Симферополь

Летом 1957 года отец, наконец, вышел в отставку, и мы вернулись в Симферополь. До этого я, конечно, бывал в нем, ну, раза два или три, когда родители приезжали домой в отпуск. Однажды в классе втором, меня даже устроили в 16-ю школу, где я проучился почти месяц. Школа находилась совсем рядом с квартирой бабушки Насти, которая жила на улице Пролетарская, 20. Симферополь той поры поразил меня тем, что в рядом находящемся магазине на улице Ремесленная был огромный выбор шоколадных конфет. Ничего подобного в Туркмении не было. На улицах я интересом рассматривал непонятные мне  указатели: «Перукарня», «Друкарня»… Крым только недавно вошел в состав Украинской ССР и, пожалуй, только это да магазин «Украинские колбасы» от запахов в котором кружилась голова, и напоминали о произошедших переменах.

В Симферополе отцу предстояло сделать серьезный выбор: ждать государственной квартиры, получить земельный участок и самому строить дом, купить квартиру.

Ждать государственную квартиру  надо было год-полтора. Жить нам было негде, так как обе бабушки  и на Пролетарской, 20 и в переулке Кривой, 23, и сами еле размещались. Бабушка Аня жила с сестрой, бабушка Настя со своей старшей дочерью. Отец принял решение покупать квартиру. В те годы никаких объявлений о покупке квартир никто не давал, всем занимались маклеры, деятельность которых по сбору информации о рынке квартир и сведения продавца и покупателя считалась противозаконной и находилась в зоне риска. В любую минуту эти люди могли оказаться за решеткой.  Жена однополчанина отца тетя Сима Тревгода, которые вернулись в родной город двумя годами раньше, свела отца с таким маклером.

Мы поехали на трамвае смотреть предложенную им квартиру. Это была дореволюционная постройка, высокие потолки, широкие стены, парадные двери выходил в небольшой дворик. Маме все это очень понравилось, и я уже подумал о том, что видимо здесь мы и будем жить. Отец отмалчивался, а потом неожиданно, не объясняя,  категорически сказал: Нет!

Маклер обиделся и ушел.

Только, когда мы остались одни, и уже вышли на улицу, показывая на здание находящегося неподалеку симферопольского вокзала, отец сказал, что от Ворошиловграда до Одессы бомбил  вокзалы практически всех городов юга Украины, и 1/3 сброшенных бомб попадала на близлежайшие дома.

Много лет спустя, когда я работал над историей поселка Жигулина Роща, жительница улицы Мелитопольской рассказала мне, что однажды в 1943 году в их двор упала бомба, от которой погиб ее единственный сын.

Я не сразу  осознал, что это была бомба с советского самолета. Невольно вспомнил рассказ отца. Слабым утешением было то, что Симферополь он все же не бомбил.

После этого отец принял решение строить дом. Получил участок в шесть соток в Марьино. Там же мы сняли времянку и  работа началась.

В первый же день отец купил  большую синию книгу, в которой записал дату и указал стоимость затрат на покупку книги. В течении  всего строительства он скурпулезно вносил в нее все затраты, будь то гвозди или ракушечник, водка для строителей или взятка приемщикам. Вы не поверите, но эту книгу, этот бесценный источник информации он потом почему-то сжег.

Первоначально я поступил, в расположенную почти в центре города школу № 14. Вероятно, это было связано с тем, что мы какое-то время жили у бабашки Ани в Кривом переулке. Проучился я в ней всего полгода. На первых же занятиях преподаватели, как правило, переспрашивали мою фамилию: Комяхов? И услышав в ответ Поляков, сразу же теряли ко мне интерес. Как я вскоре узнал, Комяхов в ту пору был председателем Симферопольского горисполкома.

Многих ребята из моего класса я почему-то запомнил на всю жизнь и опознаю встретив в городе. Меня, никто из них, конечно, не помнит. В школьной библиотеке я познакомился с шестиклассником Сашей Ткаченко, с которым обменивались книгами о футболе. Спустя  годы Саша стал известным футболистом, играл в «Таврии», Ярославском «Шиннике», московском «Торпедо» и, что совсем удивительно, стал известным в СССР поэтом, а потом и даже председателем Пенклуба России.

В параллельном классе  мне запомнился Володя Козлов, с которым мы потом встретились в автотехникуме и стали близкими друзьями.

