

Важным направлением исследования советского прошлого являются также работы посвященные партийной номенклатуре. Например, первый секретарь ЛКП Антанас Снечкус пробыл у власти 33 года и это целая эпоха. Тот же Альгирдас Бразаускас, последний первый секретарь ЛКП, который стал первым Президентом независимой Литвы. Я пыталась провести исследование, что же стало с этими «последними первыми» секретарями союзных республик во время коллапса, как складывались их карьеры и судьбы потом – оказалось, что многие стали президентами независимых стран... До сих пор актуальным остается вопрос, какова была настоящая роль местной номенклатуры при советизации Литвы, активно исследуется то, как ее представители вели себя во время советского периода, особенно то, что касается феномена так называемого «национального коммунизма». У нас уже есть исследования экономики советского периода, но пока остается открытым вопрос о том, существовал ли экономический национализм? Интересен и новый феномен мемуаров бывших номенклатурщиков, которые пытаются оправдать себя, это парадигма «мы тоже работали на Литву» (по заглавию мемуаров Бразаускаса). И насколько эта номенклатура была инструментом советизации и русификации, или, наоборот, была буфером для сохранения национальной культуры и автономии? Этот вопрос пока еще не до конца решен, тем более, что есть еще живые люди. Чуть ли не каждый человек может считать себя экспертом в исследовании советского.

И.С.: Насчет исследований Холокоста и вопроса коллаборации с нацистами, это популярные темы?

Р.Ч.: Этот вопрос довольно хорошо исследован. Исследователи диаспоры  в этом сыграли большую роль. Саулюс Сужеделис, например, американский историк, который много лет этим занимается. И не только историки Литвы или диаспоры. Можно вспомнить Роберта ван Ворена, советолога голландского происхождения, который недавно издал монографию о Холокосте в Литве. В данном случае ставится важный вопрос, почему в стране, которая до того исторически была толерантной, поликультурной, где, в отличии от соседних регионов, в ХІХ – нач. – до середины ХХ в. никогда не было серьезных погромов, случилась такая страшная катастрофа, в чем ее причины? Один из ответов был простым, «теория о двух геноцидах». Имеется в виду, что Холокост стал реакцией на первую советскую оккупацию. Но это, конечно, очень примитивизированная, «народная» концепция. Хотя серьезные историки, конечно, фактор первой советской оккупации учитывают, феномен «иудеобольшевика», и то, что тогда простым литовцам казалось, что все коммунисты евреи. Дело в том, что до того евреи Литвы были самым большим меньшинством, около 7 %, но они в публичном пространстве очень мало себя проявляли. Это были или чисто ортодоксальные общины, замкнутые в себе, или левацкая молодежь, которая не могла проявить себя в узко-националистическом и авторитарном межвоенном режиме. И именно они нашли себе пространство во время первой советской оккупации. Хотя чисто статистически они среди окупационных властей не доминировали. Также подсчитанно, что среди репрессированных и ссыльных очень большой процент граждан еврейской национальности, поскольку они были купцами, зажиточными людьми, которые советам показались «классовыми врагами».

Однако, Холокост – это очень деликатная тема. Один мой коллега из Института истории Литвы, самый крупный специалист в Литве по периоду нацистской оккупации Арунас Бубнис, недавно написал книгу о Холокосте в литовской провинции – как раз о том, что происходило в глубине общества. Все книги у нас в отделе истории ХХ-ого века до публикации обсуждаются, каждый может сказать свое мнение. В этом случае интересная дискуссия была, и в итоге его попросили еще раз проверить все фамилии и решить, надо ли упоминать всех нацисстких коллаборантов. Потому что руководство института побоялось: если он так эту рукопись издаст, могут начаться судебные процессы против него или института за оскорбление чести.

Но на политическом уровне Президент Бразаускас в 1995 г. в кнесете Израиля извинился со стороны литовского народа, хотя у нас этот его жест восприняли противоречиво, не всем он нравился – мол «мы, современные люди, не считаем себя ответственными за это».

И.С.: Какое место занимает направление, которым ты занимаешься, – изучение наследия, и насколько оно популярно?

