Александр Мельник. Резидентура “Максим”: Советская разведывательная деятельность в оккупированном Киеве. История и память. Часть 2

Часть 1

Все пошло не так

Во второй половине августа 1941 г. положение Красной Армии на Украине значительно ухудшилось. Войска немецкой группы армий “Юг” не только вышли к Днепру по всему течению от Киева до Херсона. К 20 августа им удалось преодолеть водную преграду и создать плацдармы на левом берегу к северу от Киева и вниз по течению, между Кременчугом и Черкассами и в районе Днепропетровска и Запорожья. Несколько армий Юго-Западного фронта оказались под угрозой окружения в излучине Днепра к востоку от Киева.

Судьба украинской столицы решилась 21 августа. В тот день Гитлер передвинул стратегические приоритеты от захвата Москвы на оккупацию Крыма и Донбасса, с конечной целью лишить Советский Союз нефтяных месторождений на Кавказе. Согласно директиве, которую он издал в тот день, две армии из армейской группы “Центр,” в том числе 2-я танковая армия Х.Гудериана, были брошены из под Смоленска на юг, в направлении Конотопа и Чернигова (оккупированы 7 и 9 сентября). Их целью было соединение с силами 1-й танковой армии Э. фон Клейста, наступавшими в северном направлении с плацдарма в районе Кременчуга-Черкассы. 15 сентября, пока Сталин и советское военное руководство размышляли о том как отреагировать на опасные маневры противника, танковые группировки немцев сомкнулись в районе Лубны и Лохвицы в Полтавской области. Четыре армии и штаб Юго-Западного фронта (около 450.000 солдат и офицеров по состоянию на 1 сентября 1941 г.) оказались внутри гигантского “котла.”¹ В окружение попали и тысячи отступающих гражданских лиц, функционеров коммунистической партии, милиционеров, и что особенно важно в контексте актуального исследования, почти две тысячи оперативных работников и административного персонала НКВД УССР и ряда областных управлений, в том числе Нарком Внутренних Дел УССР Василий Сергиенко и некоторые из его заместителей².

В таких условиях защищать Киев, фактически превратившийся в изолированную заставу на правом берегу Днепра, не было никакого смысла. Но приказ покинуть город, взорвать мосты и предпринять координированную попытку прорыва был издан с большим опозданием, 18 сентября. К тому времени командование Юго-Западного фронта уже потеряло связь со многими подразделениями. Отступление носило хаотический характер. Оказавшись под давлением немецких танковых соединений, в условиях воздушного господства Люфтваффе, четыре армии Юго-Западного фронта скоро рассыпались на все большее количество подразделений, недостаточно снабженных, разбросанных на огромной территории (часть современной Киевской, Черкасской, Черниговской, Полтавской и Сумской областей), изолированных друг от друга, плохо вооруженных по сравнению с войсками противника и все более деморализованных³. По состоянию на 26 сентября 1941 года, когда последние отряды прекратили сопротивление, десятки тысяч бойцов и командиров уже погибли. Среди погибших был и командующий Юго-Западного фронта Генерал-полковник М.Кирпонос. Около 300,000 красноармейцев попали в плен, где многие скоро умрут от голода, холода и болезней. Меньшинство, разбившись на огромное количество малых групп, сумело пробиться из окружения и соединиться с основными силами⁴.

Вышеупомянутые события сказались и на положение советских разведывательных резидентур в оккупированном Киеве. Именно в условиях хаотического отступления, когда нормальные каналы коммуникации перестали функционировать, саперы 37-й армии и диверсионные группы НКВД, осуществлявшие разрушение объектов критической инфраструктуры, заминировали многие здания в центре Киева⁵. Серийные взрывы, которые можно описать как террористические акты в отношении представителей оккупационной власти, начались 24 сентября и продолжались в течении нескольких дней. Как известно, оккупанты возложили ответственность за организацию диверсий на местных евреев и использовали взрывы как повод для осуществления массовых убийств в Бабьем Яру 29-30 сентября. Об этом сейчас широко известно⁶.

Что зачастую остается за кадром так это то, что среди взорванных зданий был жилой дом по адресу улица Институтская 16 (т.н. Дом Гинзбурга), где в квартире Марии Груздовой НКВД УССР заложил основную базу резидентуры “Масим.” Удивительным образом, взрывы в одночасье лишили группу не только безопасной квартиры, но и денег продуктов, незаполненных бланков документов, и, самое главное, адресов и паролей секретных агентов, ранее выделенных Кудре⁷. В контексте драконовских мер безопасности со стороны оккупантов, масштаб катастрофы был очевиден с самого начала. В конце концов, агенты должны были стать не только источниками информации. Именно у этих людей можно было найти укрытие и получить материальную помощь, не говоря уже о возможности связаться через них с другими сотрудниками НКВД действовавшими в Киеве. Учитывая же потерю базы, выход из строя радиопередатчика, дефицит продуктов питания и увеличивающееся количество рисков для участников сети, “Максиму” скоро понадобится много помощи.

В контексте советского военного поражения к востоку от Киева немцы также захватили и идентифицировали большое количество функционеров коммунистической партии офицеров НКВД, отступавших вместе с войсками. СД завербует кое-кого из этих людей в качестве секретных агентов и озадачит их поисками советских разведчиков, милиционеров и участников коммунистического подполья⁸. Кроме того, десятки окруженцев из числа офицеров НКВД, которые до войны работали в Киеве, вернулись в город по своей инициативе, с тем, чтобы получить помощь от знакомых оперативных работников и секретных агентов оставленных в Киеве со специальными задания (укрытие, гражданскую одежду, продукты питания, деньги, кое-какие документы и помощь по возвращению на советскую территорию).

Maтериалы расследований НКГБ говорят о том, что неожиданное появление таких знакомых увеличило нагрузку на активные разведывательные сети. Проявляя поразительную корпоративную солидарность, многие офицеры и секретные сотрудники перенаправили свою энергию и скудные ресурсы на помощь офицерам Красной Армии и НКВД поневоле оказавшимся на оккупированной территории⁹. В случае Кудри альтруистическое поведение могло от части мотивироваться не только профессиональным этосом, но и “собственным” интересом. Неожиданно потеряв возможности для установления контакта с агентами, а после выхода из строя радиопередатчика и прямую связь с НКВД УССР, “Максим” использовал пробирающихся на советскую территорию офицеров НКВД в качестве курьеров. Тем не менее, действия по оказанию помощи попавшим в трудную ситуацию коллегам заслуживают внимания, особенно учитывая тот факт, что Кудря и другие участники резидентуры сами перебивались в условиях дефицита денег и продуктов питания. Емец и Кравченко, к примеру, обменивали на еду оставшиеся в квартире вещи еврейской семьи, ранее эвакуировавшейся из Киева¹⁰.

“Сообщества выживания” офицеров НКВД таили в себе серьезные опасности для их участников, даже если они предпринимали все меры предосторожности и четко следовали инструкциям кураторов. Чекисты-окруженцы ведь не только просили и предоставляли помощь, обменивались информацией, и предупреждали друг друга о подозреваемых вражеских агентах (полезная информация как для разведчиков “в поле” так и для руководства НКГБ/НКВД) Часто, они выступали в роли соединительных элементов внутри большой социальной сети, связывая, без разрешения на то руководства, других окруженцев и участников активных резидентур. В некоторых случаях они выполняли функции посредников между разными резидентами. Есть большие сомнения, что при осуществлении такого рода контактов принимались во внимание принципы конспирации, не говоря уже об оперативных планах руководства советских спецслужб.

Возьмем, к примеру, трио знакомых лейтенанта Кудри—Алексея Елизарова, Романа Могендовича и Ивана Ганоцкого. До войны все они работали в секретно-политическом отделе УНКГБ в Львовской области. С момента эвакуации в июле 1941 года и до пленения в сентябре, они продолжали нести службу в столице Украинской ССР. Освободившись из лагеря военнопленных как “местные жители,” все трое вернулись в Киев, где Елизарову удалось восстановить связь с Раисой Окипной, секретным сотрудником НКВД, которую сам Елизаров и завербовал летом 1941 г. В свою очередь, Окипная связала группу с Евгенией Бреммер, этнической немкой и в недалеком прошлом сотрудницей НКВД. Бреммер во время оккупации добывала гражданскую одежду для многих офицеров Красной Армии. Группе Елизарова она помогла с жильем¹¹ К концу октября 1941г., когда Елизаров случайно встретил Афанасия Кравченко, связника между “Максимом” и радистом Емцем, его положение в социальной сети было настолько центральным, что он мог связать Кудрю не только с Бреммер и Окипной, но и с двумя резидентами НКВД, которых Роман Могендович знал по совместной работе во Львове (Александр Постоев [“Литератор”] и Всеволод Великий [“Станислав Заремба”]¹². Постоева и Великого свел сам Могендович¹³. Другие офицеры позже рассказывали во время допросов в НКГБ о случайных и не очень случайных встречах с бывшими коллегами¹⁴.

Анатолий Калин, руководитель разведывательный резидентуры “Мститель” IV Управления НКВД УССР, погибшей в мае 1942г., вскоре после приземления на парашютах в районе с. Ново-Збурьевка, Голо-Пристанского района Херсонской области. (ГДА СБУ, ф.60, спр,28460)

Результатом таких незапланированных происшествий явилось появление многочисленных каналов, используя которые, германские контрразведывательные органы могли проникнуть внутрь стихийно развивающейся человеческой инфраструктуры. Не будет большим преувеличением сказать, что немцам потребовалось всего несколько агентов, которых было нетрудно завербовать в многочисленных лагерях для военнопленных в окрестностях Киева, чтобы осуществить первые аресты и таким образом раздобыть нужную им информацию¹⁵. Информация приводила к новым арестам, а новые аресты, словно снежный ком, к вербовке новых агентов и еще большему количеству информации. Та же самая динамика наблюдалась в случае с бывшими милиционерами, функционерами коммунистической партии и участниками подпольных организаций коммунистической партии¹⁶. Никто изначально не готовился к непредвиденным обстоятельствам такого масштаба. Тем не менее, к концу 1941-началу 1942 гг. такова была реальность повседневной жизни советских разведчиков в оккупированном Киеве¹⁷. Руководство НКВД было известно о проблеме, но, похоже, их способность влиять на ситуацию не выходила за рамки увещеваний действовать как можно более осторожно. Конечно, при условии, что они могли связаться с резидентами в принципе¹⁸.

Прошло немного времени и германским спецслужбам стало известно и об Иване Кудре и некоторых участниках его группы, даже если пока они не знали где и под каким именем проживали эти люди. По всей видимости, серьезная брешь в системе безопасности образовалась уже в октябре 1941 года, когда в руки СД попал Вениамин Лебедев, чекист-окруженец, который вернулся в Киев с целью установить связь с Кудрей¹⁹. В конце октября 1941 года, Игнат Король, бывший радист 2-го спецотдела НКВД УССР и в скором времени немецкий агент, случайно встретил своего бывшего коллегу Емца, который, как было известно Королю, остался в Киеве со специальным заданием. Король поделился новостью с Иваном Шаховым, еще одним бывшим сотрудником НКВД, который в то время уже работал на СД²⁰. Но самое главное, в ноябре 1941 г. работники СД схватили Всеволода Великого, с которым “Максим” только недавно познакомился через Алексея Елизарова. Спустя несколько недель Великого освободили, вполне возможно с конкретным заданием установить местонахождение “Максима.”²¹

Материалы дела-формуляра позволяют весьма приблизительную реконструкцию деятельности резидентуры “Максим” в сентябре-ноябре 1941 г., когда группа состояла исключительно из кадровых офицеров и секретных сотрудников НКВД. Сам Иван Кудря, конечно, не дожил до конца оккупации и не оставил после себя никаких письменных свидетельств. В виду отсутствия таких данных, приходится полагаться на доклады других участников резидентуры и на материалы официальных расследований, особенно свидетельские показания и протоколы допросов Груздовой, радистов Емца и Кравченко, курьеров Пименова и Пискового и оперативных работников НКВД Елизарова и Могендовича.