После переезда в Марьино, школу пришлось менять. Ближе всех, в трех остановках автобуса была, только что открывшаяся школа № 8. Самым старшим классом в ней был  8-й. Девятого и выпускного десятого еще не было. Как я понимаю теперь, родители не стали срывать своих детей  из выпускных классов и решили не отдавать в другую школу. Восьмиклассников было совсем не  много, правильнее сказать — очень мало. Все они были 1943 года рождения. Потом шел такой же «малокомплектный» седьмой класс, сформированный из учеников 1944 года рождения. Потом  было два класса 1945 года рождения, и, наконец, наши 5«а», 5«б» и мой 5«в», заполненные детьми, родившимися уже после победы, в первый послевоенный год, ну и далее  младшие классы. Мой товарищ Саша Глубочанский, который был старше меня года на два, как-то рассказал, что в его классе, только у него был отец, у всех остальных  они погибли на войне.

Наша школа располагалась в так называемом районе «Стройка». Название было связано с недавно закончившимся строительством  Симферопольского водохранилища, которое находилось совсем неподалеку от школы. Выражаясь современным языком, школа обслуживала территорию от Марьино включительно, до Битака, то есть современной гостиницы «Москва», которой тогда, естественно, не было, а на месте автовокзала была автозаправка. В те годы Марьино, в своем подавляющем большинстве, было представлено детьми бывших военнослужащих, которые с 1954 года строили там свои дома. Все мальчишки и девчонки из этой категории были хорошими учениками и  не доставляли администрации школы никаких проблем. Несколько сложнее было с детьми рабочих кирпичного завода, которые тоже проживали в Марьино, но в бараках. Первоначально они там же учились в начальной школе, которая располагалась в одноэтажном здании бывшей  дворянской усадьбы Княжевича, а потом всем классом перешли в школу № 8.

«Стройка» также в значительной степени была представлена детьми из бараков, но уже строительных. Многое из их обитатели также были головной болью учителей.

Здание школы было построено в эпоху, когда по всей стране возводили дома, которые в последствие, совершенно напрасно, неуважительно назвали «хрущобами». По сравнению с коммуналками, бараками, татарскими хибарами, землянками… эти квартиры в ту пору считались раем. Было официально провозглашено, что с целью минимизации расходов следует избегать «архитектурных излишеств». Вот таким излишеством в нашей школе стал актовый зал, которого просто не было, что естественно не могло не сказаться на уровне воспитательной работы, спортивный зал был в подвале.

В первые же дни учебы в новой для меня школе, при выходе со двора на улицу меня остановили  двое старших подростков и потребовали «мелочишку». У меня были деньги на проезд и пирожок, но отдавать или не отдавать, было вопросом чести. Я не отдал и в завязавшейся драке меня побили, но и я отмахивался как мог. Пришел домой с синяками, но после этого  случая «мелочишку» у меня  уже никто не требовал.

В школе я всегда с интересом наблюдал за более взрослыми ребятам. В отличие от нас они солидно здоровались друг с  другом за руку. Когда сегодня, я вижу, что так здороваются друг с другом пятиклашки, честно говоря, удивляюсь, но, по-видимому современные дети взрослеют быстрее. У девочек не было принято  при встрече целоваться,  как это происходит сейчас в современной школе и особенно в университете.

Практически каждый  мальчишка в ту пору ходил в кепке. Едва ли  у одного ученика на весь класс были часы и то,  наверное, к классу седьмому. Обычно мы донимали их владельца  бесконечными записками: Сколько минут осталось до конца урока?

Первоначально, каждый из нас ходил в школу со своей чернильницей, так называемой, непроливайкой. Нередко кто-нибудь кидал  в нее карбид, и начиналось «извержение чернильного вулкана», который измазывал все вокруг. Наши руки, рубашки, галстуки, фартуки девчонок постоянно были в чернилах. Уже в старших классах появились первые авторучки. Школьное начальство первоначально их почему-то запрещало. Все девчонки ходили в школьной форме, а вот ребята, кто в чем придется. В нашем классе, да, пожалуй, и во всей школе, только двое учеников я и Юра Козлов ходили в официальной школьной форме, которую родители привезли нам из самой Москвы.