Р.Ч.: Когда я это начала, это была чистая страница. Изначально никто не знал, что это такое, нам преподавали профессиональные реставраторы или историки архитектуры, они просто были практиками, а не учеными. С одной стороны, это был важный опыт, а с другой стороны, ты чувствовал себя в определенном теоретическом вакууме. И когда я поступила в докторантуру по этому направлению, надо было как-то выплывать. Либо я могу это сделать узкоисториографическим способом – набрать архивного материала про институциям по охране памятников и написать нарратив. Но мне самой было бы неинтересно, например, межвоенный период в этом плане уже был хорошо исследован. Но глубинные причины, связать институциональный уровень с политикой памяти, как это сделать? Никто не пытался этого делать. И тогда я по программе «Эразмус» поехала в Брюссельский свободный университет, собирать материалы. Выбор был случайный. Я знала французский, не знала на тот момент английский, и поэтому я туда поехала. Но там найденные книги очень расширили мой горизонт. И я впервые столкнулась тогда с теориями наследия и домой привезла книги, которых у нас не было в академическом обиходе. Я написала и защитила диссертацию, и создала курс по теориям наследия, сама придумывала структуру курса. Было еще несколько людей, занимающихся чем-то подобным, в юридической сфере, или в охране культурного ландшафта. Но что касается политики памяти и наследия, никто этом серьезно не занимался. Но сейчас уже появляются новые люди. Как раз, когда я защищалась, открыли магистратуру по охране наследия. Сейчас уже масса текстов, основные источники опубликованы, то есть основа уже существует. Кстати, не только у нас в Вильнюсском университете, но и в других высших школах уже существуют программы по heritage studies. Но мне посчастливилось, я попала в тот момент в русло исследований, которые только начинались. Тогда не было конкуренции. Сейчас ты обязан себя позиционировать по отношению к работам коллег, не терять форму и это тоже здорово. Уже появился этот нарратив, ты знаешь, с кем ты можешь дискутировать. Конечно же, у нас все эти дискуссии, касающиеся наследия, они имеют не только профессиональный, но и общественный характер, это вопросы развития экономики, изменения окружающей среды, что вызывает общественный интерес. Мне самой приходилось принимать участие в разных проектах, например, связанных с концепцией воссоздания Замка государей. Это был самый крупный проект в Литве по воссозданию утерянного памятника – символа древней литовской государственности. Приходилось участвовать и в создании концепции «Музея homo sovieticus». Вопросы, связанные с интерпретацией, присвоением объектов, часто требуют узкой специализации. Например, нужны специалисты, знающие европейский опыт реконструкции. Я недавно стала членом экспертной методологической комиссии при департаменте по охране наследия. Раньше я была скорее «чистым» теоретиком, читала книжки, пыталась приспособить это к нашим реалиям, преподавать это студентам. А вот со всей этой бюрократией и практикой охраны я раньше напрямую не сталкивалась. В этой комиссии мы решаем конкретные вопросы, как применить теоретические положения и принципы. И другой важный момент – международное сотрудничество. И я все больше перехожу на исследование исторической памяти и городов, практики увековечивания и унаследования, стала принимать участие во многих конференциях за границей. Какую роль приобретают конкретные исторические сюжеты, как можно избежать манипуляций ими? Последние несколько лет это стало очень-очень актуальным.

И.С.: «Музей homo sovieticus» – что это за проект?

Р.Ч.: Он еще не реализован, или реализован частично. Он вписывается в контекст того, что у нас есть несколько музеев, посвященных советской эпохе, и у каждого своя ниша. Знаменитый Парк Грутас в южной части Литвы – это частная инициатива, крупная коллекция советского пропагандистского искусства, очень интересный объект для исследования, его иностранные антропологи сравнивали с аналогичным парком в Венгрии. Еще один – Музей жертв геноцида – показывает виктимизационную линию, антисоветское сопротивление. То есть мы видим две крайних точки зрения: официальную и альтернативную. И всегда не хватало чего-то третьего – повседневной жизни, особенно людей, которые не были связаны с номенклатурой или с подпольем, диссидентами. И эту брешь мы пытались заполнить идеей этого музея. Местом реализации проекта Homo sovieticus должна стать усадьба Тускуленай в Вильнюсе с трагической историей – тут находилась резиденция НКВД, и на ее территории хоронили убитых. И уже в начале независимости проводились обширные археологические исследования этой местности. Есть и другие места под городом с массовыми захоронениями, но они еще не раскрыты. В этом месте нашли больше 700 останков, и некоторые из них идентифицированы как очень крупные деятели антисоветского сопротивления, как епископы или политические деятели. Они были перезахоронены с большими почестями в специально для этого созданном Колумбарюме рядом с усадьбой Тускуленай. И поскольку сама усадьба была пустой, там было решено сделать музей. Группа историков создала концепцию, и молодой дизайнер создал саму идею, очень новаторскую, как это будет выглядеть. Но наша концепция требовала много нестандартных решений, поскольку места там не много, а хотелось столько всего показать... На первом этаже хотели сделать саму экспозицию, а на втором этаже – образовательный центр. В пяти экпозиционных комнатах – рассказ о том, как советская система перекрывала выход в свободный мир, антирелигиозная пропаганда, советский быт, формы неформальных движений вроде хиппи, повседневность... Пять таких тем. Мы, опираясь на современные концепции музеологии, пытались придумывать разные подходы к артефактам, показать разные стороны того же феномена. Еще было нужно создать интерактивные фильмы, посвященные этим темам, некоторые из них уже созданы. Но из-за экономического кризиса 2008 г. реализация замысла отложилась. Отдельные здания этого комплекса уже используются для целей образования, посвященного репрессиям, ссылкам и т.д. А что касается повседневности, это, к сожалению, еще не реализовано. Надеюсь, что это будет сделано, пусть и не в таком виде, как мы придумали.