Такого рода источники несут огромный обьем полезной информации, но они и по- своему ограничены. Даже Мария Груздова, которая в целом была хорошо информирована о деятельности Кудри, не была в курсе всех происходящих событий. Что касается остальных свидетелей, то даже оставив за скобками периферийность их перспективы, нельзя не отметить, что многие ушли из Киева до того, как “Максим” завербовал новых агентов и приступил к перестройке разведывательной сети в начале 1942 года.

Мы можем, к примеру, сделать только очень осторожные выводы о том когда и при каких обстоятельствах Кудря вступил в контакт с группой “Михайлова.” Доклад офицера 2-го спецотдела Н.Прокопюка начальнику спецотдела Павлу Судоплатову в декабре 1941г., опубликованный В. Глебовым, указывает на то, что впервые Кудря встретил Виктора Карташoва (“Михайлова”) летом 1941 г., в кабинете начальника I Управления НКВД УССР М.Проскурякова²². Из официальных материалов следует, что две резидентуры должны были работать изолированно друг от друга²³.

Тем не менее, практически, такие контакты имели место уже на раннем этапе, даже если они и не были запланированными. На допросе 1 октября 1943 Афанасий Кравченко показал, что Кудря встретил “Михайлова” на улице “через две или три недели после начала оккупации” (т.е. в октябре 1941 г.)²⁴. Кудря, конечно, нуждался в помощи после потери основной квартиры, утраты контакта с секретными агентами и выхода из строя радиопередатчика. Начальные контакты и дальнейшее сотрудничество, другими словами, могли быть следствием проблем, которые возникли у “Максима.” Из свидетельских показаний Кравченко и Емца, нам известно, к примеру, что в октябре 1941 г. Кудря просил Карташова разрешить Емцу воспользоваться радиопередатчиком резидентуры “Михайлов.” Но Карташов отказал, ссылаясь на нежелание раскрывать месторасположение рации²⁵.

Позднее, контакты могли инициироваться и НКВД СССР. Конкретно, в конце декабря 1941 г., работники 2-го спецотдела, опасаясь возможного ареста “Михайлова,” просили НКВД УССР попробовать установить, через “Максима,” местонахождение своего резидента²⁶. Нельзя исключать и возможность, что в течении 1942 г. контакты могли инициироваться и самим “Михайловым,” учитывая задокументированный интерес начальника IV Управления НКВД СССР, Павла Судоплатова, использовать группу “Максима” для подготовки убийства Рейхскомиссара Э. Коха²⁷. Как бы то ни было, к апрелю 1942г., когда Кудря покинул Киев в попытке перейти линию фронта, контакты между участниками резидентуры “Михайлов” и обновленной резидентурой “Максим” носили регулярный характер, а их деятельность была настолько тесно переплетена, что Груздова (ошибочно) воспринимала ветерана-чекиста Дмитрия Соболева из группы “Михайлова” в качестве заместителя или преемника Кудри²⁸.

Дмитрий Соболев (Коллекция ЦДКФФФАУ)

В то же время многие эпизоды из истории резидентуры “Максим” не вызывают особых вопросов. Мы знаем, например, что в первые дни оккупации Кудря успешно легализовался под именем “Кондратюк” и поселился в квартире Груздовой. Взрывы в центре Киева и последующая потеря организационных ресурсов полностью дезорганизовали деятельность группы. Им пришлось срочно искать новую квартиру²⁹. Тем не менее, нет никаких сомнений, что Кудря и другие участники группы сразу же приступили к сбору информации. Вначале, когда у разведчиков не было доступа к немцам и влиятельным коллаборационистам, информация об оккупационных порядках поступала главным образом в результате прочтения немецких приказов на улицах города и оккупационной прессы (например, газеты “Украинское слово”). Наблюдение, подслушивание разговоров в очередях и на улице, и обмен мнениями со случайными знакомыми были другими важными, хоть и проблемными источниками информации³⁰.

Немаловажно, сама хаотическая среда, помимо многочисленных рисков, несла в себе определенные возможности. Через три дня после вступления в Киев немцев, Кудря неожиданно встретил на улице бывшего агента III отдела Управления НКВД во Львовской области, с которым ему приходилось иметь дело во время своей работы в западных областях Украины. Агент “Богун” (Степан Федак) не был обычным человеком. Родился он в 1894 г. в семье известного галицкого адвоката. Отслужив в Легионе Украинских Сичевых Стрельцов, в 1921 г. Федак вступил в ряды Украинской Военной Организации и позднее отличился в подпольной борьбе против польского государства. Одна из его сестер была замужем за лидером ОУН Евгением Коновальцем, другая—за будущим лидером Андреем Мельником. В 1920-е гг. Федака осудили к смертной казни за попытку убить Президента Польской Республики Юзефа Пилсудского. Приговор отменили после личной петиции его отца к Пилсудскому, с которым он был знаком еще до Первой мировой войны. Проведя несколько лет в тюрьме, Федак уехал в Германию. В Галицию он вернулся в конце 1930-х и поселился недалеко от Дрогобыча. В 1940 г. его арестовали советские органы госбезопасности как активного украинского националиста и вскоре завербовали в качестве секретного агента, очевидно, с целью проникнуть в руководящие эшелоны ОУН. Весной 1941 г. региональные представительства НКВД докладывали о том, что “Богун” окончил немецкую разведывательную школу в Берлине³¹. В Киеве он работал переводчиком в СД.

Встреча, в описании Груздовой, носила напряженный характер. “Богун” якобы напомнил Кудре об их проблематичных взаимоотношениях (Кудря когда-то принимал участия в допросах Федака) и пригрозил выдать резидента советской разведки немцам. Кудря парировал ссылками на существование большой организации и на неотвратимость расплаты за измену. Конфронтация завершилась довольно благожелательно. “Богун” пообещал предоставить материальную помощь организации и продолжать сотрудничество с советскими спецслужбами. В последующие дни, кроме всего прочего, он сообщил Кудре об убийстве 18,000 евреев в Виннице и об ожидаемых арестах коммунистов Киева. В октябре 1941 г. СД перебросил Федака в Харьков и связь с агентом прервалась³².

Нам также известно, что уже в первый день оккупации “Максим” попытался передать по рации в НКВД УССР серию коротких сообщений по ситуации в Киеве. Но радистам не удалось установить связь ни в тот, ни в последующие 5 дней. Периодические попытки связаться с центром с помощью радиопередатчика предпринимались до конца октября, когда окончательно села батарея³³.

Позднее Афанасий Кравченко припоминал содержание радиограмм, которые он доставлял радисту Емцу для передачи. В первый день оккупации, “Максим” информировал центр о вступлении немцев и о многочисленных случаях мародерства в Киеве. Затем последовали доклады о заигрывании немцев с украинским населением, о возрождении антисоветских дискурсов, о взрывах в центре города, о растреле 300 заложников, о заметных коллаборационистах (профессор Александр Оглоблин, бывший скульптор и режиссер Иван Кавалеридзе), об агенте “Богуне,” о намерениях “Максима” заняться торговлей, и радиограммы с просьбами о деньгах и паролях для контакта с секретными агентами. Кравченко сжег все эти тексты после безуспешных попыток связаться с НКВД УССР³⁴.

Тем временем, безопасность резидентуры “Максим” получила очередной удар. Выше мной упоминалось, что немецким контрразведывательным органам стало известно о Кудре уже в октябре-ноябре 1941 г. Но еще раньше, Пименову и Писковому пришлось покинуть Киев. Управляющему домом, где они жили, якобы стало известно о том, что они являлись сотрудниками НКВД, о чем он рассказал дворнику³⁵. Вскоре после этого, полиция задержала Емца, который привлек к себе внимание управдома и украинского полицейского, жившего по соседству (вспомним историю об офицерах в форме НКВД договаривающихся о жилье для будущих участников резидентуры). После освобождения Емца, оказалось, что и Емец и Кравченко находятся под наружным наблюдением. В этой ситуации, “Максим,” пытаясь спасти агентов и сохранить остатки резидентуры, разрешил им выйти за линию фронта. Пименов и Писковой ушли из Киева 9 октября 1941 г. Кравченко и Емец последовали за ними 5 ноября³⁶.

Обе пары должны были доставить в НКВД УССР разведывательные данные и просьбу о помощи. “Ясный” и “Днипро,” к примеру, кроме информации политического характера и данных полученных от агента “Богуна,” должны были сообщить о просьбе “Максима” передать деньги, адреса и пароли секретных агентов и рацию. Похожее задание от Кудри получили группа Алексея Елизарова, вышедшая из Киева в ноябре 1941г., и офицер Управления НКВД в Тернопольской области по фамилии Белый³⁷. За исключением Белого, о судьбе которого неизвестно ничего из материалов дела, остальные курьеры благополучно вышли на советскую территорию в конце 1941- начале 1942 гг. и, как было принято, составили подробные доклады не только о ситуации в Киеве, но и обо всем, что они наблюдали в пути. Уже на этом раннем этапе доклады содержали в себе подробные сведения о немецкой политике, массовых убийствах евреев в Бабьем Яру, организационной деятельности украинских националистов, экономической эксплуатации территории, публичных казнях коммунистических функционеров и о режиме проживания и передвижения на оккупированной территории³⁸. Здесь важно отметить и следующее. Пройдет еще несколько месяцев прежде, чем две отдельные группы курьеров НКВД УССР и НКВД СССР доберутся в Киеве и установят связь с резидентами “Максимом” и “Михайловым.” К тому времени, Киев уже 6 месяцев как находился под оккупацией (!).

Опыт “Максима” и его людей осенью 1941 года указывает на необходимость тщательной проблематизации самого концепта советских разведывательных операций. В свете имеющихся данных, наиболее адекватным видится описание разведывательно-диверсионных резидентур как гибких, частично пересекающихся, более или менее влиятельных сетей агентов, локализованных внутри больших, взаимосвязанных сетей под руководством начальников соответствующих оперативных управлений и наркоматов внутренних дел на республиканском и общесоюзном уровнях. В идеальных условиях, когда все составные части системы функционировали как полагается, информация должна была быстро двигаться с периферии большой сети к центральным узлам (т.е. от агентов к резидентам, и от резидентов в оперативные управления НКВД/НКГБ), где она подвергалась анализу и систематизации и, в конечном итоге, попадала к политическому руководству страны в форме докладов и аналитических материалов. Со своей стороны, руководители отвечали за подготовку оперативных планов, распределение ресурсов, обратную связь и новые задания для агентов “на земле.”

Другими словами, добыча оперативной информации была нелегким делом, но разведывательная деятельность этим не исчерпывалась. Ценные сведения, собранные агентами, еще надо было доставить в центр сети, что, как показывает опыт резидентуры “Максим,” не всегда было возможным. Радиопередатчики, которых в начале войны не было в достаточном количестве, могли выйти из строя. Агенты могли провалиться, прекратить работу или выйти на советскую территорию, с разрешением или без. Курьерам было нелегко пройти сотни километров по оккупированной территории в условиях жесточайшего контроля за населением. Нелегко было и пересечь саму линию фронта. Большая разведывательная сеть могла быть взломана вражеской контрразведкой, что заставляло руководство НКВД действовать с предельной осторожностью и дозировать информацию и ресурсы, направляемые агентам на оккупированной территории. Для иллюстрации приведем такой пример. В ноябре 1941 г. В НКВД СССР поступила непроверенная информация о провале “Максиме.” В результате, руководство наркомата подошло к докладам Елизарова, Емца и Кравченко со скептицизмом и не торопилось выполнять все просьбы Кудри. Так, агенты “Ильенко” и “Днипро” (все тот же Писковой), направленные в Киев в марте 1942 г. имели задание доставить деньги и новые указания, но не адреса и пароли для связи с агентами. Руководство НКВД УССР обещало направить эту информацию с другой группой курьеров³⁹.