Обязательным атрибутом  одежды был пионерский галстук. В наших глазах он не носил никакой политической подоплеки, но если кто-либо забывал его надеть, то учитель мог отправить домой. Поскольку пионерами были все сто процентов учеников, то очень скоро все это перестало играть в нашей жизни какую-либо роль.

В каждом классе был один-два двоечника, которых  оставляли на второй год, а им на смену приходили другие, только еще более крепкие физически и старшие нас по возрасту. После седьмого класса все второгодники либо устраивались работать, либо оказывались в колонии для несовершеннолетних или в спецшколе. Поэтому  уже в седьмом - восьмом классах на всех уроках была нормальная здоровая атмосфера.

Едва ли не все наши родители были фронтовиками. Отец Наташи Кудряшовой — Герой Советского Союза, летчик; Славы Филюкова – командир корабля, на котором академик Курчатов проводил свои знаменитые опыты по разминированию; Бориса Марусича — командир батареи; Вити Терлецкого — торпедист-подводник с прославленной «Малютки», Юры Козлова — командир авиационного полка… Так можно было рассказывать практически о каждом из отцов моих одноклассников. Примечательно, что никто из них никогда перед нами не выступал, и обо всем этом мы узнавали случайно, бывая у своих одноклассников дома. Несколько по-иному сложилась судьба Володи Чудака — его родители поженились в концлагере. Может быть, поэтому Володя первым из мальчишек нашего класса рано ушел из жизни.

Почему-то совершенно не помню, кто у меня был классным руководителем, вероятно, это связано с тем, что никакой существенной внеклассной работы или интересных классных часов просто не было.

Вспоминая свою школу тех лет, и невольно сравнивая ее с тем, что мы имеем сегодня, наверное, главное  ее отличие — это то, что в школе прошлого было большое количество мужчин. Лично меня учили: физика — Марк Юрьевич Гарбер;  история — Семен Михайлович Карагоз; физкультура — Василий Харлампиевич, английский язык — Вадим Юрьевич, украинский язык — Виктор Иванович Дериков в ту пору диктор крымского радио, рисование — Павел Ефимович Мальцев.

Директором школы был Иван Павлович Кравцов, который жил прямо в школе в угловой комнате, но с  которым, за четыре года учебы, я ни разу не обменялся и двумя словами. Уже сейчас, я понимаю, что проживание директора в школе — это рабочий день 24 часа в сутки, что противоречит любому трудовому законодательству.

Почему-то совершенно не помню военрука, то ли тогда не было такой должности, то ли тогда я еще не дорос до этого предмета.

Вспоминая своих учителей, и оценивая их по «Гамбургскому счету», то с высоты прожитых лет, я бы использовал только такие характеристики как «отлично», «очень хорошо» и «хорошо». Память не сохранила ни одного учителя, который отличался бы незнанием предмета, занимался бы поборами, принуждал бы к репетиторству, был бы не объективен в оценках, истеричен… то есть обладал бы всеми теми качествами, которыми так грешит современная школа.

Ряд моих учителей сыграли значительную роль в моем формировании. Прежде всего это преподаватель истории Семен Михайлович Карагоз. Он водил нас на раскопки древнего городища Неаполь–Скифский. На своих занятиях часто опирался на опыт Великой Отечественной войны, в которой сам принимал участие. В пятом классе ребята шалили довольно  часто, и мне помнится, что Семен Михайлович ставил нарушителей в угол и при этом заставлял держать по два тяжелых портфеля. Думаю, что сейчас этот педагогический прием, я сознательно не беру его в скобки, так как это действительно один из методов педагогического воздействия, не прошел бы. Дети не только отказались бы держать портфели, но и в угол бы не стали.

Когда, много лет спустя, я стал регулярно публиковаться в газете «Крымская правда» с краеведческими статьями, он случайно встретил меня на Пушкинской, остановил и сказал, что с удовольствием читает все мои статьи и с гордостью осознает свою сопричастность.

 В те годы я был увлечен историей караимского народа и поинтересовался, почему  у него  караимская фамилия Карагоз.

- Потому  что я караим. — буднично пояснил Семён Михайлович.
- Почему же вы никогда не рассказывали нам об этом на своих уроках? — искренне удивился я.
- Что ты, Володя. Караимы, крымчаки, крымские татары да разве можно было об этом рассказывать. Выгнали бы из школы в одну минуту!