И еще одна новость в нашем музейном деле – в западной части Литвы в прошлом году был открыт Музей холодной войны. Они сделали это в бывшей базе ракет среднего радиуса, и это очень впечатляюще, особенно для западных туристов: именно отсюда ракеты были направлены на твою страну! И этот опыт, напреженная атмосфера холодной войны это то, что нас объединяет с западными людьми. Я уж не говорю о разных проектах и акциях по представлению советского в музейных форматах. Это иногда приобретает противоречивые формы, например, программа «Один день ссылки» - когда человек на целый день погружается в условия, как будто он в лагере заключенных в Сибири. По сей день существует и проект «1984. Драма выживания в советском бункере». Под Вильнюсом сохранился бункер национального телевидения, на случай атомной войны, там теперь проводятся разные инсценировки «советского», каждому можно поучаствовать в этом. Человек одевается в одежду того периода, над ним издеваются какие-то солдафоны, как в советской армии и пр. И это, я считаю, примитивная форма образования, получается очень сомнительный и однобокий образ советского периода. Участники таких проектов, особенно молодежь, получают искаженное представление,  будто это был период постоянных репрессий.

И.С.: То есть можно говорить, что советское прошлое в Литве – это уже действительно прошлое, музейный артефакт, и через процесс отвержения оно уже полностью воспринимается с негацией, как прошлое законченное?

Р.Ч.: Не совсем на 100%, но в основном да. С одной стороны, идет сильный националистический нарратив, и это сложилось очень рано, еще во время распада СССР, и этот нарратив не был подвергнут ревизии, за исключением отдельных нюансов, о которых я уже говорила, но они, в основном, касались лишь академической среды. Что касается общественного отношения к советскому, есть, конечно, и своеобразная ностальгия. По исследованиям социологов очень трудно однозначно это оценивать. Недавно немецкий историк Барбара Кристоф, исследуя современные литовские учебники по истории, показала, как в одной фразе могут сосуществовать противоречивые положения, где говорится, что советские времена – это очень плохо, «но…», «но». Далее очень странно. И те, кто писали эти учебники и родители, и учителя не имеют одного объяснения, как это было, потому что это было у каждого по-разному. И то, что у одних вызывает ностальгию по юности, которая совпала с советским, для других – это темное, страшное и непонятное время. Хотя это отношение в основном зависит и от положения человека в современном обществе, уровня его жизни. Роль историка в данном случае – расширять видение и объяснять тогдашние феномены. Меня саму особенно интересует соотношение национальной культуры в советское время и советизации. Мне кажется, это самое главное, - понять, а не судить. И в данном контексте важно видеть именно панорамму, не только изолированный взгляд на один пример, а более широкий контекст Прибалтики или западной части СССР, или всего СССР – и то, что кажется уникальным, уже таким не будет.

И.С.: Над чем сейчас работаешь, какие планы на будущее?

Р.Ч.: Мы в этом году заканчиваем проект по исследованию культурной памяти в городском ландшафте, а также в Институте я участвую в другом проекте, посвященном вопросам модернизации Литвы в межвоенную и советскую эпоху. Поскольку я очень люблю путешествия, то всякий раз пытаюсь совмещать академические поездки на конференции с удовольствием посмотреть страну или город, в который еду. У меня есть мечта посетить все столицы бывших союзных республик (на данный момент в моей «коллекции» уже 8 столиц). Мне особенно интересна постсоветская трансформация этих стран, сравнение путей их развития, поскольку у нас в Литве, «в эту сторону» мало кто смотрит. Последние несколько лет мой особый интересс к Туркменистану, где я родилась, и вообще ко всему среднеазиатскому региону, который в этом отношении очень отличается от стран Балтии.

Раса Чепайтене – историк культуры, доктор гуманитарных наук (PhD), старший научный сотрудник Института истории Литвы, доцент Вильнюсского университета. Сфера научных интересов: теории культурного наследия и коллективной памяти, советская и постсоветская культура, городские исследования. Автор или редактор четырех научных монографий и многочисленных статей, опубликованных в Литве, Бельгии, Франции, Польше, Чехии, Украине, России, Молдове.