Невольно чувствуешь себя старше, когда на улице тебя резво обгоняет чирикающая молодежь (есть замечательное украинское слово – молодь), уверенно стуча каблучками по льду. Особенно если сам ты на этом льду упорно съезжаешь куда-то в сторону проезжей части. В тот зимний вечер на ул. Пушкинской молодь меня обгоняла группка за щебечущей группкой.
– Поспішай, бо спізнюємось, – торопили юркие девушки своего медлительного спутника, появившись откуда-то со стороны Юридической академии.

– Сами виноваты, – беззлобно ворчал тот, осторожно минуя меня. Переплетение языков, как и переплетение самосознаний, характерное для нашего приграничного города, их не смущало. Точнее, они его вряд ли даже замечали. Все они – и україномовні, и русскоязычные – спешили в Харьковский литературный музей, куда успела до начала поэтического вечера и я. Послушно натянув синие бахилы – по гривне за пару – мы расселись по местам в небольшой комнате, рассматривая соседей на предмет знакомых лиц современных харьковских поэтов. Те не преминули появиться, и вскоре поочерёдно зазвучали их голоса. Из пятнадцати поэтов, принявших участие в том вечере – в их число вошли Ганна Яновська, Ростислав Мельникiв, Сергiй Жадан и другие – только двое, Настя Афанасьева и Илья Риссенберг, читали свои произведения по-русски.¹  Среди зрителей процент русскоязычных был выше, но это мало что меняло для них, пришедших получить удовольствие от “одного из своих” языков (именно так сказал мне потом незнакомый паренёк, когда мы стояли в очереди за куртками).

Эта небольшая зарисовка кажется мне отражением города как такового – многоуровневого, многокультурного и многоязычного. И потому данный текст мне хотелось бы посвятить размышлениям о трёх основных харьковских стереотипах. Контекст тут прост: уже не первый год, работая над диссертацией, я сталкиваюсь с распространённым мифом о двух Украинах – восточной и западной. Эта формула видится мне упрощённым и необоснованно конфликтным подходом к нашей непростой стране. Аборигены да переселенцы, обречённые на воистину ольстерский конфликт – так недавно описал всех нас известный украинский публицист, выступая в Кембридже с достаточно интересной лекцией. Но более опытные, нежели я, историки уже оспаривали эту бинарную схему, поэтому соответствующие академические дебаты и ссылки оставим для наших академических же публикаций. А эти рассуждения пусть будут о другом. О людях.

Откуда берутся мифы

Ответ прост: из нас самих.
– А из какого именно Вы города? – обычно интересовался мой западный собеседник, услышав, что я выросла в Украине.
– Из Харькова, – привычно поясняла я.
– Никогда там не был! – этот ответ звучал почти неизменно в те, девяностые, года. А я в юности почти так же неизменно парировала:
– Ничего, не много-то и потеряли.

Кто же мог тогда знать, что, повзрослев и поступив в аспирантуру, я захочу развенчать тот самый стереотип, который когда-то сама и поддерживала? Потому что Харьков – город, в котором я выросла, но который не так давно научилась ценить по-настоящему – представляет собой удивительное хитросплетение отзвуков прошлого. А также культур, языков и идентичностей. Не мне рассказывать читателям сайта, посвященному истории, об исторической роли Харькова на литературной и культурной сцене страны. На данный момент мне хотелось бы лишь пригласить их к совместному размышлению о трёх главных мифах, возникших из теории двух Украин в отношении Слобожанщины.

Миф №1. Харьков русскоговорящий

На страничке Ростислава Мельникова в одной крупной социальной сети недавно разгорелась интереснейшая беседа о языках. Одним из главных вопросов, волнующим её участников, оказался вопрос исторической правомерности – являлся ли Харьков изначально, то есть с самого своего основания, украиноязычным или русскоязычным городом. Уже отсюда тянулись дальнейшие аргументы по поводу того, каким ему следует быть в будущем. Как водится, никто никого ни в чём не переубедил. “Але ж яка благодатна тема. Хоч що напиши – все одно йти за попкорном.” – метко подметил один из участников. Сам же хозяин странички таким образом отозвался о сегодняшнем Харькове (привожу с его разрешения):

для мене особисто – українська рідна, але й російська – не чужа (це моя перша мова, якою я розмовляв до 4-х років), мій процес “українізації” пройшов у діда з бабою на хуторі, та найбільшу роль, думаю, відіграв мій інтерес до історії та літератури (адже, приміром, чимало моїх україномовних у дитинстві однокласників після 20 почали послуговуватися переважно російською); російську нині практично не використовую – немає потреби, у Харкові живу вже понад 20 років і що найцікавіше: постійно перебуваю в україномовному середовищі (хоч і змінив кілька робіт).

