У рубриці "Дискусія" розміщуємо матеріали обговорення книги Климентія К. Федевича та Климентія І. Федевича "За Віру, Царя і Кобзаря. Малоросійські монархісти і український національний рух (1905–1917 роки)" (Київ: Критика, 2017. 308 с.). Дискусія відбулася на шпальтах журналу Ab Imperio (2018, №2) за участі Дениса Шаталова, Михайла Гаухмана, Андрія Заярнюка, Климентія К. Федевича. Зараз знайомимо читачів з реплікою Михайла Гаухмана.

Исследовательским вызовом для современной украинской историографии остается тема множественной идентичности многих известных деятелей (начиная от речпосполитского интеллектуала XVI в. Станислава Ореховского-“Роксолана”), общественных явлений и движений. В терминологии начала ХХI в. они оказываются “украинцами” и “украинскими” в силу этнического происхождения и территориальной принадлежности, но использование этих терминов искажает ихполитические взгляды и национальную идентификацию. В украинской интеллектуальной традиции ХХ в. этнических украинцев, для которых главной идентичностью была имперская или русская, принято обозначать пейоративным термином “малоросс”. Соответствующая социальная группа и политическая позиция характеризуется как “малороссийство” (исторический вариант – “провансальство”). Правда, аналогичный термин “малополяк” используется крайне редко. Проблему репрезентации таких неполитических украинцев, как составной и вполне “законной” части национальной и территориальной истории Украины, я считаю перспективной для украинской историографии. Решение ее избавит термин “малоросс” от привычной эмоциональной окраски.

***

Обсуждаемая книга – перевод русскоязычного монографического текста российских украинистов, посвященного праворадикальному движению начала ХХ в. в украинских губерниях Российской империи, как движению “украинскому”. С точки зрения авторов, “украинским” его делало не только то, что многие местные черносотенцы были этническими украинцами (в современной терминологии), действовавшими в рамках украинских губерний, но и их культурно-политические ориентации. Само название книги “За Веру, Царя и Кобзаря” пародирует известный лозунг российских монархистов “За Веру, Царя и Отечество”, в котором Отечество заменено культовой для украинцев (в том числе – черносотенцев) фигурой Тараса Шевченко, ведь почитание этого поэта действительно сравнимо с религиозными и политическими эмоциями.

Книга состоит из вступления и трех частей, каждая из которых включает несколько взаимосвязанных глав. Во вступлении авторы опровергают распространенный стереотип о том, что черносотенцы – это непременно русские этнонационалисты. Они повторяют ранее озвученный в публицистике Климентия К. Федевича по-хорошему провокационный тезис о том, что центр черносотенства – Волынь – неспроста стал опорой украинского движения в последующие революционные годы и очагом формирования Украинской повстанческой армии в 1943 г. (С. 11-20).¹ Так, черносотенцы “пробудили” местное православное население для активного политического действия, которое, в конце концов, привело к участию в “украинском проекте” – вопреки изначальным взглядам черносотенцев как противников украинского национализма.

Следует сразу оговориться, что в начале книги хорошо было бы хотя бы кратко познакомить читателя с общей историей российского правого радикализма начала ХХ в.² Представление о контексте, в котором действовали черносотенцы украинских губерний, необходимо для понимания значения тесного взаимодействия между черносотенцами и православным духовенством, что особенно явно проявилось на Правобережной Украине (официально – в Юго-Западном крае), а также их контактов с более элитарным и более умеренным монархическим движением “националистов” (или “прогрессивных националистов”).³

В первой части монографии рассмотрены взгляды черносотенцев на “русский народ” (нацию), украинский язык и украинскую культуру. Реконструируется их трактовка термина “Украина” – как обобщенного наименования земель этнических украинцев – и образованное от него прилагательное “украинский”, а также отношение к Тарасу Шевченко – национальному символу, одинаково дорогому и для “сознательных украинцев”, и для “политических малороссов”. Черносотенцы презентовали себя защитниками интересов “русского народа”, который понимали как православную общность русских, украинцев и белорусов (в современной этнонациональной терминологии). Православие занимало особое место в их идеологии. Оно являлось для черносотенцев не просто “национализируемой” конфессиональной общностью, но и – как подчеркивают авторы – духовно-эмоциональным связующим звеном между элементами знаменитой уваровской триады: “самодержавием” (Государем-императором) и “народностью” (православными подданными, организованными в черносотенном движении). К тому же для Волынской губернии актуальным оставалось соперничество между православной и католической церквями (С. 43-62).