В то же время, информация и ресурсы двигались очень медленно даже в благоприятных условиях, которых просто не существовало в 1941-1942 гг. Фактически, до развития мощного партизанского движения и установления надежного авиасообщения в течении 1942-1943 гг., при отсутствии радиосвязи, курьеры могли проводить в пути целые недели, если не месяцы. “Ясный” и “Днипро,” к примеру, вышли из Киева в начале октября 1941г. За ними последовали и другие группы, но даже через 6 месяцев Кудря не знал удалось ли кому-либо из его курьеров перейти линию фронта⁴⁰. Отсутствие связи с центром было одной из главных причин по которой “Максим” решил вернуться на советскую территорию в апреле 1942 г. С другой стороны, когда две группы курьеров из центра наконец-то появились в Киеве в апреле и мае 1942 г., вернуться назад они смогли только в конце 1942- начале 1943 гг. Говорить об эффективной системе в данном случае едва ли приходится.

В таком контексте, нет ничего удивительного в том, что советские разведывательные органы часто получали неточную информацию, особенно в начале войны. Агенты нередко передавали то, что им удалось узнать в тяжелых условиях и не имели возможности для проверки данных⁴¹. Естественно, такие ограничения влияли и на качество принимаемых решений наверху. Стоит только привести пример того, как в мае 1942г. Руководство IV Управления НКВД СССР обсуждало возможность ликвидации рейхскомиссара Коха, основываясь на предположении, что Кох проживал в Киеве, а не в Ровно (!) В конечном итоге, существовала прямая зависимость между общей ситуацией на советско-германском фронте и качеством разведывательных операций.

К ноябрю 1941г., когда последние курьеры покинули Киев, положение резидентуры “Максим” было отчаянным. Даже упрямый и неунывающий Кудря раздумывал над возвращением на советскую территорию⁴². Список проблем просто захватывал дух. Основная база была утеряна. “Максим” не имел возможности связаться с секретными агентами. Радиопередатчик вышел из строя и группа по прежнему не имела связи с руководством наркомата. В городе находилось большое количество бывших сотрудников НКВД, в том числе и недавно завербованных агентов немецких спецслужб, которые знали Кудрю лично. Кроме того, после ухода Пименова, Пискового, Кравченко и Емца, Кудря и Груздова, чьи взаимоотношения не были гармоничными, остались без всякой поддержки. Не было денег и конспиративных квартир, где можно было укрыться в случае возможного ареста. Еды тоже недоставало и, как большинство киевлян, разведчики голодали. Хуже того, в конце года немцы начали депортировать мужчин на принудительные работы в Германии. Не имея работы и освобождающих документов, “Кодратюк” был явным кандидатом для депортации⁴³. В таких тяжелых условиях было принято решение покинуть Киев и дождаться лучших времен в родном селе Груздовой, недалеко от города. В Киев они вернутся в начале января 1942 г.⁴⁴ Первая часть истории резидентуры “Максим” таким образом подошла к концу. Возвращение в город обозначило собой переход к новой фазе подпольной работы, основанной на попытках перестроить резидентуру с помощью советских лоялистов, до этого находившихся за пределами централизованной разведывательной сети. Деятельность обновленной резидентуры больше не ограничивалось сбором специфических разведывательных данных. По мере изменения ситуации и с появлением новых участников, проявились и новые интересы. Группа приступила к печатанию листовок, начала собирать оружие и планировать диверсии в тесном взаимодействии с другими подпольными группами.

История успеха или неудачи?

Перестройка разведывательной сети и диверсификация ее деятельности в течении 1942 года проходила по нескольким каналам: через Раису Окипную и Евгению Бреммер; через участников резидентуры “Михайлов” и подпольные организации коммунистической партии; через бывшего милиционера Георгия Дудкина и его коллег; и через Марию Груздову.

Как уже отмечалось, сержант госбезопасности Елизаров связал “Максима” с Окипной и Бреммер уже в ноябре 1941 г. Актрисе киевского оперного театра Раисе Окипной еще не было и тридцати. Беззаботная красивая женшина, она якобы испытывала трудности с получением ведущих ролей до начала войны, возможно потому что ее отец был православным священником⁴⁵. Тем не менее, ничто не указывает на то, что сама Окипная проявляла какие-то антисоветские настроения. Напротив, ее часто можно было видеть в компании офицеров НКВД, а после начала войны она поддерживала советские мобилизационные мероприятия и даже согласилась стать секретным агентом советских спецслужб⁴⁶. Из имеющихся документов не понятно получала ли Окипная какие-то задания накануне отступления советских войск из Киева. Ее вербовка была определенно поспешной. У Елизарова просто не было времени оформить личное дело агента и, как результат, имя Окипной отсутствовало в картотеке секретных сотрудников⁴⁷. В качестве участницы резидентуры, Окипная добывала сведения политического и военного характера⁴⁸.

Раиса Окипная (Коллекция ЦДКФФАУ)

Подруга актрисы была лет на 10 старше, имела совершенно другой жизненный опыт и в обществе вела себя по-другому. Этническая немка по происхождению, Евгения Бреммер была замужем дважды. Оба ее мужа служили в НКВД, причем, второго расстреляли в 1938 г.(Евгения об этом не знала). Саму Бреммер арестовали в 1937 г., но вскоре освободили. Как и Окипная, Бреммер поддерживала близкие взаимоотношения с немецкими и венгерскими офицерами и, должно быть, сама по себе являлась источником полезной информации. Но Бреммер была еще и тем, чем не была Окипная. Сейчас ее бы назвали сетевым коннектором. Она была абсолютно незаменима в своей способности связывать Кудрю и участников резидентуры “Михайлов” с нужными людьми, не только в силу своего профессионального опыта, но и благодаря семейным связям, своему достаточно высокому социальному статусу “Фольксдойче,” и предыдущему участию в помощи окруженцам. Для иллюстрации сетевой силы Бреммер достаточно упомянуть, что ей каким-то образом удалось раздобыть поддельные документы для матери-еврейки своей знакомой, Лидии Мирошниченко. Сама Мирошниченко проживала в доме Бреммер под видом домработницы. Точно так же, Бреммер обеспечила гражданской одеждой 19 (!) советских офицеров во время, когда одежда была дефицитным товаром. Она укрыла у себя Алексея Елизарова и помогла найти временное жилье для остальных участников его группы. Георгий Дудкин, бывший сотрудник Киевского уголовного розыска, также скрывался в квартире Бреммер. С Дудкиным Бреммер связывали романтические отношения. Позже молодой человек активно включится в работу не только резидентуры “Максим,” но и группы “Михайлова” (об этом ниже).

Более детальное рассмотрение состава группы Кудри в 1942 г. указывает на то, что большинство новых участников попали туда через Бреммер⁴⁹. 18-летняя Лидия Мирошниченко, к примеру, стала связной Кудри. Мать Бреммер, Маргарита, также выполняла некоторые задания. Капитолина Ритво, свекровь родной сестры Бреммер, выполняла роль содержательницы конспиративной квартиры. У нее дома происходили встречи участников группы и скрывались некоторые агенты и курьеры из центра⁵⁰. Евгения Бреммер также связала “Максима” с Марией Сушко, бывшей сотрудницей НКВД. Кудря использовал последнюю для распространения листовок и для вербовки ее дальней родственницы, которая состояла в любовных отношениях с офицером немецкой разведки, представлявшим оперативный интерес. Периферийные участники резидентуры также осуществляли вербовки. Сушко, к примеру, давала листовки некой Матрене Шарафановой, которая распространяла их во время поездки на село. Шарафанова не знала о существовании организации и была знакома только с Сушко⁵¹.

Другим фактором оказывавшим влияние на деятельность резидентуры “Максим” в 1942 г. была резидентура “Михайлов” и связанные с ней структуры коммунистического подполья. Весь спектр транзакций и характер взаимоотношений между двумя сетями не вполне ясен. Часть проблемы состоит в том, что дело резидентуры “Михайлов” недоступно для исследователей, а материалы опубликованные В.Глебовым или имеющиеся в архиве СБУ достаточно фрагментарны. В целом, складывается впечатление, что резидентура “Михайлов” предназначалась для более жестких задач, чем резидентура “Максим,” функции которой изначально ограничивались “мягким” сбором разведывательных сведений. Дмитрий Соболев, к примеру, участвовал в создании партизанских отрядов и подпольных групп в Киеве и Киевской области еще до того как его включили в состав резидентуры “Михайлов,” по инициативе В.Карташова (август 1941 г.)⁵². Вероятно, именно через участников таких групп Соболев координировал взрывы в центре Киева во второй половине сентября 1941 г. В начале 1942 г. сначала Соболев, а затем и “Михайлов” обращались к Ивану Котляренко, офицеру НКВД, который в 1941 г. организовывал партизанские отряды и подпольные группы по поводу возможности восстановления контакта с их бывшими участниками⁵³. Скорее всего именно через Соболева группы “Михайлова” и “Максима” имели выход на структуры коммунистического подполья в Киеве. Позднее функции посредника между разными группами выполнял Георгий Дудкин.

Нам также немного известно о самом Викторе Карташове (“Михайлове”). До войны Карташов служил в секретно-политическом отделе Управления НКВД в Воронежской области. В 1938 г. его арестовали, но вскоре освободили. После начала войны Карташов получил возможность перезапустить свою карьеру в качестве разведчика под руководством Павла Судоплатова⁵⁴. Если легенда Кудри позиционировала его как учителя украинского языка, то резидент “Михайлов,” легализовавшийся в Киеве как фольксдойче “Алексей Коваленко,” с помощью ресурсов НКВД, превратился в успешного коммерсанта, чьи контакты тянулись в высшие эшелоны оккупационного аппарата в г. Киеве. Вплоть до своего ареста СД в ноябре 1942 г., “Коваленко” вел гламурный образ жизни, в котором важное место занимали шикарные автомобили, рестораны, красивые женщины (одну из которых он якобы выкрал и принудил к сожительству) и поездки в Германию. В Германии он даже обзавелся титулом барона (“барон фон Мантойффель”)⁵⁵. Не вполне проясненными остаются долгосрочные задачи, которые стояли перед резидентурой “Михайлова.” Нам точно известно, что Павел Судоплатов хотел использовать Кудрю в процессе подготовки ликвидации Эриха Коха, ключевую роль в которой могли играть боевики “Михайлова.” По крайней мере, именно таким было задание для “Максима,” которое в мае 1942 г. доставили в оккупированный Киев курьеры IV Управления НКВД СССР, Трусов и Расновская. Последние встречались не только с “Максимом”, но и с “Михайловым.” Тем временем, “Михайлов” периодически помогал Кудре деньгами и другими организационными ресурсами⁵⁶. Взаимоотношения “Михайлова” с ветераном-чекистом Соболевым и другими подчиненными были достаточно напряженными, ведь он жил вполне комфортно, а они испытывали постоянные лишения. Тот же Кудря якобы жаловался курьерам НКВД СССР на бытовую оторванность “Михайлова” от рядовых участников чекистского подполья⁵⁷.

Интересным персонажем был и Георгий Дудкин, бывший следователь киевского уголовного розыска, который, подобно сотням других милиционеров, оказался на оккупированной территории. Человек несомненной храбрости, он постоянно врал, придумывал истории и приукрашивал различные детали своей биографии даже в разговорах с другими агентами. Многие характеризовали его как “несерьезного человека.” Его арест осенью 1941 г. и непродолжительная служба в качестве полицейского в лагере для военнопленных были жирным пятном на его репутации. Немецким агентом Дудкина считали не только бывшие милиционеры⁵⁸. Следователи НКГБ позднее также рассматривали его как провокатора проникшего в структуры чекистского подполья⁵⁹. Такие выводы были некритически восприняты и историком Глебовым⁶⁰. И, откровенно говоря, для таких оценок были основания, учитывая, что происходило в Киеве в начале оккупации. Тем не менее, стоит отметить, что и осторожный Кудря, и опытный Соболев из резидентуры “Михайлова,” несмотря на начальные опасения, видели в Георгие Дудкине ценного участника сети и доверяли ему самые опасные задания. Дудкин не только транспортировал оружие и распространял листовки, но и участвовал в диверсиях, ограблениях банков и в покушениях на некоторых немецких чиновников и видных коллаборационистов⁶¹.