И добавил:

звісно, питання україномовного Харкова сьогодні політичне, але для справжніх – корінних – харківців – я в цьому не раз переконувався українська не чужа [...], хоч вона і не є “активною” для багатьох сьогодні, особливо для 30-50-річних.

Эти наблюдения идут вразрез с типичными представлениями о Харькове. Но подобным образом отзывается о городе и Сергий Жадан – см. его недавнее интервью “Російськомовний Харків – це стереотип” на Радіо Свобода.² Недавно в беседе он упомянул свою декабрьскую поездку в Донецк в поддержку голодающих чернобыльцев. С Тарасом Прохасько и донецкими друзьями он приехал в палаточный лагерь, где обосновались протестующие.³ Там висел плакат: Донецк-Киев-Львов. Ну, “а потім вони почули мою українську”.

– Ребята, к нам гости из Львова! – радостно воскликнули на это хозяева.
– Та ні, з Харкова, – вежливо поправили их. Рассказывая об этом случае, Сергий подчеркнул именно эти два важных, на мой взгляд, момента: что им, украиноязычным, в Донецке обрадовались, и что они, украиноязычные, вообще-то из Харькова. Таким образом покачнулся не один, а сразу два основных украинских мифа.

Конечно, кому не хотелось бы, чтобы его родную речь перестали автоматически отождествлять с какой-то одной частью страны. Особенно ввиду сильных украиноязычных течений в нашем родном городе. Но враждебного противопоставления этого языка другим сформировавшимся (в силу разных причин) языкам нашей страны от Сергия не дождёшься. В нём – как мне кажется,  в самом его сознании – просто нет такой войны.

Ту же тенденцию я наблюдаю в своей работе с другими харьковскими писателями. Запросто переключаясь с языка на язык по мере необходимости (однако иногда так же сознательно отказываясь это делать), они в большинстве своём очень устойчивы к любым попыткам настроить их против друг друга на этих основаниях. Когда в апреле 2011 года я задала вопрос о русскоговорящих писателях молодому поэту Сашко Ушкалову, он ответил коротко (и, думаю, за многих):

– Російськомовний письменник, народжений в Україні, є українцем. От і все.

Вобщем, как написал Жадан в открытом письме Михаилу Добкину 25 января 2012 года, “ніщо так не виказує вашого справжнього ставлення до розколу країни, як бажання протиставляти одних письменників іншим”.⁴

Большинства украинских людей на сегодняший день Ольстер, слава Богу, пока не коснулся. Будем надеяться, что никого из наблюдателей это не разочаровывает.

В Украине вообще украино- и русскоязычие – понятия достаточно относительные, не всегда вписывающиеся в рамки стандартной формулы взаимного противопоставления. Мало кто здесь по-настоящему моноязычен (хотя, разумеется, есть и исключения). Скорее, многие владеют в различной степени обоими языками, на слух понимают и тот и другой, и нередко способны переключиться в зависимости от ситуации. При этом, конечно, внутренние предпочтения, ежели таковые имеются, остаются в силе.

Рискну предположить, что по-настоящему воинственное противостояние украинского и русского языков в сегодняшней Украине существует только в воображении тех, кому оно выгодно. И эта выгода не обязательно корыстна – просто людям, которые вели искренние и нередко правые бои в одном столетии, иногда бывает непросто сделать шаг в столетие следующее, оставшись без привычных определений и опор. Смысл противостояния заключается в таком случае в сохранении прежних ориентиров. Это можно понять. Но, как мне кажется, важно при этом распознавать попытки морального разграничения людей по этническо-языковому принципу, и отделять подобные поползновения от действительно немаловажного обсуждения языковой ситуации в нашей стране.