Проблему межконфессионального соперничества авторы обсуждают в следующей главе, освещая отношение черносотенцев к украинскому языку и культуре, хотя было бы логичнее сделать это раньше, говоря о значении православия для монархистов. Это соперничество обострилось после принятия в революционное время Указа “Об укреплении начал веротерпимости” от 17 апреля 1905 г., сделавшего возможным, в частности, переход из православия в другие христианские конфессии. В этой связи на соседней с украинскими губерниями Холмщине (на юго-востоке Царства Польского), в которой в 1875 г. была ликвидирована униатская церковь, начался массовый переход православных (бывших униатов и их потомков) в католичество. В значительно меньших масштабах переход в католичество отмечался и в губерниях Западного края. Православные иерархи и публицисты увидели в этом опасный прецедент: для российских националистов и монархистов принятие католичества было равнозначно “ополячиванию”.

В этой ситуации, как указывают авторы, одной из мер по усилению влияния православия стал проект издания Евангелия на украинском языке, в котором приняли участие местные лидеры черносотенцев из числа православного духовенства. Кроме того, не без участия волынских черносотенцев выпускались и распространялись популярные украиноязычные брошюры на злободневные темы. Некоторые видные черносотенцы поддерживали требования о преподавании на украинском языке в начальной школе. Авторы приводят цитаты из украиноязычных публикаций (на “ярыжке” – в принятом для русского языка правописании) на страницах черносотенных газет Правобережья (С. 63-93). Отмечу, что украинский язык рассматривался “малороссийскими монархистами” как простонародный, предназначенный для крестьян, а не как язык высокой культуры, что не мешало легитимации прежде полулегальной украинизации широких масс.

В частности, знаковая для украинской культуры фигура Тараса Шевченко почиталась и черносотенцами украинских губерний, включая православных священников (несмотря на антиклерикальные мотивы в его поэзии). Отношение к Шевченко стало маркером для определения взаимоотношений “малороссийских монархистов” с “политическими украинцами”. Первоначально черносотенцы видели в Кобзаре народного поэта, закрывая глаза на его антицерковные и антицарские строки. Но накануне двухсотлетия Шевченко в 1914 г. его личность и творчество стали объектом острой политической борьбы. В результате мероприятия по чествованию памяти поэта оказались под запретом, а черносотенные активисты разделились: одни считали необходимым отметить юбилей, а другие осознали, что тем самым будет оказана поддержка украинскому движению, для которого Шевченко являлся безоговорочным национальным символом (С. 101-125).

Тематически близка этой главе и следующая, повествующая о терминах “Украина” и “украинский”, употреблявшихся в черносотенных и идейно близких к ним православных изданиях, наряду с “Малороссия” и “малороссийский”. Как и в случае с юбилеем Шевченко, в ходе обострения противостояния с украинским движением наметился дискурсивный конфликт в рядах черносотенцев между сторонниками и противниками употребления термина “Украина”, как “присвоенного” украинскими националистами (С. 127-145). При прочтении этой главы возникает логичный вопрос, проигнорированный авторами: использовали ли черносотенцы этноним “украинцы”? Необходимо иметь в виду, что “малороссийский монархизм” не сводился к волынскому отделу, и заметная часть местных “националистов” – представители “Клуба русских националистов” в Киеве, близкого к “Всероссийскому национальному союзу”, целенаправленно конструировали именно “малороссийскую” идентичность жителей украинских губерний.

Вторая часть книги посвящена национализирующей деятельности “малороссийских монархистов”: популяризации исторических знаний и коммеморации исторических событий, отстаиванию местного патриотизма, разжиганию ксенофобских настроений, организации местных крестьян и решению экономических проблем. Для черносотенцев Правобережья, как и для украинских националистов, излюбленной исторической темой было украинское казачество, а главной исторической фигурой – гетман Богдан Хмельницкий. Коммеморация казацкой истории при помощи фигуры Хмельницкого позволяла подчеркивать единство “малороссийской ветви русского народа” с “великороссами” и антипольский характер казацких выступлений. Черносотенцы не только популяризировали казацкую историю, но и ввели в практику ритуалы коммеморации исторических событий. Лидер Почаевского отдела “Союза русского народа” (далее – СРН), архимандрит Свято-Успенской Почаевской лавры Виталий (Максименко), стал инициатором создания мемориального комплекса “Казацкие могилы” и Свято-Георгиевского мужского монастыря в честь битвы под Берестечком 1651 г.⁴ Правда, попытка принять участие в официальных празднествах по случаю 200-летия Полтавской битвы 1709 г. оказалось неудачной, поскольку Николай II выступил против присутствия многочисленной делегации: Почаевский отдел СРН, который охватывал не только Волынскую губернию, решил направить в Полтаву представителей всех своих местных организаций (С. 149-177). Этот эпизод проявил недостаточную “народность” самодержавия, несколько опасавшегося “революционеров справа”, как современники называли черносотенцев.