Именно Дудкин помог Кудре установить контакты с рядом бывших милиционеров. Среди этих людей была бывшая машинистка Киевского управления милиции Валентина Тристан, которая по просьбе Кудри печатала у себя дома листовки⁶². Тристан, в свою очередь, познакомила “Максима” со своим шурином, бывшим начальником Киевского уголовного розыска Иваном Черным. Последний во время оккупации служил в немецкой полиции и снабжал группу Кудри оружием и разведывательными данными⁶³.

Кроме того, Дудкин, подобно Соболеву, стал соединительным элементом между резидентурой “Максим” и резидентурой “Михайлов” и между обеими группами и структурами коммунистического подполья. По факту, нельзя с точностью утверждать к какой из структур он принадлежал и чьи приказы выполнял в тот или иной момент. После арестов Кудри и “Михайлова” (июль и ноябрь 1942 г.) и после гибели Соболева при попытке ограбления банка в феврале 1943 г., Дудкин возглавлял то, что осталось от обеих организаций и некоторых групп коммунистического подполья. В последний раз его видели во время организации переправки оружия и людей в партизанские отряды, которые стали появляться в Киевской области под влиянием рейдового партизанского соединения Сидора Ковпака с начала 1943 г.⁶⁴ Бывший милиционер исчез весной или летом 1943г. и вплоть до 1959 года находился в розыске как подозреваемый по сотрудничеству с немецкой контрразведкой⁶⁵. Участником подполья Дудкина признают только в 1960- годы. К тому времени КГБ стало известно о его гибели в 1943 г.⁶⁶ Оперативное предположение, очевидно, состояло в том, что если бы Дудкин был немецким агентом, он бы выжил.

Не стоит забывать и про Марию Груздову, у которой были значительные связи в среде антисоветской интеллигенции еще до войны. В начале 1942 г. Груздова восстановила связь с редактором коллаборационистской газеты “Новое Украинское слово,” Константином Штеппой, которого она знала как научного руководителя своего бывшего мужа (Груздова, вероятно, не знала, что и сам Штеппа до войны был агентом НКВД)⁶⁷. Старый знакомый помог Груздовой материально и познакомил ее с некоторыми чиновниками городской управы ⁶⁸. Через этих людей Груздова вышла на начальника жилотдела Лютинского, с которым, по некоторым сведениям, она вступила в интимные отношения⁶⁹. Решение сблизиться с чиновником, несомненно, носило стратегический характер. Кудря хотел, чтобы Груздова получила должность управдома. В марте 1942 г. эта цель была достигнута. Груздова возглавила домовладение по адресу Кузнечная 6. Домовладение они выбирали вместе с Кудрей—им было известно, что там проживали офицеры полиции и немецкой разведки⁷⁰.

Назначение Груздовой на эту должность явилось огромным успехом для всей сети. Организация наконец-то обзавелась безопасной квартирой, где они могли хранить оружие полученное от Черного и материалы коммунистического подполья. Более того, кроме украинских офицеров немецкой полиции Русецкого и Смияна, в доме проживал офицер германской военной разведки Анатолий Мильчевский (Майер). В последующие месяцы, Груздова кроме наблюдений за посетителями всех офицеров, познакомилась и с самим Майером и даже смогла сблизиться с его домработницей. Информация получаемая таким образом использовалась для изучения его округа общения с целью выявления как активных немецких агентов, так и людей, которых можно было завербовать в качестве секретных информаторов для “Максима.”⁷¹

Конкретно, участники резидентуры установили, что Майер находился в близких отношениях с некоей Анной Лиман, легкомысленной хозяйкой кафе, которая любила выпить и поддерживала легкие отношения со многими немецкими офицерами, местными коммерсантами и видными коллаборационистами. По счастливому совпадению, Лиман приходилась племянницей Марии Сушко, бывшей сотрудницы советских спецслужб, которая оказалась хорошей знакомой Евгений Бреммер. Бреммер привлекла Сушко к работе уже в конце 1941 г., а чуть позже и познакомила ее с Кудрей. После начала разработки Майера, Кудря попросил Сушко собрать информацию о немецком офицере путем неформальных распросов своей племянницы. В конце концов, “Максим” убедил Сушко, несмотря на ее решительные возражения, произвести вербовку молодой женщины. Рискованный маневр, впоследствии оцененный по достоинству руководством НКГБ, почти сработал. Лиман встретилась с “Максимом” и согласилась передавать ему информацию о Майере. Но несколько недель спустя, она включила задний ход. Майер, судя по всему, что-то заподозрил и якобы предположил вслух, что ее излишнее любопытство выдавало в ней агента НКВД ⁷².

Тем не менее, усилия затраченные в течении 1942 г. принесли определенные плоды. Группам Кудри и Карташова удалось идентифицировать около 80 человек, подозреваемых в принадлежности к немецким разведывательным органам. Тонкая тетрадка со списками этих людей прошла через много рук перед тем как оказаться, в ноябре 1943 года, в Управлении НКГБ в Киевской области. К тому времени, Кудри, Окипной, Бреммер, Соболева и Дудкина уже не было в живых. Таким образом, можно было сказать, что резидентура “Максим” выполнила свое основное задание⁷³.

Но история Ивана Кудри и его разведывательной сети это не просто история мужества, предательства, искупления и посмертного признания, как бы не пытались это изобразить советские силовики после войны. История группы, не говоря уже об истории советских спецслужб в целом, была просто слишком сложной и исполненной идеологически неудобных деталей, чтобы ее можно было изобразить так прямолинейно. Драма взаимоотношений Кудри с женщинами-агентами, однозначно, была достойна голливудского блокбастера, но не обязательно соответствовала образу высоко эффективной организации, особенно накануне арестов участников группы. Никуда не делись и системные проблемы упоминавшиеся раньше. Отсутствие конспиративных квартир из-за потери связи а агентами в сентябре 1941г., кроме прочего, привело к тому, что слишком много людей знали друг друга в лицо и были осведомлены о прибытии курьеров из центра.74 Собственно, даже период, когда обновленная сеть реализовывала успешные комбинации вокруг Лютинского, Майера и Лиман, был отмечен несколькими неудачами, которые в любой момент могли привести к разоблачению и аресту агентов.

Иван Кудря. “Иван Кондратюк” в оккупированном Киеве (Коллекция ЦДКФФФАУ)

Серьезные проблемы начались уже в январе 1942г., когда Кудря начал “случайно” встречать на улице Всеволода Великого (“Станислава Зарембу”), бывшего резидента НКВД, с которым он познакомился при посредничестве Елизарова и Могендовича и который уже подвергался аресту со стороны СД в ноябре 1941 г. Однажды Великий якобы рассказал “Максиму” о своем аресте и прекращении активной работы и предложил ему свою рацию и радиста (уже упоминавшегося Игната Короля). Кудря отказался от предложения, но они договорились встретиться снова. Что произошло потом не совсем понятно. По свидетельству Груздовой, Великий не пришел на встречу. На допросах в НКГБ, любовница Великого, Ядвига Бульковская утверждала, что встреча имела место и что Великий передал “Максиму” значительную сумму денег. Виктор Карташов свидетельствовал, что Великий пришел на встречу, но не обнаружил на месте Кудрю⁷⁵. В чем нет никаких сомнений так это в том, что и люди Кудри и люди Карташова осуществляли скрытое наблюдение, как внутри кафе, так и на улице. “Михайлов” утверждал, что внешнее наблюдение со стороны его группы организовывал Соболев⁷⁶ Со своей стороны, Мария Груздова, которая наблюдала за “Максимом” на некотором расстоянии, как было принято, заметила, что за ним следовала некая женщина. (Позднее установленная и допрошенная НКГБ Ядвига Бульковская подтвердила, что Великий поручил ей проследить куда пойдет Кудря, с тем чтобы установить его местожительство)⁷⁷. Подозрение, что “Стасик,” как они называли Великого, был немецким агентом подтвердилось в марте 1942г., когда Груздова заметила его входящим в квартиру следователей немецкой полиции Русецкого и Смияна⁷⁸. Позднее, как утверждал Карташов, Великий в компании другого человека встретили Кудрю на улица и, угрожая ему оружием, попытались арестовать. Кудре якобы удалось смешаться с толпой и уйти от преследования⁷⁹.

Проблемы с Великим и страх надвигающегося ареста, усугублявшийся отсутствием связи с НКВД УССР, в конечном итоге, убедили Кудрю попытаться выйти на советскую территорию. “Максим” ушел из Киева в начале апреля 1942 г. вместе с Георгием Дудкиным. Незадолго до ухода, он передал часть своих подчиненных на связь Дмитрию Соболеву из резидентуры “Михайлова,” таким образом создав неверное впечатление у Груздовой и Бреммер, что Соболев являлся его заместителем.

А через три дня после ухода “Максима,” на квартиру Груздовой пришли Писковой (“Днипро”) и Жарко (“Ильенко”), курьеры НКВД УССР. Груздова и Бреммер предоставили им имеющуюся у них информацию. Осторожный же Соболев, которого Груздова ошибочно считала новым руководителем резидентуры по понятным причинам с курьерами встречаться отказался. Они ушли из Киева несколько дней спустя и по ряду причин попадут на советскую территорию только в конце 1942 г. Учитывая отсутствие устойчивой связи с резидентом, руководство НКВД свяжет отсутствие Кудри в Киеве с неподтвержденной информацией о его аресте в ноябре 1941 г. В результате, в 1943 году показания Пискового, Жарко и Груздовой об уходе Кудри из Киева в апреле 1942 г. будут рассматриваться как часть оперативной комбинации германской контрразведки. В результате их всех арестуют⁸⁰. Собственно, даже Трусов и Расновская, которые прибыли в Киев в мае 1942 г. и фактически встретились с Кудрей не смогли убедить следователей изменить свой мыслительный процесс. Руководство НКГБ исходило из предположения, что Трусов и Расновская виделись с лже-“Максимом,” подставленным германскими спецслужбами ⁸¹.

Но это будет позже. А пока, через 5 или 6 дней после ухода “Днипро” и “Ильенко,” какой-то мальчик принес Груздовой записку от “Кондратюка.” В записке Кудря просил свою “жену” помочь освободить его из лагеря военнопленных в пригороде Киева, куда его и Дудкина заключили после задержания. Решительная Груздова, которая, возможно, была влюблена в Кудрю и была ему чрезвычайно предана, отправилась за помощью к “Михайлову” и Соболеву. Но они отказались ввязываться в эту историю. Более того, Соболев потребовал, чтобы и сама Груздова ничего не предпринимала, а Бреммер он прямо запретил ходить в лагерь⁸². Груздова, не осознавая, что Соболев и “Коваленко” (“Михайлов”) составляли ядро другой резидентуры, перед которой стояли свои задачи, рассматривала их бездеятельность как обычную трусость. Не имея особого выбора, она собрала несколько позитивных характеристик на “Кондратюка” у своих антисоветски настроенных соседей и отправилась прямиком в лагерь. Ей удалось добиться освобождения Кудри вовремя—скоро задержанных должны были переправить в киевское отделение СД, где резидента советской разведки наверняка бы разоблачили. Похоже, Груздова сыграла роль жертвы политических репрессий так убедительно, что сочувствовавшие ей коррумпированные немцы-полицейские даже отказались взять золотые монеты, предложенные им “в знак благодарности.” Чуть позже в лагерь отправилась Бреммер под видом фольксдойче, ищущей своего пропавшего мужа. В лагере она якобы случайно встретила своего “знакомого” Георгия Дудкина. Она поручилась за его политическую благонадежность и его отпустили. После возвращения в Киев Кудря остановился у Бреммер. Была уже середина апреля 1942 г.⁸³

Последние два с половиной месяца в истории резидентуры “Максим” были наполнены неистовой активностью. В начале мая 1942 г. “Максим” наконец встретился с курьерами НКВД СССР, Трусовым и Расновской, которые принесли деньги и новые задания. Им, однако, не удалось доставить радиопередатчик. Группу выбросили за целых 300 километров от Киева, в Винницкой области, и им пришлось несколько недель добираться до Киева. В пути они потеряли большую часть груза. Еще одна ошибка. Появление курьеров зарядило Кудрю энергией, как позже вспоминали некоторые агенты. Именно в те бурные дни он предпринял попытку завербовать любовницу Майера, Анну Лиман, и рискованный маневр почти увенчался успехом.