В своей предыдущей колонке я отметила, что “украинцы, даже самые разные, пройдут свои дороги сами. Им не привыкать.” Хотелось бы подчеркнуть это и здесь. Все мы выросли в неоднородной языковой среде, в окружении разных исторических течений и хитросплетений. Как верно заметил Ростислав, иногда один язык в нас до поры до времени спит. Активируется он не от внешней войны, а от внутренней потребности. И осознание себя украинцем от этой активации зависит далеко не всегда – как доказали русскоязычные украинцы, массово проголосовав за независимость страны в 1991 году, или стоя на Майдане в 2004-ом. Не столько определения Украины как государства, сколько определения требуемых характеристик “украинности” разделяют нас на сегодняшний день, гарантируя ругань наиболее категоричным, а попкорн – наиболее юморным. Для кого-то нация – это и есть язык, а “настоящий” украинец в первую очередь украиноязычен. Для кого-то определения и требования совсем другие (национальное самоосознание, место жительства, культурное наследие, политические взгляды, родительское прошлое и проч). Это важная и интересная тема, но здесь и сейчас речь о другом. А именно: вопреки распространённому мнению, называть Харьков исключительно русскоязычным городом – утверждение, неверное на уровне фактов.

А при желании дать оценку моральным качествам русскоговорящего большинства на этой приграничной земле хорошо бы вспомнить несколько заметок. Во-первых, текст Андрея Портнова на Уроках Истории с наблюдениями автора за типичными спорами о “трудных вопросах”:

... наивная уверенность в собственной невиновности; склонность собственные неприглядные поступки объяснять обстоятельствами, а неприглядные поступки других – особенностями их характера (в том числе, национального).⁵

А во-вторых, колонку, появившуюся недавно в Телекритике: “Російськомовний український патріот – хто він?”⁶ На мой взгляд, здоровый и успешный процесс построения страны – не обязательно национализация, а национализация, в свою очередь – не обязательно ассимиляция. Но и соглашаясь с этой точкой зрения, и возражая против неё, не стоит забывать, что спорим мы в любом случае друг с другом, а не с некими заклятыми врагами. Врагов из нас делают те, кому это выгодно. Порой для достижения внутренних целей, как уже было здесь отмечено, а порой для достижения целей политических. Не стоит никому этого позволять.

Миф №2. Харьков русский

В 1997 году в Украине было проведено большое социологическое исследование, в котором приняли участие более десяти тысяч наших сограждан. Для начала им задали простой вопрос: кем вы себя считаете, украинцем или русским? Вариантов было предложено не много: украинцем, русским, или и тем и другим. Ответы на этот вопрос мало отличались от результатов переписи населения 1989 года: 69% украинцев (в переписи 73%) и 20% русских (в переписи 22%), плюс 6% выбравших оба варианта. А затем вниманию этих же людей предложили вместо двух чётко ограниченных идентичностей целую шкалу самоопределений, где присутствовали различные градации “украинности” и “русскости”. По этой шкале ответы, освободившись из авторитарных рамок бинарности, рассыпались полностью – тех, кто ощущал себя русским, оказалось меньше ровно вдвое (11% вместо 22%), в то время как 26.7% (то есть более четверти) оказались в ранге смешанных индентичностей. В эти 26.7% входили 14.3% тех, кто ощущал себя в равной степени украинцем и русским; 7.4% тех, кто ощущал себя “более” украинцем, нежели русским, а также 4.9% тех, кто ощущал себя “более” русским, нежели украинцем.⁷

Подобную неоднозначную национальную идентичность называют по-разному. Из существующей научной литературы я набрала следующие прилагательные (в моём вольном переводе с английского): смешанные, гибкие, открытые, двойные или двойственные, множественные, переменчивые, плавающие, нечёткие и слабые идентичности; а для тех, кто увлекается постколониализмом – идентичности гибридные. И вокруг этих “смешанных украинцев” который год кипят самые настоящие страсти. Кто-то видит в них главную угрозу украинскому обществу как таковому – воплощение опасности подлого мультикультурализма. А для кого-то разнообразие наших сограждан является одной из основных ценностей страны. В любом случае, многомерные харьковские самоопределения (в этом городе их примерно 43% от числа всех жителей)⁸ порождают “культуру, местные традиции и ментальность, которые трудно назвать русскими или украинскими”.⁹