Другой учитель, которой также оказала большое влияние на мое становление — учитель русского языка и литературы Мария Федоровна Алексеева. Я тоже встретился с  ней лет двадцать спустя.  К моему,  только намечавшемуся восхождению на литературном поприще она отнеслась достаточно иронично.

Работая над этими воспоминаниями, чтобы не наделать ошибок в написании фамилий своих учителей, я взял в отделе кадров Симферопольского управления образования книгу приказов по кадрам за 1956 – 1960 годы.

Школа № 8 во всех приказах фигурировала с пометкой  «новостройка». Первым зачисленным в нее учителем оказался Нудельман Б.М. , который до этого работал завучем в 12-й школе. Интересно, что в последствие судьба свела меня с Борисом Михайловичем в автотранспортном техникуме, где он преподавал русский язык, а потом уехал в Израиль, где открыл то ли книжный магазин, то ли издательство. Однажды моей  друг и учитель Роман Израилевич Прилуцкий прочитал мне письмо Бориса Нудельмана. Все было, как обычно, но вот он описывает вселение в Израиле в свою новую квартиру: «Кран в ванной бежит, унитаз не закрывается ….Узнаю брата Колю!»  завершает Борис свое описание.

Оказалось, что военрук в школе таки был и даже не один. ВДП  — военную допризывную подготовку с 1957 по 1960 год, сменяя друг друга, вели три человека. Никого из них я  даже не запомнил. Такая же чехарда творилась и со старшими пионервожатыми:  Попова Л.Н.;  Мешкова К.И.  и Посокова Нина Федоровна (фамилия, возможно, написана с ошибкой). Как, мне кажется, именно с ней и связаны мои воспоминания об участии в работе  драмкружка.

Просматривая документы тех лет, я невольно обратил внимание на то, что почти все директора школ в 1957-1958 учебном  году были мужчины. Чтобы не быть голословным, приведу составленный мною по книге приказов список: Школа №2 Шепляков А.П;  №3 Сергеева А.П.;  №4 Воронина Л.А.; №5 Текучев Ф.И.;  Коваленко И.Д.;  №6  Каневский И.Г.; №7 Зорин Д.П.; №8   Кравцов А.М.;  №9 Тюрин А.С.;  №10 Смунёв Л.Т.; №11  Байкова В.А.; №12  Шабаева О.Н.;  №13  Ефимов А.Ф.; №14  Шиндель А. А; №15  Слепченко В.А.; №16  Прокопович М.К.;  №17  Кошелев М.П.; №18  Кротов П.Н.;  №20  Сафронов А.Т.; Смирнов А.П.; №22  Крыжановский И.П.;  №30  Чапа В.Г.; №19 (семилетка) Дивинский Б.А.;  №21 (семилетка) Нужный С.П. №23 (семилетка) Никерин А.К. №25 (семилетка) Верновский С.А.; №33 (семилетка) Поспелова А.П.; № 27 (начальная) Карелина Н.Г.; №28 (начальная) Матушкин Ф.Д.; №29 (начальная) Галичникова А.К.; № 31 (начальная) Бурлаченко В.И. ШРМ №1 Баташов И.П.; ШРМ №2 Ермаков Ю.И.; Козлов А.А.; ШРМ №3 Бородулин И.П.;  ШРМ №4 Богданова М.Г.; ШРМ №5 Евтушенко И.П.;  ШРМ №6 Иванько В.С.; №24 (школа переростков) Богданова М.Г. №32 спецшкола Фомина Н.Н.

Поразило разнообразие видов школ: начальная, семилетняя, средняя, школа для переростков, школа рабочей молодежи (ШРМ).  Школу переростков, правда, почти сразу же и закрыли.

Как я понял из приказов, в ШРМ жизнь была не из легких. Дважды на глаза попались приказы о том, что «в школе ШРМ № … процветает очковтерательство, оценки завышаются…» Именно с такими формулировками: за  очковтерательство (текст оригинала) были уволены директора ШРМ №2 и ШРМ №4.  Директор СШ №20 был уволен за систематическое пьянство. Какого-то учителя немецкого языка уволили, как не знающего предмет обучения. Здорово! Сегодня за это никогда бы не уволили. Суд бы не позволил. В каждой школе был, оказывается, свой бухгалтер, счетовод.