Но Кудря также понимал и серьезность ситуации. Анатолий Трусов впоследствии вспоминал, что резидент не чувствовал себя в безопасности и просил передать “Андрею” (Павлу Судоплатову), что продержаться на плаву он сможет не больше месяца или двух. В случае опасности ареста, Кудря собирался уйти в подполье или предпринять новую попытку выйти за линию фронта⁸⁴. Со своей стороны, Мария Сушко отмечала некую тоскливость в поведении “Максима” в последние недели перед арестом 5 июля 1942 г. Он даже пропустил несколько явок, а однажды передал ей пакет с просьбой сохранить его и передать в органы госбезопасности⁸⁵.

Возможно, именно перед лицом такой безвыходной ситуации “Максим” и завел страстный роман с Раисой Окипной. Роман сопровождался любовными письмами, букетами цветов, вечеринками и ночевками на квартире вновь завербованной участницы резидентуры, эмоциональными реакциями обиженной Груздовой, чьи отношения с Кудрей, по некоторым данным, можно было охарактеризовать в категориях физического и психологического насилия (о чем, однако, она не упоминала в докладах НКГБ) и едкими замечаниями Дудкина, которому не нравился Кудря и который информировал Груздову о происходящем⁸⁶. К ужасу опытного чекиста Соболева, который сделал соответствующую заметку в своей записной книжке, дело дошло до того, что Кудря ждал Окипную в городских парках и у входа в театр, на глазах у десятков людей, с букетом цветов в руках⁸⁷. “Некоторые влюбились и забыли кем они являются,” резюмировала Мария Сушко в своем докладе НКГБ⁸⁸.

Наталья Грюнвальд (фото из архивно-следственного дела)

Отсутствие эмоционального равновесия “Максима” проявилось и в протоколах допросов Натальи Грюнвальд, заведующей медицинской лабораторией, с которой Кудря познакомился через Окипную. Вскоре квартира Грюнвальд стала не только местом, где офицер НКВД и актриса проводили вместе время, но и местом для неформальных встреч участников резидентуры, для хранения нелегальной пишущей машинки и организационных документов, а также для печатания листовок. Вскоре, похоже, Кудря начал ухаживать и за Грюнвальд, с тем, чтобы превратить ее в свою главную помощницу, несмотря на неодобрение Груздовой. Наталья Грюнвальд была секретным агентом СД⁸⁹.

Эпилог: Резидентура “Максим” и Политика Институциональной Памяти

Ивана Кудрю арестовали 5 июля 1942г. на квартире Якова Цмеха. А уже на следующий день задержали Окипную и Бреммер, после того как они вынесли пишущую машинку из квартиры Грюнвальд. Их всех расстреляют спустя несколько месяцев допросов и пыток⁹⁰. Груздова и Дудкин смогли избежать ареста и, с помощью Дмитрия Соболева, укрылись на конспиративных квартирах коммунистического подполья⁹¹ Последовавшие скитания Груздовой и участие Дудкина в работе резидентуры “Михайлов” и организаций коммунистического подполья сами по себе представляют определенный интерес, но они находятся за пределами проблем рассматриваемых в данной работе. Достаточно только упомянуть, что много месяцев спустя, в марте 1943 г., Груздовой удалось соединиться с партизанским отрядом Николая Попудренко, действовавшим в Черниговской области. В начале мая ее переправили самолетом в Москву, где она и подготовила подробный доклад о деятельности резидентуры “Максим” и о том, что она знала о работе коммунистического подполья.

На момент прибытия Груздовой, провал “Максима” уже не являлся секретом для руководства НКГБ СССР и НКГБ УССР, тогда находившегося в г. Энгельс (Саратовская область). Собственно, в НКГБ ошибочно считали, что “Максима” арестовали еще в ноябре 1941г.92 Результатом стали задержания не только Емца и Кравченко (в конце 1942г.), но и Пискового с Жарко (начало 1943г.). Емец, Кравченко и Писковой находились в руках НКГБ УССР в Энгельсе; Жарко был в тюрьме НКГБ СССР, возможно потому что его раньше вызвали в Москву для доклада Судоплатову⁹³.

Ведомственная переписка указывает на то, что следователи не просто собирали материал для того, чтобы установить факты запутанного дела. Они также работали в направлении определенного нарратива, параметры которого, судя по всему, определялись руководством НКГБ УССР. Нарком госбезопасности УССР, Сергей Савченко, к примеру, внимательно следил за ходом следствия и регулярно информировал о нем Павла Судоплатова. Более того, он еще и направлял следствие в сторону разоблачения Кравченко, Емца и Пискового как немецких агентов, намеренно или нет возлагая ответственность за провал резидентуры и гибель Кудри на рядовых агентов и освобождая от ответсвенности руководство наркомата и старших офицеров, которые закладывали резидентуру и осуществляли подготовку агентов. Согласно развивающейся таким образом версии событий, эпистемологически связанной с неподтвержденной информацией об аресте “Максима” в ноябре 1941 г., СД удалось разоблачить участников разведывательной сети по вине Емца и Кравченко, которые нарушили принципы конспирации. Курьеры Писковой и Жарко, которые прибыли в Киев в апреле 1942г., якобы подверглись аресту на квартире Груздовой и в последующем были включены в агентурную комбинацию германской контрразведки⁹⁴.

Ничего не подозревающая Груздова, после своего прибытия в Москву в начале мая 1943 г., ступила прямо на это смысловое минное поле. А так как ее показания сильно расходились с производственным нарративом НКГБ УССР, то ее тоже обьявили участницей комбинации вражеской контрразведки. Причем, сам факт ее появления в Москве подвигнул НКГБ УССР усилить давление на Емца, Кравченко и Пискового⁹⁵. 16 июля 1943 года Нарком Госбезопасности СССР Всеволод Меркулов санкционировал арест Груздовой. Следствие по ее делу оказалось в Следственном Управлении по Особо Важным Делам НКГБ СССР⁹⁶.

В последующие несколько месяцев следствие шло по двум параллельным направлениям: одно—под руководством НКГБ УССР в Энгельсе (дела Кравченко, Емца, Пискового, Шахова и Лебедева); другое—под руководством НКГБ СССР в Москве (дела Груздовой и Жарко). Функционеры НКГБ регулярно обменивались информацией и обсуждали возможность перевода подозреваемых⁹⁷. Важно отметить и то, что на момент ареста Груздовой Киев все еще был оккупирован и возможности провести тщательное расследование, с многосторонней проверкой свидетельских показаний, не было. В силу сложившихся обстоятельств, следователи ограничивались допросами агентов и офицеров НКГБ, которые уже находились на советской территории.

Ситуация в корне изменилась после восстановления советской власти на значительной территории Украины. Власти теперь могли приступить к проверке показаний на местах. Так, уже в октябре 1943 г. НКГБ УССР предпринял попытку проверить показания Груздовой, поручив УНКГБ в Черниговской области собрать показания местных жителей о ее пребывании там до соединения с партизанским отрядом Попудренко⁹⁸. В октябре 1943 г., следователи НКГБ УССР, который тогда находился в Харькове, ожидая в ближайшее время “освобождения” Киева, подготовили подробный план проверки показаний Груздовой⁹⁹. Работа началась в ноябре 1943 г. В последующие два месяца оперативные группы НКГБ УССР и НКГБ СССР допросили десятки свидетелей, в том числе бывших офицеров госбезопасности, секретных сотрудников германской СД, уцелевших участников резидентуры, киевских подпольщиков, соседей и других людей, которые каким-либо образом вступили в контакт с “Максимом” и его людьми.

В начале февраля 1944 г. НКГБ СССР получил доклад о результатах следствия. Проверка полностью сняла вину за провал с Груздовой и определила, что ее показания в целом соответствуют действительности и что неправильная трактовка событий раньше была допущена следственными органами, якобы из-за эффекта якоря, вызванного непроверенной информацией об аресте Кудри в ноябре 1941 г.¹⁰⁰ Груздову освободили 8 февраля 1944 г.¹⁰¹ А еще через неделю свое заключение по делу сделали следователи НКГБ УССР. Они немного по-другому расставляли акценты. По-видимому, для руководства НКГБ УССР было очень важно продемонстрировать, что подготовка резидентуры соответствовала всем требованиям. В то же самое время ведомственный нарратив подчеркивал преданность Кудри делу и некоторые оперативные успехи в чрезвычайно неблагоприятных условиях. Что же касается ответственности за провал резидентуры, то она, как и раньше, персонализировалась, но теперь вина распределялась по-другому. Кравченко, Емец, Писковой и Жарко, в конечном итоге, будут приговорены на небольшие сроки заключения в исправительно-трудовые лагеря за нарушение служебных инструкций, но их больше не обвиняли в сотрудничестве с германскими спецслужбами и в гибели Кудри и других агентов¹⁰². Эта роль теперь принадлежала Великому, Дудкину и Грюнвальд, которых тут же объявили в розыск. Груздова описывалась следователями НКГБ УССР как подозрительная по шпионажу, но ее судьба была в руках НКГБ СССР. Последний же, очевидно, не поставив “украинских” коллег в известность, уже прекратил дело и освободил ее из-под ареста¹⁰³. Дело резидентуры “Максим,” таким образом, было фактически закрыто.

В последующие 19 лет власти ничего не предпринимали в отношении бывших участников резидентуры “Максим.” Мария Груздова и некоторые другие, тайно, получили государственные награды, но за исключением периодического использования архивных материалов группы в оперативных целях, ничто не говорит о том, что кто-то пытался увековечить память погибших агентов.104 Институциональная коммеморация и использование исторических материалов группы для подготовки будущих разведчиков начнутся только десятилетия спустя¹⁰⁵.

Но когда в начале 1960-х годов произошли перемены, они произошли довольно быстро и драматично, по причинам, не имеющим отношения к резидентуре “Максим” как таковой. К концу 1950-х-началу 1960-х в стране произошли значительные культурные преобразования. Разоблачения Хрущева на ХХ и ХХII съездах Коммунистической партии и последовавшие за ними дискуссии не только нанесли мощный удар по общественному имиджу Иосифа Сталина и членов его ближайшего окружения, но и сильно подорвали престиж советских силовых структур, вынуждая последних защищаться¹⁰⁶. Тем временем, в стране набирал силу культ “Великой Отечественной войны,” движимый ветеранами войны, бывшими партизанами и другими группами, заинтересованными в символическом признании со стороны государства и общества. 1962 г., к примеру, стал годом масштабной кампании коммунистической партии по выявлению и официальному признанию всех неизвестных участников движения сопротивления¹⁰⁷. Приглушенные требования публичного признания почти наверняка можно было услышать и в аппарате госбезопасности¹⁰⁸.

Именно на пересечении столь разных дискурсов весной 1963 года газета “Известия” опубликовала новеллу под названием “Два года над пропастью.” Авторами публикации были отставной генерал КГБ Виктор Дроздов и журналист Александр Евсеев. За публикацией в газете последовали книга и художественный фильм под тем же названием. Таким образом, доселе известные узкому кругу людей деяния Ивана Кудри и его группы оказались в самом центре советского публичного дискурса¹⁰⁹. Кампанию почти наверняка инициировал КГБ. Несомненно, авторы публикации изучали досье резидентуры “Максим” в архиве КГБ, хотя и сейчас непонятно почему власти выбрали именно группу Кудри в качестве объекта прославления. Цели же кампании, напротив, довольно очевидны. Функционерам КГБ, судя по всему, хотелось поднять статус органов государственной безопасности, пострадавший от недавних разоблачений Хрущева. В соответствии с заданной целью, повествование подчеркивало как вклад чекистов в победу над нацизмом, так и снисходительность, с которой советские карательные органы обращались даже с бывшими пособниками нацизма.