Следующий раздел назван “Агитация за автономию украинских земель”. Вопреки заголовку, речь в нем идет, скорее, о местном патриотизме черносотенцев (С. 179-194). Из текста также следует, что авторы очень широко понимают ксенофобию черносотенцев, относя к ней не только антисемитские, антипольские и антикатолические высказывания, но и неприятие бюрократии как антирусского “средостения” между Царем и “народом” (С. 195-219). Говоря об агитации черносотенцев, авторы уделяют внимание активной работе с крестьянами местных отделений СРН на Правобережье в рамках трезвеннического движения, имевшего общероссийский масштаб. При этом, к сожалению, за пределами внимания авторов в этой главе осталась активизация православных братств на Правобережье, за исключением Холмского братства в недавно созданной Холмской губернии Царства Польского (С. 221-226). Почему-то рассказ об украинском братском движении в 1912–1914 гг. и его поддержке Киевским, Подольским и Волынским генерал-губернаторами оказался не в этой главе, а в двух приложениях к основному тексту (С. 281-287).

Модерные националисты “негосударственных” наций уделяли значительное внимание экономическим вопросам. В рамках черносотенного проекта архимандрит Виталий (Максименко) способствовал развитию кооперативного движения на Волыни. Черносотенцы выступали с призывами отказаться от покупок товаров у торговцев-евреев (С. 227-237).

К сожалению, за рамками второй части книги остался важный вопрос об участии черносотенцев в думских выборах, особенно в избирательных кампаниях в Третью и Четвертую Думу, в ходе которых монархистам удавалось мобилизовать поддержку украинских крестьян.

***

В третьей части книги авторы обосновывают принадлежность “малороссийских монархистов” к украинскому движению в качестве его правого крыла. Этот радикальный тезис требует особенно тщательного обоснования. Представленные же в книге аргументы вызывают вопросы и возражения, требующие дальнейшего уточнения. Кратко перечислю основные тезисы авторов и наиболее очевидные контраргументы, которые им не удалось предвосхитить в своем исследовании и убедительно нейтрализовать.

1. Черносотенные депутаты Третьей Думы (1907–1912) из украинских губерний – православные священники и крестьяне – рассматривались некоторыми современниками как украинские деятели, хотя историк и публицист Михаил (Мыхайло) Грушевский выступал против “правого украинства” (С. 242-245).

Действительно, известны случаи обсуждения перспектив сотрудничества между черносотенными активистами и украинскими националистами, которые воспринимали местных членов СРН как таких же украинцев. Однако личные контакты не переходили на уровень целого движения. Невозможно представить себе сотрудничество, скажем, “Товарищества украинских поступовцев” и Житомирского отдела “Союза русского народа”. Здесь уместно вспомнить о тезисе Фейс Хиллис о том, что “точкой расхождения” между “украинцами” и “малороссами” было их отношение к социальной реальности и путям ее реформирования.⁵

2. Православное духовенство на Правобережной Украине могло участвовать как в черносотенных, так и в украинских национальных организациях (С. 245-247).

Подчиняясь церковной иерархии, встроенной в государственную систему Российской империи, православное духовенство было фактически организовано в монархическую партию, которая агитировала среди украинских крестьян. Не могло быть и речи об участии в обоих движениях черносотенных лидеров – архиепископов Антония (Храповицкого) и Евлогия (Георгиевского) или упомянутого выше архимандрита Виталия (Максименко).

На местах, будучи включенными в общую среду немногочисленного локального общества, “украинцы” и “малороссы” могли избегать соперничества и даже взаимодействовать, объединяясь для решения конкретных задач и в силу общей этноконфессиональной принадлежности. Как пишут авторы: “Взаимодействие украинских активистов с монархистами, в частности и с членами монархических праворадикальных организаций, в повседневной жизни зависело от политических пристрастий, личной позиции и местных региональных особенностей” (С. 241). Однако открытым остается вопрос о том, на каком уровне это взаимодействие представлялось возможным, а на каком – совершенно невообразимым.

3. Видные украинские деятели участвовали и в украинском, и в монархическом движении. Например, Петр (Петро) Косач – отец известной поэтессы Леси Украинки, или выдающийся историк казачества и музейный деятель Дмитрий (Дмытро) Яворницкий (Эварницкий), который провел в 1915 г. для Николая II экскурсию по Екатеринославскому музею имени А. Н. Поля, а также историк Иван Каманин (С. 249-252).