В ту пору в школах была очень хорошо поставлена спортивная работа. Это было видно и по приказам гороно, и по тому, что сохранилось в моей памяти. Регулярно проводились первенства школ города по волейболу, баскетболу, футболу, легкой атлетике. Попасть в сборную школы считалось очень престижным, но для этого надо было проявить себя сначала на  первенстве школы. Когда я рассказал отцу, что наш класс вышел в финал  по волейболу,   и  что мы восьмиклассники будем играть с девятым классом, то он даже пришел за нас болеть. В ходе игры один раз я даже поставил блок самому Севке Веремеенко, и был на седьмом небе от счастья.  Севка уже тогда был лучшим   игроком в юношеской сборной города и очень скоро его забрали в Харьков, где он стал мастером спорта СССР по волейболу. Также очень сильными были наши баскетболисты, где блистал мой сосед Саша Мазный, который в последствие тоже добился больших успехов в спорте,  а сейчас он директор одной из московских школ. Володя Зайцев,  в ту пору был одним из самых заметных активистов школы, по-моему, даже  комсоргом школы. К тому же он пользовался уважением среди ребят, как очень хороший боксер. Я выступал едва ли не за все сборные школы: по легкой атлетике, волейболу, баскетболу и даже по плаванию, так как в ту пору на симферопольском водохранилище постоянно проводились различные водные соревнования, включая  греблю на байдарках.

Прямо напротив школы стоял памятник Сталину, и  я был свидетелем того, как однажды утром приехали рабочие и  демонтировали статую. Ее погрузили  на тракторный прицеп и куда-то увезли. До сих пор в этом месте находится  пустой газон. Меня это событие нисколько не удивило, так как я уже слышал, что в стране наступила «Оттепель», что был развенчан «культ личности», что была какая-то антипартийная группа с примкнувшим к ней каким-то Шепиловым.  Приехавший из Москвы брат, который служил в  дивизии имени Дзержинского, в кремлевской роте, взахлеб рассказывал  о выносе из мавзолея тела Сталина, о поэтических вечерах у памятника Маяковского, о встречах с поэтами в Политехническом институте, о всемирном фестивале молодежи и студентов…

Непосредственно в школе мне запомнился эпизод, связанный с проявлением антисемитизма. У нас работало достаточно много учителей евреев. Физику преподавал Марк Юрьевич Гарбер —  человек чрезвычайно умный, интеллигентный и очень порядочный. В последствие, как я слышал, что он считался лучшим физиком города. Меня всегда поражали его рыжие огненные  волосы. Учителем русского языка был Нудельман  Борис Михайлович, который у нас не преподавал и я знал его только в лицо. Мы — группа семиклассников  стояли в рекреации первого этажа и, уже не знаю в какой связи, один мальчик, Женя. не буду называть его фамилию,, вдруг достаточно громко сказал: «Жидовская морда». Проходивший мимо Борис Михайлович принял это на свой счет. Впрочем, возможно, так оно и было. Он схватил Женьку за шиворот  и втащил в рядом находившуюся подсобку кабинета физики. Минут через десять наш одноклассник вышел оттуда с красным лицом, как мне показалось, ему надавали пощёчин. «Пострадавший»  никому ничего не рассказывал, да мы и не спрашивали.

Самое важное историческое событие той поры, тоже, как оказалось, было у меня  связано со школой. Наш спортивный зал, находился в подвальном помещении. Шел урок физкультуры. Мы играли в баскетбол. Проигрывали, но еще была надежда отыграться. Я рвался с мячом к  кольцу, как вдруг  на площадку выбежала, молодая учительница физкультуры Александра Павловна Рогозинская и радостно закричала: «Человек в Космосе! Ура! Гагарин полетел в Космос!»

Занятия почему-то прекратились. Юрка Козлов, у которого в мыльнице был самодельный детекторный приемник,  сообщил, что в Москве студенты вышли на улицы. Все это он рассказывал с каким-то упоительным восторгом. Увы, в тот момент я совершенно не понимал, что являюсь свидетелем небывалого исторического события.