Преследуя эту двойную цель, Дроздов и Евсеев представили мифологизированную картину гипертрофированных героических поступков, лишив историю реальной резидентуры “Максим” всей сложности, неоднозначности и неудобных деталей, освещенных в этой статье. Таким образом, записная книжка со списками предполагаемых немецких агентов и пособников, переданная НКГБ в конце 1943г., была объявлена огромным достижением, которое само по себе затмило все, что могла бы сделать резидентура “Максим.” Но на этом авторы не остановились. Согласно вырисовывающейся легенде, группа не только снабжала центр большим количеством разведывательных данных военного характера, но и осуществляла многочисленные диверсии. Аргумент был неопровержимым: правила конспирации означали, что люди, осуществлявшие диверсии не знали, что действуют по приказу “Максима.” Авторы даже ложно утверждали, что группа планировала крупный террористический акт против Альфреда Розенберга и Эриха Коха в оперном театре, где выступала Окипная и осуществила бы его…если бы немцы не отменили представление.

Напротив, ведомственный нарратив полностью скрыл от аудитории военную катастрофу под Киевом, которая стала важнейшим фактором провала резидентуры. Взрывы в центре Киева в конце сентября 1941г. не были полностью проигнорированы или приписаны исключительно немцам. Скорее, утверждали авторы, немцы разрушили центр города в отместку за целенаправленный теракт против немецких военнослужащих. Причем группе “Максима” приписывали подрыв здания, где разместился немецкий штаб и кинотеатра, внутри которого было много немецких солдат. Взрывы, затем произведенные немцами якобы уничтожили и Дом Гинзбурга, поставив резидентуру в сложнейшие условия. Другими словами, авторы спокойно оставили за кадром не только неудобную деталь о том, что советские диверсии убили десятки киевлян, но и разрушительное влияние диверсий в центре Киева на саму разведывательную сеть. Само собой разумеется, что авторам нечего было сказать о меньших ошибках, допущенных при подготовке резидентуры.

Важно отметить и то, что Дмитрия Соболева и некоторых других участников резидентуры “Михайлова” посмертно включили в состав группы Кудри—возможно для того, чтобы приписать диверсии резидентуре “Максима.” Такое присвоение могло начаться уже в годы войны в контексте “войн за территорию” и статусной конкуренции между различными ветвями советского аппарата госбезопасности, как утверждал Вениамин Глебов¹¹⁰. Виктор Карташов, находясь в СИЗО НКГБ УССР, безусловно, жаловался Павлу Судоплатова не только на предвзятое отношение к нему лично, но и на попытки некоторых “украинских” силовиков (возможно С.Савченко) приписать себе в актив организацию диверсий в центре Киева. На самом деле, в то время как группа Ивана Кудри оказалась в центре внимания, руководителя резидентуры “Михайлов” в значительной степени вычеркнули из истории. Карташов присутствовал в “Два года над пропастью,” но его роль по версии Дроздова и Евсеева сводилась к прикрытию Дмитрия Соболева. Но хотя интерпретация Глебова логически последовательна и подтверждается доказательствами, о которых сам историк не был достаточно осведомлен (т.е. о центральной роли руководства НКВД УССР в создании резидентуры “Максим”), объяснение может быть и более банальным. Было нелегко интегрировать в формирующийся мета-нарратив “Великой Отечественной войны” привольную жизнь “Михайлова” в оккупированном Киеве, не говоря уже о том, что в конце 1942г. его арестовало СД и существовали веские основания считать, что он предал многих участников своей резидентуры¹¹¹.

В этом контексте стоит отметить, что в истории нашлось место Алексею Елизарову, который познакомил Кудрю с Бреммер и Окипной и якобы принимал участие в планировании диверсий. Но ничто не указывало на то, что Елизарова позднее арестовали органы советской госбезопасности по подозрению в принадлежности к немецкой контрразведке. Точно так же не было и намека на то, что Георгий Дудкин какое-то время служил полицейским в лагере для военнопленных, а после войны долгие годы разыскивался как подозреваемый агент немецких спецслужб. Формирующийся миф требовал героев и антигероев и оставлял мало места для сложных реалий жизни, выживания и борьбы на оккупированных территориях.

Не менее проблематичным в контексте советской этики памяти, не говоря уже о сексуально консервативной публичной культуре, были отношения Кудри с Марией Груздовой, безрассудный роман с Раисой Окипной и характер его взаимоотношений с Натальей Грюнвальд.

В конечном итоге, крах сети выглядел результатом волюнтаристского акта предательства со стороны одного человека, Натальи Грюнвальд, а не следствием действия сложной совокупности системных факторов и человеческих ошибок. Неоднократные ссылки на мужество, профессионализм и достижения различных участников сети были логическим продолжением того же повествования. Таким образом, запутанная, многомерная история разведывательной резидентуры сводилась к почти к библейской истории о героическом самопожертвовании, предательстве и посмертном искуплении.

Не менее интересным было изображение анти-героини. В “Известиях” был опубликован ее портрет и “отрывки из интервью,” в котором “Нанетта”—иностранный псевдоним присвоенный украинке Наталье Грюнвальд (девичья фамилия Бoнякович), вероятно, для того, чтобы подчеркнуть ее обособленность от советского общества—рассказала как она предала “Максима” и других участников подполья. Приговоренная к 25 годам лагерей в 1948 г., Грюнвальд отбыла лишь часть срока. В 1950-е гг. ее освободили по амнистии. В 1963 г. она работала в аптеке в небольшом городке за Уралом. Неявный, но безошибочный посыл этой истории заключался в том, что власти обращались с ней слишком снисходительно. Заявленное нежелание авторов раскрывать ее настоящие фамилии (каковых было пять), якобы для защиты ее детей, лишний рад подчеркивало фундаментальный “гуманизм советского государства” в глазах аудитории.

Реакция читателей последовала незамедлительно. В последующие недели редакция газеты “Известия” и Генеральная прокуратура получили сотни гневных писем из разных уголков огромной страны. Газета, ничтоже сумняшеся, отправила свою долю в КГБ УССР¹¹². Выборка не была статистически репрезентативной, но определенно включала в себя людей из разных слоев общества, от отставных сотрудников государственной безопасности и ветеранов войны до старшеклассников и рабочих-металлистов. Они неизменно призывали к увековечиванию памяти отважных подпольщиков и к суровому наказанию “змеи Нанетты.” Результат был столь же предсказуемым. Грюнвальд снова арестовали, а ее предыдущее освобождение из лагеря было объявлено незаконным¹¹³.

Кампания достигла наивысшей точки в 1965 году, когда вся страна готовилась к празднованию 20-летия Победы в “Великой Отечественной войне.” 8 мая 1965 года указом Верховного Совета СССР Ивану Кудре было присвоено звание Героя Советского Союза. Награды и общественное признание получили и другие лица, объявленные участниками резидентуры, в том числе Соболев, Дудкин и Писковой. Последнего, как уже упоминалось, в 1944 г. приговорили к 5 годам исправительно-трудовых лагерей¹¹⁴.

Памятник И.Кудре в с.Процив, Бориспольского района, Киевской области (1975) (ГДА СБУ, ф.60, спр.86699)

Художественный фильм Киевской киностудии им. А.Довженко (1966), памятник Кудре в селе Процив под Борисполем (1975), улицы, школы, пионерские отряды, названные в честь участников резидентуры, туристические походы по местам памяти, письма учителей и школьников в КГБ с просьбами предоставить информацию для школьных музеев в различных частях СССР были другими элементами кампании, которая порой вызывала совершенно неожиданные разговоры, свидетельствующие о продолжающихся попытках разобраться в сложной истории региона в условиях тотального идеологического контроля со стороны государства¹¹⁵. В то же самое время, КГБ приступил к целенаправленному вуалированию чекистского происхождения разведывательной сети. Скоро выживших участников резидентур “Максим” и “Михайлов” документально оформили в качестве участников выдуманной подпольной организации “Авангард,” создавая таким образом концептуальную путаницу, жертвой которой в какой-то момент стал и я сам¹¹⁶. Много лет спустя, улица носящая имя Раисы Окипной, является свидетельством этого сложного исторического и культурного наследия.

¹ Алексей Исаев, Котлы 1941-гo. История Великой Отечественной, которую мы не знали (Москва: Яуза, Эксмо, 2005), 197; Олег Скирда, У вереснi 41-гo. Київське оточення. Спогади, свiчення, документи (Полтава: ТОВ “АСМI,” 2019).

² “Специальное сообщение ‘О положении группы т.Сергиенко на 2.10.41,” 2 октября 1941 (ГДА СБУ, ф.13, оп.1, спр.410, арк.1-15).

³ Свидетельство бывшего командира 543 артиллерийского полка 5 армии, Николая Григорьева, 11 октября 1943 (ЦДАГОУ, ф.166, оп.3, спр.71, арк.2-15[2-3].

⁴Исаев, Котлы 1941-го, 196-198. Советские разведчики наблюдали последствия разгрома советских войск еще долгое время. К примеру, в мае 1942г., Трусов и Расновская, видели огромное количество брошенных советских танков на левом берегу Днепра в районе Канева: “Обратный путь ‘Учителя’ и ‘Лилии’ из г.Киева к линии фронта” (ГДА СБУ, ф.60, спр.86699, т.1,арк.388-402 [389]). О немецкой политике по отношению к военнопленным: Christian Streit, Keine Kameraden: Die Wehrmacht und die sowjetischen Kriegsgefangenen 1941-1945 (Bonn: Dietz Verlag, 1997); Karel Berkhoff, “‘Russian’ Prisoners of War in Nazi-Rules Ukraine as Victims of Genocidal Massacre,” Holocaust and Genocide Studies 15, No.1 (Spring 2001), 1-32; Павел Полян, Жертвы двух диктатур: жизнь, труд, унижение и смерть советских военнопленных и остарбайтеров на чужбине и на родине (Москва: РОССПЕН, 2002); Арон Шнеер, Плен: советские военнопленные в Германии, 1941-1945 (Москва-Иерусалим, 2005).

⁵ “Доклад зам. Начальника отделения СПО УНКВД по Львовской области—Могендовича,” без даты Mogendovicha,” no date (ГДА СБУ, ф.60, спр.86699, т.1, арк.200-204ob [200]).

⁶Berkhoff, Harvest of Despair, 30-33.

⁷“Стенограмма” (ЦДАГОУ, ф.1, оп.22, спр.12, арк.14-15).

⁸ Протокол допроса В.Кутенко, 20 мая 1942 (ГДА СБУ, ф.13, оп.1, спр.410, арк.110-127); “Обвинительное заключение по следственному делу No.147704, по обвинению Шахова Ивана Арсентьевича в преступлениях предусмотренных ст. 54-1, пункт “Б” УК УССР,” 16 февраля 1944 (Там же, ф.60, спр.86699, т.1, арк.460-463).

⁹ Начальник следственной группы НКГБ УССР Павловский Наркому Внутренних дел УССР Савченко, “По делу ‘М’,” 22 июня 1943 (ГДА СБУ, ф.60, спр.86699, арк.10-13); “Доклад вышедшего из тыла противника бывшего начальника Киевского райотдела НКВД—капитана госбезопасности Котляренко Ивана Антоновича, за период пребывания его в г.Киеве октябрь-июль 1942 года,” 15 апреля 1943 (Там же, т.4, арк.143-150 [145-147]).

¹⁰ Протокол допроса Емца, 31 октября 1942 (Там же, т.1, арк.299-323 [300-304]); “Доклад ‘Романчука’,” без даты (Там же, т.2, арк.74-76).

¹¹ Алексей Елизаров, доклад без названия, 4 февраля 1942(Там же, т.1, арк. 218-223 [220]).

¹² Протокол допроса А.Кравченко, 17 октября 1942 (Там же, т.1, арк.327-343[335]).

¹³ Елизаров, доклад без названия (Там же, т.1, арк.220-222).