Упомянутые деятели сыграли видную роль в украинской культуре, но они не были участниками политического украинского проекта, будучи глубоко интегрированными в российский имперский истеблишмент. П. Косач занимал высокие должности на Правобережной Украине и завершил службу в чине действительного статского советника, эквивалентного званиям генерал-майора и контр-адмирала, а Д. Яворницкий старательно избегал политизации своих исследований украинского прошлого.

4. Роль Почаевского отдела СРН и архимандрита Виталия (Максименко) высоко оценил историк и политик Дмитрий (Дмытро) Дорошенко, побывавший в 1912 г. в Почаевской лавре вместе с историком церкви Василием (Васылем) Бедновым и врачом Ефимом (Юхымом) Павловским (С. 253-256).

Имеет смысл ознакомиться с тем, как об этом визите рассказывает сам Дорошенко (курсив мой – М.Г.):

Наведавшись в Почаев, мы не могли не пропустить случая, чтобы не побывать в самой “пасти льва”, не увидеться с руководителем движения, который выходил из келий Почаевской Лавры. Предлогом для нашего визита стало желание посетить земляка-екатеринославца, ибо Виталий Максименко таки был екатеринославцем по роду. Принял он нас очень вежливо и даже приветливо, угостил чаем с “вареньем” (конфитюрами), одарил целой кучей книг, среди которых были и довольно ценные издания по истории Лавры и вообще Православной Церкви на Волыни. Как человек умный, он сообразил, с кем имеет дело, говорил сдержанно и осторожно, так же, как и мы со своей стороны. Но для нашего разговора была тема, на которой мы сошлись, хотя и подходили к ней и трактовали ее с разных точек зрения: интересы украинского (или “малорусского”, как говорил Виталий) населения и столкновение их с интересами польскими или еврейскими на Волыни. Так же, как и наша общая, много в чем схожая, позиция по обороне православия супротив латинско-польского натиска, который ощущался тут на пограничье между Галичиной и Волынью. Мы с похвалой отозвались о сооружении казацких могил на Берестецком поле, это, очевидно, было приятно услышать Виталию, и он подробно рассказал нам о своих планах в этом деле. В целом наш довольно длинный разговор был интересный, думаю – обоюдно. Все же ощущалось, что это говорили между собой “малороссы”, хоть разных, даже слишком противоположных политических и национальных ориентаций.⁶

В процитированном фрагменте говорится ни о чем ином, как о совпадении интересов “сознательных украинцев” и “политических малороссов”, пусть и по широкому кругу вопросов. Более того, Д. Дорошенко использует для общего обозначения участников разговора закавыченный термин “малороссы”, который употреблял архимандрит Виталий, но ни в коем случае не “украинцы”. Вообще, участники приятного общения оставались настороже: они прекрасно понимали, что являются противниками друг друга.

5. “Малороссийские монархисты” и “политические украинцы” были союзниками по “Холмскому вопросу” – борьбе за образование и выделение из состава Царства Польского (официально – Привислинского края) Холмской губернии, преимущественно заселенной этническими украинцами (С. 258). Инициаторами образования Холмской губернии были монархические силы, а украинская общественность только поддержала это начинание.

Этот аргумент подчеркивает эфемерность альянса между двумя силами, коль скоро основа его оказывается негативной – наличие “общего врага”, поляков и католицизма, от которых оба движения хотели “защитить” местных украинцев. Следует добавить, что украинское политическое движение (в терминологии авторов – “левое крыло украинского движения”) в Российской империи не было замкнутым. Украинские деятели и политические силы сотрудничали с российскими либералами и революционерами, что проявлялось при формировании коалиций и списков в ходе думских выборов, в дискуссиях о национальном вопросе и целесообразности национальных партий среди левых сил. Одновременно украинские либералы не отвергали значения православной церкви для “украинского дела”, что проявилось в послереволюционный период, когда велась борьба за автокефалию украинской церкви.