В 1961 году прошла реформа денег. Проводилась она в соотношении один к десяти. То есть за сто старых рублей давали десять новых, за десять – один рубль. А вот мелочь осталась прежняя. Те ребята, кто её зачем-то собирал, сразу обогатились в десять раз. Мне запомнилось, как в те дни я пошел на какой-то фильм в кинотеатр «Пионер». Билет стоил уже не один рубль, как неделю назад, а всего лишь десять копеек. В тот день, расплатившись имеющейся у меня мелочью, мне показалось, что я сходил в кино бесплатно. Из перечня товаров, и услуг, которые входили в круг тогдашних моих интересов, вспоминаю, что проезд в троллейбусе стал стоить 4 копейки, в автобусе 5 копеек. Стакан газированной воды — 1 копейка, с сиропом — 3 копейки. Мороженое «Эскимо на палочке» — 11 копеек, пломбир — 9 копеек, фруктовое — 6 копеек. Треугольные вафли «Микадо» с розовой начинкой  — 6 копеек. Так же 6 копеек стоили булочки «Городская», и «Сайка», которые мама называла по-старинному «Французская» и «Франзолька». Пирожное «Наполеон» — 22 копейки.  Бутылка молока — 28 копеек, причем бутылку можно было сдать назад и получить за нее 15 копеек. 12 копеек давали за бутылку из под лимонада. Сигареты, пиво, вино в ту пору были совершенно вне сферы моих интересов.

Напротив нашей школы открылся кинотеатр «Маяк». Он был точной копией кинотеатров «Спутник» в Ново-Романовке и «Звезда» в Бахчи-Эли. Близость кинотеатра провоцировала. Иногда мы  всем классом  сбегали с  уроков в кино. Да и как усидишь, когда буквально рядом показывают «Великолепную семерку» или «Три мушкетёра». Я любил ходить в кинотеатр «Пионер». Родители называли его по старому «Юнгштурм». Находился он приблизительно в том  месте, где сейчас расположен скверик возле здания Верховного Совета с памятником «Вежливым людям». Минут за двадцать до начала киносеанса там проводились различные викторины с прищзами, и я почти всегда их выигрывал.

В пятом, да и в шестом классах я учился исключительно на одни тройки. Причин тому было несколько. Первая заключалась в том, что когда  в середине первой четверти 1957 года я пришел в школу, то мою фамилию забыли внести в классный журнал. Поскольку меня никто не беспокоил, то я обосновался на задней парте и все уроки, никому не мешая, читал под партой книги: «Том Сойер», «Гулливер», «Белеет парус одинокий»  и так далее…

Родители были заняты строительством дома, жили  мы  у  соседей в крохотной  времянке, и поэтому маме было не до меня. Когда в школе  спохватились, что есть «неоцененный ученик», то мне  на скорую руку выставили по всем предметам тройки. Увидев мой табель, мама ужаснулась, так как начальную школу я закончил практически на «отлично», но, тем не менее,  мои «тройки» не были восприняты, как конец света.

Мало что изменилось  в моей учебе и в шестом классе. С задней парты я, правда, переместился в середину класса и стал дружить с лучшим учеником класса Юрой Козловым, который тоже был помешан на книгах. В отличие он меня он бредил Ефремовым, братьями Стругацкими, Беляевым. Я же в ту пору переключился исключительно на историческую литературу, которая полностью меня захватила. К урокам я стал относиться серьезней, но уже сложившаяся репутация троечника сделал свое дело, и шестой класс  я тоже закончил  почти на все тройки. Примечательно и  то, что мама Юры Козлова, наведя обо мне справки, попыталась воспрепятствовать нашей дружбе: зачем чтобы ее сын – отличник дружил с троечником?

В седьмом классе я принял решения поступать в автодорожный техникум и, понимая, что мои знания по математике и русскому языку оставляют желать много лучшего, самостоятельно, без всяких репетиторов и понуканий со стороны родителей взялся за учебу.

Результаты сказались довольно скоро. Первое признание пришло, на уроке русской литературы. Однажды Мария Федоровна Алексеева  повесила репродукцию картины Васнецова «Алёнушка» и предложила написать, все, что кому придет в голову. Я не очень понимал, что от меня хотят, но расфантазировался о трудной судьбе девушки, которую домогается барин, и, вот пришла она к пруду и думает там о своей  судьбе, о любимом, который сейчас далеко…

Мария Федоровна, как обычно, огласила оценки  за контрольную работу, но два последних листочка  в стопке зачитала вслух. Люда Горелова анализировала  картину с точки зрения художника. В ту пору она посещала художественную школу, очень прилично рисовала, и ее сочинение было действительно толковым  и интересным. А потом, Мария Федоровна зачитала мой опус. Класс слушал с каким-то легким изумлением. Именно тогда впервые в школе № 8 мне поставили пятерку.