¹⁴ См. Вышеупомянутый доклад И.Котляренко (Там же, т.4, арк.143-150).

¹⁵ Ивана Шахова, к примеру, поместили в лагере на ул. Керосинной в Киеве. Во время пребывания в лагере он был вынужден сознаться в принадлежности к НКВД и согласился работать на немцев. Вскоре после этого, он предал нескольких коммунистов и офицеров НКВД Короля, Макухина, Лютого, Цебрика и Емца (радиста Кудри): “Обвинительное заключение” (Там же, т.1, арк.461-463); протокол допроса В.Кутенко, 29 мая 1942 (Там же, т.1, арк.298).

¹⁶ Шахов предал секретаря Ленинского райкома Романченко, который, в свою очередь, предал многих коммунистов. “Справка: О некоторых работниках партийного подполья г.Киева, выданных Гестапо бывшим секретарем Ленинского райкома КП(б)У Романченко,” 20 января 1944 (ЦДАГОУ, ф.1, оп.22, спр.11, арк.29-30).

¹⁷ В мае 1942г., в разговоре с Анатолием Трусовым, Кудря упомянул использование немцами агентов, которые подслушивали разговоры на улицах: “Доклад ’Учителя’ и ’Лилии’” (ГДА СБУ, ф.60, спр.86699, т.1, арк.360). Лидия Расновская докладывала о том, что в Киеве участники резидентуры всегда следовали друг за другом и наблюдали за окружающими, чтобы убедиться, что за ними не было наружного наблюдения. Они редко выходили на улицу: “Маршрут ’Лилии’ от места приземления до Киева” (Там же, т.1, арк.362-383[378]).

¹⁸“Задание секретным сотрудникам ‘Днипро’ и ‘Ильенко’,” февраль 1942 (Там же, т.1, арк.57-63[62]).

¹⁹“Обвинительное заключение” (Там же, т.1, арк.456-458).

²⁰Протокол допроса К.Емца, 31 октября 1942 (Там же, т.1, арк.299-326 [306]). Когда связной Кравченко рассказал об этой встрече Кудре, резидент запретил Емцу и Кравченко встречаться с кем бы то ни было из радистов и офицеров НКВД: протокол допроса А.Кравченко, 17 октября 1942 (Там же, т.1, арк.327-343 [336]); О взаимоотношениях между Шаховым и Королем: доклад начальника следственной группы НКГБ УССР Павловского Наркому Савченко, 3 октября 1943 (Там же, т.4, арк.103-105).

²¹ Протокол допроса Ядвиги Бульковской, 3 января 1944 (Там же, т.4, арк.243-247).

²²Глебов, Война без правил, 73.

²³“Справка по делу Киевской резидентуры ‘Максима’,” 15 июля 1943 (Там же, т.3, арк.52-59 [57oб]).

²⁴ Глебов, Война без правил, 89.

²⁵ Глебов, Война без правил, 89; Протокол допроса К.Емца, 31 октября 1942 (Там же, т.1, арк.309).

²⁶ Начальник отделения 2-го спецотдела НКВД СССР Прокопюк начальнику I Управления НКВД УССР Карлину, 21 декабря 1941 (Там же, т.1, арк.81).

²⁷“Доклад ‘Учителя’ и ‘Лилии’” (Там же, т.1, арк.359).

²⁸“Выписка из доклада агента ‘Ост’ от 5.06.43” (Там же, т.1, арк.437).

²⁹“Стенограмма” (ЦДАГОУ, ф.1, оп.22, спр.14, арк.14-15).

³⁰“Доклад ‘Ясного’ и “Днепра’” (ГДА СБУ, ф.60, спр.86699, т.2, арк.1-2).

³¹“Справка на закагента ‘Богун’,” 26 декабря 1941 (Там же, т.1, арк.29-32).

³²“Стенограмма” (ЦДАГОУ, ф.1, оп.22, спр.14, арк.14-16).

³³ Протокол допроса А.Кравченко, 17 октября 1942 (ГДА СБУ, ф.60, спр.86699, арк.332-333).

³⁴ Протокол допроса А.Кравченко, 1 октября 1943 (Там же, т.4, арк.199).

³⁵“Доклад ‘Ясного” и “Днепра,” без даты (Там же, т.5, арк.1-4[4]).

³⁶“Справка по делу ‘М’. Из донесения ‘Романчука’,” 29 сентября 1942 (Там же, т.2, арк.87-93[90]).

³⁷ Алексей Елизаров, Роман Могендович и Иван Ганоцкий, “Рапорт,” 26 декабря 1941 (Там же, т.1, арк.184-187); начальник 2-го спецотдела НКВД СССР Судоплатов зам. Наркома Внутренних дел УССР Савченко, январь 1942 (Там же, т.1, арк.109-111).

³⁸“Доклад сотрудников НКВД УССР ‘Ясного’ и ‘Днепр’” (Там же, т.1, арк.443-447); Алексей Елизаров, Роман Могендович и Иван Ганоцкий, “Доклад о положении в оккупированных немцами районах УССР и РСФСР,” 30 декабря 1941 (Там же, т.1, арк.168-183).

³⁹“Задание секретным сотрудникам ‘Днипро’ и ‘Ильенко’,” 6 февраля 1942 (Там же, т.2, арк.3-5).

40“Пребывание ‘Учителя’ и ‘Лилии’ в г.Киеве” (Там же, т.1, арк.373-383 [379]).

⁴¹ Жарко, к примеру, пересказывал слухи о казни немцами Бандеры и Мельника, о чем он слышал от Груздовой в апреле 1942г.: “Доклад сотрудника ‘Ильенко’,” 10-12 января 1943 (Там же, т.2, арк.24-39[27]). Анатолий Трусов также воспроизвел неточные данные об убийствах нацистами лидеров ОУН-М Сеника и Сциборского. Скорее всего, их убили бандеровцы. Трусов же даже неправильно запомнил фамилию Сциборского, называя его “Сичебарским”: “Пребывание ‘Учителя’ и ‘Лилии” в г.Киеве” (Там же, т.1, арк.380).

⁴²Начальник следственной группы НКГБ УССР Павловский Наркому Госбезопасности УССР Савченко, “По делу ‘М’,” 2 июня 1943 (Там же, т.3, арк.4-10[4]).

⁴³ Доклад агента “Учителя” начальнику IV Управления НКВД СССР, П.Судоплатову, 1 марта 1943 (Там же, т.1, арк..419-420ob).

⁴⁴ Протокол допроса М.Груздовой, 31 августа 1943 (Там же, т.7, арк.1-18[3ob]).

⁴⁵ Протокол допроса Н.Грезенко [Грюнвальд], 2 июня 1947 (ГДА СБУ, ф.5, спр.13414, т.1, арк. 82-115[91]).

⁴⁶ Письмо Р.Подгорской-Юрьевой начальнику следственной группы НКГб УССР полковнику Марченко, без даты (ГДА СБУ, ф.60, спр.86699, т.7, арк.106-107).

⁴⁷ “Доклад зам. Начальника 2 отделения СПО УНКВД Львовской области—сержанта госбезопасности Елизарова,” 4 февраля 1942 (Там же, т.2, арк.62-63oб); Об отсутствии Окипной в картотеке агентов (Там же, т.4, арк.174-176).

⁴⁸ Груздова утверждала, что Кудря и другие участники задействовали все имеющиеся связи, чтобы Окипная получала ведущие роли, таким образом повышая ее профиль и доступ н немецким офицерам и чиновникам (ЦДАГОУ, ф.1, оп.22, спр.14, арк.38).

⁴⁹ Мария Сушко зам. Начальника УНКГБ в Киевской области полковнику Марченко, “Объяснение,” без даты (Там же, т.6, арк.66-112 [75]).

⁵⁰ Протокол допроса К.Ритво (Там же, т.7, арк.280-287).

⁵¹ Сушко полковнику Марченко (Там же, т.6, арк.78); протокол допроса М.Шарафановой, 24 декабря 1943 (Там же, т.7, арк.198-200).

⁵² По свидетельству Ивана Котляренко, который принимал участие в создании 43 партизанских отрядов и подпольных групп, Соболев прибыл в Киев из Москвы в августе 1941г. с приказом организовать координацию подпольных групп в Киеве. Котляренко якобы связал его с командирами 5 таких груп (Там же, т.4, арк.143). Документы опубликованные Глебовым говорят о том, что резидентура “Михайлов” вначале состояла всего лишь из 3 агентов. Карташов встретил Соболева, которого он знал раньше уже в Киеве и добился его включения в свою группу (Глебов, Война без правил, 61).

⁵³ См. вышеупомянутый доклад Котляренко (Там же, т.4, арк.148-149).

⁵⁴ Глебов, Война без правил, 40.

⁵⁵“Заключение по делу провала резидента НКГБ СССР в г.Киеве ‘Михайлова’,” февраль 1944 (Там же, т.7, арк.347-357[353]). Арест Карташова СД упоминался в немецком докладе (Там же, т.9, приложение, арк.77-79).

⁵⁶ Кудря, возможно, спас “Михайлова” от провала в марте 1942г., когда последнего арестовали по обвинению в спекуляции. Люди “Максима” зашли в квартиру “Михайлова” и вынесли оттуда нелегальную пишущую машинку, таким образом не допустив более серьезных обвинений: “Доклад ‘Днипро’,” 9 февраля 1943 (Там же, т.2, арк.46-49ob [46]).

⁵⁷“Заключение по делу провала резидента НКГБ СССР в г.Киеве ‘Михайлова’” (Там же, т.7, арк. 353-354).

⁵⁸ Протокол допроса А.Нечипорука, 24 ноября 1943 (Там же, т.7, арк.63-64); протокол допроса Г.Салькова, 26 ноября 1943 (Там же, т.7, арк.112-117); протокол допроса А.Степанова, 1 декабря 1943 (Там же, т.7, арк.152-154).

⁵⁹“Заключение по делу провала резидента НКВД УССР ‘Максима’,” 15 февраля 1944 (Там же, т.7, арк.299-344[334]).

⁶⁰Глебов, Война без правил, 106-111.

⁶¹ М.Сушко полковнику Марченко (Там же, т.6, арк.103); протокол допроса Л.Мирошниченко (т.6, арк.163-178[175]).

⁶² Протокол допроса М.Груздовой, 31 августа 1943 (Там же, т.7, арк.1-18 [4]).

⁶³“Справка,” 22 сентября 1943 (Там же, т.4, арк.170-171); “Стенограмма” (ЦДАГОУ, ф.1, оп.22, спр.14, арк.17).

⁶⁴ М.Сушко полковнику Марченко (ГДА СБУ, ф.60, спр.86699, т.6, арк.78). О развитии партизанского движения в Киевской области: Иван Хитриченко, “О подпольно-партизанской борьбе с фашистскими оккупантами в 1941-1943гг. В Киевской области,” 5 декабря 1974 (ЦДАГОУ, ф.59, оп.1, спр.1439, арк.1-19). См. также архивно-следственное дело И.Хитриченко (ГДА СБУ, ф.6, спр.46175-фп, 6 томов).

⁶⁵ГДА СБУ, ф.60, спр.86699, т.7, арк.381.

⁶⁶ Там же, т.13, арк.33.

⁶⁷ Iгор Верба, “Кость Штеппа,” Український iсторичний журнал, No.3 (1999), 97-112; No.4 (1999), 98-114.

⁶⁸“Доклад о деятельности в период пребывания в г.Киеве” (ГДА СБУ, ф.60, спр.86699, т.3, арк.64).

⁶⁹ Протокол допроса В.Лисицина, 22 ноября 1943 (Там же, т.7, арк.46-51[48]).

⁷⁰“Доклад о деятельности в период пребывания в г.Киеве” (Там же, т.3, арк.65).

⁷¹“Там же, 65-68.

⁷²М.Сушко полковнику Марченко (Tам же t.6, aрк.80-93).