Вообще, особенности Слободской Украины – разговор отдельный, как, собственно, и изначальное воссоздание Слободы как полудиссидентского проекта, призванного противостоять Единому Украинскому Нарративу. Любопытно, что это восприятие укрепилось параллельно с ярко национальными идеями, лившимися отсюда в первой половине двадцатого века – очередной местный парадокс. Интересные обсуждения Харькова можно найти, к примеру, в работах Владимира Кравченко или Владимира Маслийчука. Над этой темой немало потрудились и социологи. Но как бы не относились наши коллеги к гибридности данного региона (а какой приграничный регион в той или иной степени не гибриден?), называть Харьков городом исключительно русским было бы, опять же, фактически неверно.

Миф №3. Харьков непривлекательный

Этот стереотип заметен, к примеру, в небезызвестном высказывании Юрiя Андруховича в адрес востока нашей страны: “мій Станіславів усе-таки (хвала Богові!) відрізняється від Дніпропетровська, Кривого Рогу чи Запоріжжя, які в свою чергу нічим не відрізняються між собою.”¹⁰  В этих словах отразилась зыбкая, но довольно типичная концепция под обобщённым названием “восточная Украина”. И хотя сам Харьков в данной фразе не упоминался, он нередко относится нашим воображением к череде совершенно одинаковых, сероватых мест, куда заезжать не стоит в приципе. Помните? – “Не много-то и потеряли.”

К чести Юрiя Ігоровича, позднее он заметил во время интернет-конференции: “я переглянув свою необізнаність щодо Д-ка, З-жя та Л-ка”.¹¹ Более того, в своей новой книге “Лексикон інтимних міст” он отметил город Днепропетровск замечательным текстом следующего содержания:

і тут, бляха-муха, виявилося, що я таки дійсно зовсім не мав рації, коли далекого 1994 року наквецяв у своєму «Ерц-Герц-Перці», що от мовляв Австро-Угорщина залишила нам архітектуру, яка досконало різнить наші западенські міста від усіляких запоріж та дніпропетровськів, а ті натомість нічим не різняться між собою. Тепер мені слід було падати на коліна і благати у дніпрян пробачення за ту давню легковажну ахінею.¹²

Однако пересматривать свои взгляды (и говорить об этом открыто) умеют не все – особенно в отношении самых устойчивых мифов и стереотипов. Для этого требуется определённая форма внутренней честности и, пожалуй, бесстрашия. Так или иначе, в “Лексикон інтимних міст” попал и Харьков, встретивший писателя своими “постіндустріальними руїнами у безпосередній близькості від вокзалу: судячи з ландшафтів, саме тут мали б народитися панк-музика, поезія відчаю та пролетарська меланхолія”.¹³

Вторая мировая война превратила Харьков в один из самых разрушенных городов всей Европы. Отчасти поэтому он так и не получил звание Героя – его брали и отвоёвывали несколько раз, а настоящие герои, по мнению Иосифа Виссарионовича, как известно, не попадают в плен. В годы войны здесь погибло около 300 000 человек – примерно треть довоенного населения. Неудивительно, что в городе и поныне можно заметить отпечаток нанесённой ему травмы. Но культурная, литературная, театральная, художественная и музыкальная жизнь здесь кипит сегодня так же, как и прежде. Только повстречавшись с прозаиком Андреем Краснящих – доцентом кафедры истории зарубежной литературы и классической филологии ХНУ им. Каразина, вдумчивым и осведомлённым приверженцем исторического Харькова – и побродив по городу, задрав кверху головы, в компании его жены Лены и полдюжины специализированных книг и путеводителей,  я увидела Харьков в ином свете: со всеми его старинными жемчужинами, уголками и переулками, со всеми его легендами и привидениями.

“Беззащитная красота харьковских двориков” – так называлась статья о выставке, на которую мы однажды попали. А в альбомах старых чёрно-белых фотографий, как оказалось, можно найти целые наслоения истории, узнавая в чудных восточноевропейских мостовых оттенки сегодняших улиц. Должно быть, это “мерцание” города во времени (мерцающий, существующий и несуществующий в один и тот же миг – именно так описал его Андрей в предисловии к своему сборнику “Харьков в зеркале мировой литературы”¹⁴) почувствовал и Булат Шалвович Окуджава:

И хворости мои, и горести, всё, что болело, все, что жгло,
Вдруг потонуло в этом городе, вдруг отболело и прошло.
О Харьков, Харьков, твои улицы, они ясны и без огня.
Пусть пешеходы твои – умницы – поучат мудрости меня.