Следующий успех был также связан с репродукцией картины. На этот раз «Строительство Железной дороги» Савицкого. Под впечатлением от поэмы Некрасова, я тоже написал свою работу в стихах. Мария Федоровна вновь её зачитала, хотя порой и смеялась. У меня  в одном ряду были: «рабочие, шпалы» и что-то еще, столь необходимое для рифмы. В общем, «смешались в кучу кони, люди…»

Затем наступила контрольная по алгебре, где я неожиданно для всех, да и для себя тоже,  получил пятерку по формулам сокращенного умножения.

Внутренняя переоценка произошла после того, как Света Сыченко — моя соседка по парте, однажды спросила меня какую-то формулу. Я ее не помнил.

- А еще отличник! — презрительно уронила Света.

То, что я в глазах одноклассников, оказывается,  отличник, меня ошеломило и надо признаться стало напрягать. Если раньше я искренне радовался любой четверке, то теперь планка поднялась весьма значительно. Словом, восьмой класс я закончил, кажется всего с тремя четверками, даже не помню по каким предметам. В этот период, когда дела с учебой шли у меня уже вполне успешно, отца впервые вызвали в школу «на ковер».

Дело в том, что на первомайской демонстрации нам, как обычно, выдали флаги, портреты членов политбюро, которые потом мы должны были кому-то сдать. Уже после демонстрации   Женька Катернога попытался сбагрить кому-нибудь флаг и уйти по своим делам. Если бы он просто попросил меня то, я может быть бы и согласился, но Женька нахально сунул его мне в руки. Я тут же  оттолкнул древко  назад, в общем, флаг упал в лужу. Стоящая рядом завуч школы Нионила Георгиевна подняла страшный крик. Сразу после праздников, моего отца вызвали в школу, где ему  прочитали нотацию о роли боевого знамени, о флаге как атрибуте государства…  После  этого отец сказал мне, чтобы я не морочил ему  голову и в школу он больше ходить не будет.

Приблизительно тогда же произошел еще один характерный эпизод. Нам объявили, что мы будем работать на кирпичном заводе. То ли все это обозвали трудовой практикой, то ли чем-то еще.  До этого мы уже работали на полях  свинооткормочного совхоза, что находился на Свободе, где мы пропалывали буряк.

Когда я, совершенно без задней мысли, сказал отцу, что завтра мы будем работать  на кирпичном заводе, то он удивленно вскинул брови и… никуда меня не пустил. Когда классный руководитель спросила, почему меня не было на работе, я буднично объяснил, что не отпустил отец. Больше никаких вопросов не последовало.

В классе седьмом с Юрой Козловым  мы стали участвовать в драмкружке. Он играл Вольку, а я Старика Хоттабыча. В каких-то других ролях были заняты  Шура Хабарова и Света Тарасова. Ставила спектакль юная старшая пионервожатая, с которой лет тридцать спустя я встретился уже будучи директором школы. Мы узнали друг друга и наговорили   много теплых слов.

Иногда на репетициях на кого-нибудь из нас нападал смех, и минут десять все пятеро истерично смеялись. Потом был спектакль «Димка – невидимка»,  где Юрка играл Димку, а я его положительного старшего брата.

Запомнилась школьная  радиогазета, которую вела моя соседка Наташа Купцова  — комсомолка, отличница, красавица, но разве, что не спортсменка. Да   еще игра в «ручеек» в коридоре второго этажа на каждой большой перемене. Впоследствии я вставил «ручеек» в канву «Бала в дворянском собрании 37-й школы» и эта незатейливая игра полюбилась всем моим ученикам. В 2017 голу я попробовал провести «Ручеек» в университете на «Ректорском бале», но оказалось, что студенты не умеют в него играть.

В 1960 году был опубликован Закон «Об укреплении связи школы с жизнью и о дальнейшем развитии системы народного образования в СССР». В соответствии с ним  неполное среднее образование давал уже не седьмой, а восьмой класс. В старших классах продолжительность учебы увеличивалась, так как вводился 11 класс. Закон был пронизан идеей трудового воспитания, школа должна была давать рабочую профессию. Говорилось и о том, что в институты будут принимать только тех, кто уже имеет производственный стаж. Помню, как внимательно прочитав  все это в газете, мы с отцом подсчитали, что лишний год учебы в школе, да плюс производственный стаж — это потерянных три года и потому решили, что учиться в школе дальше бессмысленно и надо поступать в автодорожный техникум.