Исходя из приведенных выше аргументов, кажется более корректным говорить о том, что вскоре после 1905 г. в украинских губерниях Российской империи сформировались два национальных проекта-конкурента – “украинский” и “малороссийский” (украинский проект в Австро-Венгрии – самостоятельный феномен). Оба они ориентировались на православное украинское население, но расходились по вопросам о путях изменения социальной реальности: “сознательные украинцы” выступали за формирование отдельной украинской нации и преобразование имперских порядков с помощью политических реформ, а “политические малороссы” – за консолидацию “малороссов” в рамках “большого российского народа”, требуя ограничить возможности “инородцев” (евреев, поляков, немцев) в различных общественных сферах во имя интересов этого общего “русского народа”.⁷

В завершающей главе в основном освещается участие православных священников Волыни и их потомков в украинском движении межвоенного и военного времени (С. 261-277). Интересно, что в кратких выводах к исследованию авторы сравнили “малороссийских монархистов” и их роль в “национализации” украинцев с “русофилами” (“москвофилами”) в Галиции XIX в. (С. 279). Напомню: русофильское движение было лояльным к династии Габсбургов, клерикальным и антипольским, при этом рассматривало галицких украинцев (“русинов”) как часть единого русского народа “от Карпат и до Камчатки”.8 Несмотря на “москвофильство”, “русофилы” во многом заложили основу для превращения Галичины в “украинский Пьемонт” – центр национального строительства.

Подводя итоги, следует признать, что монография Климентия К. и Климентия И. Федевичей позволяет пересмотреть сложившиеся стереотипы о черносотенцах и положении этнических украинцев в Российской империи и преодолеть дихотомию “правящая нация – угнетенная нация”, в рамках которой идейные “малороссы” становятся предателями “национальных интересов”. Однако представляется необоснованным тезис авторов о том, что ориентация черносотенцев на интересы этнических украинцев (понимаемые в соответствии с консервативно-охранительной идеологией) позволяет отнести “малороссийских монархистов” к правому крылу украинского движения. Слишком по-разному “украинцы” и “малороссы” воспринимали “свою” нацию и тогдашнюю Россию. Бесспорной заслугой Федевичей считаю указание на взаимодействие между участниками двух противостоящих национальных проектов. И все же после прочтения книги у читателя может остаться вопрос: как же охарактеризовать идентичность “малороссийских монархистов”, соединявших консерватизм и популизм с местным патриотизмом и почитанием украинской культуры?

1 Климентій Федевич. Українізація через Чорну сотню // ZAXID.NET. 2011. 14 октября. Здесь и далее в круглых скобках указаны страницы рецензируемого издания.
2 См., напр., обобщающие труды: Сергей Степанов. Черная сотня в России (1905–1914 гг.). Москва, 1992; Его же. Черная сотня. 2-е изд., доп. и перераб. Москва, 2005; Игорь Омельянчук. Черносотенное движение на территории Украины (1904–1914 гг.). Киев, 2000; Его же. Черносотенное движение в Российской империи (1901–1914). Киев, 2007. В работах И. Омельянчука особое внимание уделено черносотенцам в украинских губерниях.
3 См.: Дмитрий Коцюбинский. Русский национализм в начале ХХ столетия: Рождение и гибель идеологии Всероссийского национального союза. Москва, 2001; Светлана Санькова. Русская партия в России: Образование и деятельность Всероссийского национального союза (1908–1917). Орел, 2006; Александр Глушков. Становление и эволюция прогрессивного национализма в позднеимперской России / Дисс. … к.и.н. Пермь, 2016; Ольга Мартинюк. Російський націоналізм як соціально-політичний феномен у виборчому процесі Правобережної України (1906–1912 рр.) / Дис. ... к.і.н. Київ, 2016.
4 В настоящее время на месте мемориала, созданного волынскими черносотенцами, действует Национальный историко-мемориальный заповедник “Поле Берестецкой битвы” (в районе села Пляшево Ровенской области Украины), неофициальное название которого – “Казацкие могилы”. См. репортаж о путешествии по мемориальному комплексу: Павло Солодько. Берестечко. Екскурсія музеєм “Козацькі могили” // Історична правда. 2011. 10 июля.
5 См. об окончательном размежевании “украинцев” и “малороссов” вследствие революционного 1905 года: Faith Hillis. The Children of Rus’. Right-Bank Ukraine and the Invention of a Russian Nation. Ithaca and London, 2013. Pp. 162-173.
6 Дмитро Дорошенко. Мої спомини про давнє-минуле (1901–1914 роки). Винипег-Манітоба, 1949. С. 138-139.
7 Подобнее о размежевании реформаторских приоритетов “украинцев” и “малороссов” см.: Faith Hillis. The Children of Rus’. Right-Bank Ukraine and the Invention of a Russian Nation. Pp. 135-148
8 См. подробнее о галицком “русофильстве”: Олена Аркуша, Мар’ян Мудрий. Русофільство в Галичині в середині ХІХ – на початку ХХ ст.: генеза, етапи розвитку, світогляд // Вісник Львівського університету. Серія історична. Львів, 1999. Вип. 34. С. 231-268; Ярослав Грицак. Пророк у своїй вітчизні. Франко та його спільнота (1856–1886). Київ, 2006. С. 116-122.