Да и Андрухович, оставив позади вокзал, испытал “напівмістичне потрясіння автентикою місцевості”. В своём Лексиконе он так и написал:

Харків — це автентика. Це такий трагічний музей, де все можна помацати руками. […] Харків у дійових особах — котру не візьми, за кожною легенда, краса і відчай жестів, неврастенія, постріл Хвильового, смерть. […] ми збилися в тісніше коло — було вітряно і пронизливо. Так буває, коли знагла відчуєш доторк чогось значно більшого, ніж ти міг собі уявити.

И не случайно, рассуждая в другой главе о Центральном телеграфе в Москве, писатель ссылается на всё ту же характеристику мерцающего города: “У ньому є щось харківське, він асоцієються з ілюзіями, утопіями, прогресом та швидкістю звуку.”

Теперь, если собеседник говорит, что никогда не бывал здесь, я отвечаю:

– Непременно побывайте!

И в Харькове, и во Львове, и в Киеве, и в Одессе, вообще в Украине – побывайте.

Потому что, иначе, посмотрите сами – какой страной нас кормят с экранов и страниц газет? Двумя Украинами, как и раньше. Одна половина (сами знаете, какая) – сплошные зомби, а другая (сами знаете, какая) – сплошные националисты. Ни то, ни другое не соответствует действительности. И там, и там люди попросту отражают собой сложную историю страны, да и свою собственную историю. Но стереотип упорно цепляется за жизнь.

Выходит, нам самим решать, соглашаться ли с подобной ситуацией, или же отстаивать для себя (и в себе) иную – свою – Украину. И, быть может, “украинность” заключается отчасти именно в этом.

ТАНЯ ЗАХАРЧЕНКО (Tanya Zaharchenko) — аспирантка кафедры славянских исследований Кембриджского университета, готовит диссертацию об исторической памяти и смешанных идентичностях в современной харьковской литературе.

1. 1. Немного о Насте: “Опять об Гоголя” http://afanasieva.wordpress.com/press/zhadan
   2. http://www.radiosvoboda.org/content/article/24449943.html
   3. Это упоминается, например, здесь: http://society.lb.ua/life/2011/12/10/127650_zhadan_v_donetske_chital_stihi.html
   4. http://atn.ua/newsread.php?id=72782
   5. http://urokiistorii.ru/blogs/andrei-portnov/2456
   6. http://blogs.telekritika.ua/?id=2637
   7. Andrew Wilson, ‘Elements of a theory of Ukrainian ethno-national identities’, Nations and Nationalism, 8.1 (2002), 31-54.
   8. М. Погребинский, ред. Политические настроения накануне выборов. Украина, декабрь 1997 (Киев: Киевский центр политических исследований и конфликтологии, 1998).
   9. Peter W. Rodgers, Nation, Region and History in Post-Communist Transitions: Identity Politics in Ukraine, 1991-2006 (Stuttgart: ibidem, 2008). Перевод мой.
   10. Из Дезорієнтація на місцевості, см. эссе “Ерц-герц-перц”.
   11. http://andruhovych.info/internet-konferenciya-andruxovicha-na-majdani
   12. Ю. Андрухович, Лексикон інтимних міст (Чернівці: Meridian Czernowitz, 2011).
   13. Интересно сравнить это впечатление от харьковского вокзала с цитатой Ивана Бунина: “И вот первое, что поразило меня в Харькове: мягкость воздуха и то, что света в нём было больше, чем у нас. Я вышел из вокзала, сел в извозичьи сани, – извозчики, оказалось, ездили тут парой, с глухарями-бубенчиками, и разговаривали друг с другом на «вы», – оглянулся вокруг и сразу почувствовал во всём что-то не совсем наше, более мягкое и светлое, даже как будто весеннее.” (Жизнь Арсеньева, 1933)
   14. К. Беляев, А. Краснящих. Харьков в зеркале мировой литературы (Харьков: Фолио, 2007).

Теперь, если собеседник говорит, что никогда не бывал здесь, я отвечаю:

И добавил:sup