Потом я часто думал о том, что никогда нельзя верить газетам. Все мои одноклассники, которые остались учиться в школе, спокойно, без всякого производственного стажа в 1964 году поступили в различные ВУЗы, а я в 1965 ушел на три года на Тихоокеанский флот и поступил в институт уже тогда, когда все мои однокласники писали дипломные проекты.

Поскольку из школы я ушел после восьмого класса, то тема девчонок меня практически не трогала. Были, конечно, какие-то невысказанные симпатии, но, если сказать честно, спорт и книги в ту пору у меня были на первом месте.

Сегодня я теплотой вспоминаю практически всех своих одноклассниц. Абсолютное большинство из них, так и остались в моей памяти подростками, а с некоторыми, уже ставшими бабушками я иногда встречаюсь в городе.

Если честно ответить на вопрос кому из одноклассниц я тогда отдавал тайное предпочтение, то, вероятно, — это была тоненькая девочка с большими голубыми глазами Галя Резник.

Лет тридцать спустя по инициативе Сони Левиной и Славика Филюкова, которые составили единственную из нашего класса супружескую пару, мы собрались в школе. Естественно, что никого из наших учителей уже не было. Нас удивило то, что говоря о периоде нашей учебы в школе, и учителя и директор с пиететом говорили о какой-то теплице, слава о которой, оказывается гремела на весь Крым. Мы же об этом совершенно не знали. Как я понимаю теперь, теплица действительно была, и ей занималась учительница труда Ираида Ксенофонтовна,  которая заведовала пришкольным участком, на котором нам действительно приходилось много работать, но непосредственно с теплицей  был связан очень узкий круг людей.

Довольно часто мы с Юркой Козловым не ехали на автобусе домой, а не спеша шли пешком, обмениваясь рассказами из прочитанного. Наш путь проходил мимо памятника русским военным строителям, которые построили дорогу Симферополь – Алушта. Памятник стоял на холмике у самого въезда в Марьино, напротив бывшей радиостанции «Коминтерна», где сейчас располагается какая-то воинская часть.  Увы, когда я вернулся домой из армии, памятника уже не было, он просто развалился из-за ветхости.

Однажды, где-то на полпути от школы к Марьино мы увидели только что опрокинувшуюся в кювет автомашину ГАЗ-51. Загружена она была квадратными ящиками с мороженым, которое рассыпалось и таяло прямо на глазах. Водитель разрешил нам набирать, кто сколько хочет. Мы с Юркой взяли порций шесть эскимо, пломбира и, по дороге домой, все это съели.

Из Юркиных рассказов мне на всю жизнь запомнилась история о том, как один альпинист приехал в какое-то кавказское село, чтобы совершить восхождение. Там он услышал легенду о том, что один юноша,  чтобы получить руку своей возлюбленной, должен был взобраться на отвесную скалу на краю села. Поскольку в тех местах умение лазить по скалам ценилось чрезвычайно высоко, то это было своеобразным состязанием. Кто положит на скалу свой меч, тот и станет ее мужем. Никому не удавалось! Не получалось и у этого юноши. Уже совсем отчаявшись, он хотел уже отказаться от девушки и уйти, куда глаза глядят, как в  самую последнюю ночь, вдруг  завывал сильный ветер, и юноша  вновь полез на скалу. Утром он объявил, что побывал на вершине, но ему никто не поверил, и в горе он ушёл, куда глаза глядят.

Легенда произвела на альпиниста большое впечатление, до этого он несколько раз  пытался подняться на скалу, но все безуспешно. В ночь перед его отъездом поднялся сильный ветер, он вспомнил легенду и отважился на восхождение. Ярко светила луна, которая освещала путь, а сильный ветер прижимал его к скале, словно помогая удержаться. Шаг за шагом археолог поднялся на скалу, и первое, что увидел он в отблеске лунного света — это лежащий меч.

Много лет спустя, что-то подобное я прочитал в повести Ивана Ефремова «Лезвие бритвы»  и мне вспомнился Юрка Козлов, моя школа, и куда–то запропастившееся детство.