⁷³ Кудря передал пакет с записями Сушко, Сушко отдала его Соболеву, Соболев оставил его в доме у Ольги Дудки, где он проживал до своей гибели в феврале 1943г.. Дудка доставила тетрадь в управление контрразведки “Смерш.” См. Доклад начальника Управления КР “Смерш” 1 Украинского фронта Генерал-Майора Осетрова начальнику Главного Управление КР “Смерш” НКО СССР Абакумову, 22 ноября 1943 (Там же, т.15, арк.2-4).

⁷⁴“Доклад о деятельности в период пребывания в г.Киеве” (Там же, т.3, арк.69-70).

⁷⁵Глебов, Война без правил, 150.

⁷⁶ Там же.

⁷⁷ Протокол допроса Ядвиги Бульковской, 3 января 1944 (ГДА СБУ, ф.60, спр.86699, т.4, арк.232).

⁷⁸“Доклад о деятельности” (Там же, т.3, арк.65).

⁷⁹ Глебов, Война без правил, 150.

⁸⁰ Нарком Госбезопасности УССР Савченко зам. Наркома Госбезопасности СССР Кобулову, “По делу ‘Максима’,” 17 сентября 1943 (ГДА СБУ, ф.60, спр.86699, т.3, арк.81-84).

⁸¹“Справка по делу Киевской резидентуры НКВД СССР ‘Максима’,” 5 июля 1943 (Там же, т.4, арк.15-27 [26]). Трусова и Расновскую тоже арестовали (Глебов, Война без правил, 167). Нарратив НКГБ о “лже-Максиме” опирался на тот факт, что Трусов не узнал “Максима" на фотографиях, которые ему предъявили в НКГБ: “Рапорт по делу Груздовой Марии Ильиничны” (ГДА СБУ, ф.60, спр.86699, т.9, арк..32-49 [42]).

⁸²“Доклад о деятельности” (Там же, т.3, арк.66-67).

⁸³ Там же, арк.67.

⁸⁴“Доклад ‘Учителя’ и ‘Лилии’” (Там же, т.1, арк.361).

⁸⁵ Сушко передала пакет Соболеву в августе 1942г.(Там же, т.6, арк.94-97, 103).

⁸⁶ Источником информации об отношениях между Кудрей и Груздовой является Мария Сушко, которая никогда не встречалась с Груздовой, а просто передавала то, что она слышала от Бреммер (Там же, т. 6, арк.112). В ноябре 1942 г. Дудкин рассказал Груздовой о “несерьезных отношениях” Кудри с Валентиной Тристан и Натальей Грюнвальд, что якобы стало причиной предательства им ряда участников организации. Но Дудкин был чем-то обижен на Кудрю и в целом был склонен говорить неправду. Груздова ему не поверила. Позднее она встретила Ивана Кучеренко, участника коммунистического подполья, который некоторое время находился в камере с Кудрей. Кучеренко говорил о стойком поведении Кудри. Кудря, правда, рассказал Кучеренко об очной ставке с Черным и о том, что он не очень переживал по поводу ареста Черного, так как тот служил в полиции. Другими словами, под давлением Кудря, может быть, “предал”/принес Черного в жертву: “Доклад о Кучеренко и Кудре”, без даты (Там же, т. 3, арк.74-75). Дудкин сказал Сушко, что Кудря предал “Коваленко” (Карташова) и Печенева, но это тоже не подтверждается никакими другими источниками (Там же, т. 6, арк.106).

⁸⁷ Там же, т.6, арк.264.

⁸⁸ Там же, 104.

⁸⁹Протокол допроса Н.Грезенко (Грюнвальд), 26 июля 1947 (ГДА СБУ, ф.5, спр.13414, арк.151-183[157]). Грюнвальд завербовали в качестве агента СД в начале июня 1942г. и дали задание собрать информацию о политических настроениях и круге общения ее подруги Окипной: Протокол допроса Н.Грезенко (Грюнвальд), 29 апреля 1947 (Там же, т.1, арк.48-70[49]).

⁹⁰“Доклад о Кучеренко и Кудре” (ГДА СБУ, ф.60, спр.86699, т.3, арк.74-75).

⁹¹“Доклад о деятельности” (Там же, т.3, арк.72).

⁹² Емец слышал как арест “Кудровца” [ему не было известно настоящее имя резидента] обсуждался работниками аппарата НКГБ УССР в Старобельске в июне 1942г.: протокол допроса К.Емца, 17 ноября 1942 (Tам же, т.2, арк.125-125oб).

⁹³ Савченко Кобулову, “По делу ‘Максима’” (Там же, т.3, арк.84).

⁹⁴ См., например, доклад Савченко Судоплатову, “По делу ‘Ильенко’ и ‘Днипро’,” 24 января 1943 (Там же, т.4, арк.116-120); оперативный план следственных мероприятий был утвержден Наркомом Госбезопасности УССР Савченко на следующий день после прибытия Груздовой в Москву: “Оперативный план агентурно-следственной работы по делам ‘Днипро,’ ‘Романчука’ и ‘Клименко’,” 7 мая 1943 (Там же, т.4, арк.1-3); См. Также доклад начальника следственной группы НКГБ УССР Павловского, в котором он информировал наркома госбезопасности о продолжающихся попытках разоблачить Емца, Кравченко и Пискового как немецких агентов (2 июня 1943) (Там же, т.4, арк.4-7).

⁹⁵ Зам. Начальника следственной части НКГБ УССР полковник Марченко, “Справка для доклада начальнику IV Управления НКГБ УССР, Комиссары государственной безопасности 3 ранга т.Судоплатову,” июнь 1943 (Там же, т.4, арк.77-93).

⁹⁶ Там же, т. 4, арк.14.

⁹⁷ Жарко перевели в НКГБ УССР в октябре 1943. См. Письмо Судоплатова Савченко, 12 октября 1943 (Там же, т.3, арк.85-86). Об обмене протоколами допросов: начальника Следственного Управления по Особо Важным делам НКГБ СССР Влодзимерский наркому госбезопасности УССР Савченко, 5 ноября 1943 (Там же, т.3, арк.92-93).

⁹⁸ Там же, т.3, арк.89-90.

⁹⁹“Оперативный план агентурно-следственной работы по делу ‘Максима’,” 2 ноября 1943 (Там же, т.9, арк.1-5).

¹⁰⁰“Рапорт по делу Груздовой Марии Ильиничны,” февраль 1944 (Там же, т.9, арк.32-49).

¹⁰¹“Постановление о прекращении уголовного преследования,” 8 февраля 1944 (Там же, т.9, арк.50-51).

¹⁰² Дело А.Кравченко рассматривалось во внесудебном порядке в Особом совещании. Его приговорили к неуказанному сроку заключения в октябре 1943 (Там же, т.4, арк.264-265). Информация о судьбе К.Емца отсутствует в материалах дела, но, скорее всего, его дело рассматривалось вместе с Кравченко и он получил аналогичный срок. Дела И.Пискового и В.Жарко рассматривались в феврале 1944 г. Обоих приговорили к 5 годам лагерей (Там же, т.1, арк.452-455). Об Особом совещании и внесудебных репрессиях в СССР: Олег Мозохин, Право на репрессии. Внесудебные полномочия органов государственной безопасности (1918-1953) (Москва: “Кучково поле,” 2006).

¹⁰³“Заключение по делу провала резидента НКВД УССР ‘Максима’,” 15 февраля 1944 (Там же, т.7, арк.299 Список лиц проходящих по делу‘M’ и подлежащих аресту,” без даты (Ibidem, t.4, ark.229-344); “Справка по делу ‘Максима’,” февраль 1944 (Там же, т.4, арк.231-232).

¹⁰⁴ Груздову наградили медалью “Партизану Отечественной войны” 8 августа 1945 (Там же, т.11, арк.21).

¹⁰⁵ К концу 1980-х гг. КГБ осуществляло систематический отбор материалов различных разведывательно-диверсионных резидентур и оперативных групп, которые можно было бы использовать в обучении специалистов: “Справка по архивным материалам 10 отдела КГБ УССР на специальные формирования органов безопасности Украинской ССР, действовавшие в тылу немецко-фашистских войск в период Великой Отечественной войны 1941-1945гг.,” 1987 (ГДА СБУ, ф.13, оп.1, спр.507, арк.2-23). См. также Олександр Iщук, “Узагальнення органами КДБ УРСР досвiду боротьби з пiдпiллям ОУН та УПА: до створення вiдомчої тематичної колекцiї aрхiвних документiв (1959-1964 рр.),” З архiвiв ВУЧК-ГПУ-НКВД-КГБ, No.1 (2009), 87-119.

¹⁰⁶ О культурных контекстах “Оттепели”: Denis Kozlov, The Readers of Novyi Mir: Coming to Terms with the Stalinist Past (Cambridge, Massachusetts: Harvard University Press, 2013).

¹⁰⁷ В Украине, кампания была запущена постановлением Центрального Комитета КПУ, "O недостатках, которые были допущены в учете участников антифашистского подполья и партизанского движения на Украине в период ВОВ, 1941-1945гг,” 28 ноября 1961 (Государственный архив Херсонской области [ДАХО], ф. п-3562, oп.2, спр.19, aрк.1).

¹⁰⁸ Такой вывод основывается на том, что уже в 1960-e гг. некоторые бывшие сотрудники органов безопасности писали и даже публиковали мемуары. См., например, воспоминания, Василия Хондошко, “Унитарцы,” о деятельности оперативной группы НКГБ в западных областях Украины и на территории Польши в годы Второй мировой войны (ГДА СБУ, ф.60, спр.28443, т.13а). В 1967г. КГБ УССР создал тематическую коллекцию воспоминаний ветеранов госбезопасности (Там же, ф.13, спр.450, 9 томов). Павел Судоплатов позднее утверждал, что с 1945 по 1992 г. деятельность IV Управления НКВД/НКГБ упоминалась в более, чем 5000 книгах и статьях (Судоплатов, Разведка и Кремль, 154). См., например, Александр Лукин, ред., Чекисты. Книга Первая (Калининград: Калининградское книжное издательство, 1963); И. Шмелев, ред., Чекисты рассказывают…(Москва: Издательство “Советская Россия,” 1970).

¹⁰⁹Виктор Дроздов и Александр Евсеев, “Два года над пропастью,” Неделя [недельное приложение к газете “Известия”], No.9 (1963):8-9; No.10 (1963): 18-19, No.11 (1963): 17, 22; No.12 (1963): 1011; No.14 (1963): 12-13; В.Дроздов и А.Евсеев, “Два года над пропастью,” в книге Чекисты. Книга Первая (Калининград, 1963).

¹¹⁰Глебов, Война без правил, 264-265.

¹¹¹ Позднее “из истории” был вычеркнут и Павел Судоплатов. Его имя не упоминалось в многочисленных публикациях о советских разведчиках в годы войны из-за ареста и заключения в годы правления Хрущева (Судоплатов, Разведка и Кремль, 154).

¹¹²ГДА СБУ, ф.60, спр.86699, т.10, арк.1.

¹¹³Там же, ф.5, спр.13414, т.2, арк.179-181.

¹¹⁴Там же, ф.60, спр.86699, т.16, арк.13об.

¹¹⁵ Некоторые дискуссии носили совсем неожиданный характер. В 1975г. КГБ УССР получил несколько писем, в которых упоминались слухи, ходившие в родном селе Кудри в Бориспольском районе Киевской области. Сельчане судачили, что Кудрю в 1942г. убил местный житель, бывший “кулак” якобы за раскулачивание своей семьи. На самом деле Кудря не проживал в Процеве в конце 1920-х и уж точно не принимал участие в коллективизации и раскулачивании в Киевской области. Слухи, однако, вызвали проверку со стороны органов госбезопасности (Там же, т.14).

¹¹⁶ Проблема появилась после появления публикации в “Известиях,” когда родственники погибших и оставшиеся в живых участники резидентуры начали обращаться в КГБ с просьбой документально подтвердить их участие в движении сопротивления. КГБ отказался выдавать такого рода документы и переадресовал просителей в Партизанскую Комиссию при Верховном Совете УССР. Последняя оформила их как участников несуществовавшей подпольной группы “Авангард”(Там же, т.11, арк.159).