В начале 1880-х годов по Украине прокатилась волна еврейских погромов. Ни тогда, ни позже никто не смог дать однозначного ответа на вопрос: в чем была их причина. Согласно одной из распространенных версий, здесь сказались многовековые традиции украинского народа, привыкшего "трепать жида" и помнящего о "славных" делах времен Хмельнитчины и Колиивщины. Против этого можно привести много возражений: во-первых, погромы охватили не только этнически украинские Малороссию и Юго-Западный край, но и вполне интернациональную Новороссию; во-вторых, погромы обычно начинались в городах, среди городского пролетариата, в основном русского, и лишь затем перекидывались в близлежащие села.
Но в настоящей статье мы попытаемся дать ответ на ключевой для данной версии вопрос: существовал ли в принципе в простом украинском народе агрессивный антисемитский стереотип? Это понятие, по-видимому, требует некоторого уточнения. То, что антиееврейские настроения, как таковые, существовали, подтверждается уже самим фактом широкого и быстрого распространения погромного движения и его неоднократного возобновления на протяжении четырех лет. Но нас интересует другое: было ли это стабильное, “фоновое” отчуждение, существующее, практически, всегда в местах совместного проживания разных этнических (конфессиональных) групп, или накал межобщинного противостояния достиг той точки, когда стихийный взрыв может последовать в любой момент и, фактически, по любому поводу.
Для этого мы проведем анализ украинских народных песен, собранных в конце 1860-х-1870-х гг. (т.е. накануне погромного движения) Я.Ф. Головацким, М.П. Драгомановым и П.П. Чубинским. При этом мы делаем следующие допущения. Во-первых, что народные песни являются обезличенным и обобщенным выражением народного мировосприятия, и авторское начало в них сведено к минимуму. Во-вторых, учитывая, что география песен, представленных в указанных сборниках (Юго-Западный край у Чубинского, Галицкая и Угорская Русь у Головацкого) не совпадают с географией погромов, мы принимаем, что украинский народ в рассматриваемый период представлял единое целое, и полученные в результате анализа данные безболезненно поддаются экстраполяции.
Для сравнения мы, помимо непосредственного анализа народных песен, рассмотрим, как воспринимала евреев украинская интеллигенция, сразу оговорившись, что не претендуем в этом случае на полноту охвата источников. Мы ограничимся лишь поэзией Т.Г. Шевченко и комментариями М.П. Драгоманова к народным песням, как собранным им, так и взятым из тех же собраний Головацкого и Чубинского. Выбор наш обусловлен следующими мотивами.
Тарас Шевченко, в интересующее нас время уже покойный, безусловно, был основной фигурой молодой украинской литературы и являлся абсолютным идейным авторитетом для всего украинофильского движения. При этом ни тогда, ни сейчас не подвергался сомнению тезис о народности его творчества, т.е., по идее, применительно к нашей теме, взгляд Шевченко на евреев, их взаимоотношения с украинским народом должен быть тождествен отношению к этим вопросам народных песен.
Михаил Драгоманов в 1870-е гг. был политическим лидером украинского национального движения, возглавляя его наиболее радикальное, социалистическое крыло, т.н. "Молодую Громаду". Анализ взглядов Драгоманова на еврейский вопрос составляет тему для отдельного исследования. В данном случае нас интересует, насколько корректен был Драгоманов в своем исследовании украинских народных песен, выступал ли он как объективный историк или решал иные политико-публицистические задачи.
Обращение к творчеству Шевченко и Драгоманова позволит нам поднять такой важный вопрос, как взаимоотношение интеллигенции и народа: является ли интеллигенция выразительницей народных настроений или ее идеология есть самобытный плод свободного интеллекта?
Еще одно предварительное замечание. Во всех рассматриваемых ниже песнях (как, кстати, и в стихах Шевченко) речь идет о "жидах", слово "еврей" там не встречается. Это, однако не несет в себе никакой эмоциональной (отрицательной для сегодняшнего читателя) нагрузки. Украинский язык прошлого века не знал слова "еврей", а употреблял польское "жид".
Начнем с исторического аспекта, с тех самых Хмельнитчины и Гайдаматчины, которые якобы служили прототипом для погромщиков 1880-х. В "Исторических песнях малорусского народа", изданных В.Антоновичем и М.Драгомановым, приводится несколько дум, посвященных восстанию казаков при Богдане Хмельницком и рисующих яркую картину участия евреев в этих событиях.
В комментариях издатели указывают, что думы эти "чрезвычайно характерно передают причины, вызвавшие козацко-народное восстание".i Основной причиной выступает деятельность евреев-арендаторов. Думы рисуют картину их тотального засилья:
Як у землі кралевській да добра не було:
Як жиди-рандаріp>
Всі шляхи козацкі зарандовали,
Що на одній милі
Да по три шинки становили…
… Іще ж то жиди-рандарі
У тому не перестали:
На славній Україні всі козацьки торги заорандовали,
Да брали мито-промито:
Од возового
По пів-золотого,
Од пішого пішениці по три денежки мита брали,
Од неборака-старця
Брали кури та яйця…
… Іще ж то жиди-рандарі
У тому не перестали:
На славній Україні всі козацьки церкви заорандовали.
Которому б то козаку, альбо мужику дав Бог дитину появити,
То не йди до попа благословиться,
Да пійди до жида-рандара да полож шостак, щоб позволив церкву одчинити,
Тую дитину охрестити…
… Іще-ж-то жиди-рандарі
У тому не перестали:
На славній Україні всі козацьки ріки заорандовали…
… Котрий би то козак, альбо мужик ісхотів риби ловити,
Жінку свою з дітьми покормити,
То не йди до попа благословиться,
Да пійди до жида-рандара да поступи ёму часть оддать,
Щоб позволив на річці риби вловити,
Жінку свою з дітьми покормити…ii
Некоторые из этих причин казацкого возмущения отмечает и Шевченко:
… Козачество гине,
Гине слава, батьківщина,
Немає де дітись.
Виростають нехрещені
Козацкії діти,
Кохаються невінчані,
Без попа ховають,
Запродана жидам віра,
В церкву не пускають!..
("Тарасова ніч", 1838)iii
Понятно, что такое положение долго сохраняться но может. И действительно, народное возмущение не заставило себя ждать. Богдан Хмельницкий, поднимая казаков на восстание, обращается к ним с призывом:
… Жидів-рандарів у пень рубайте,
Кров їх жидівську у полі з жовтим піском мішайте…"iv
То, .что у безымянных авторов думы не возникает вопроса: у кого арендовали евреи дороги, церкви и реки? — удивления не вызывает. Но Антонович и Драгоманов, оба профессиональные историки, казалось бы, не обходят этой проблемы. В их комментариях приводится цитата из воспоминаний польского современника событий, который пишет, что "все это случилось из-за желания старост и панов-дедичей увеличить свои доходы в Украине. Они назвали жидов и все без исключения доходы отдали им в оренду". Однако, как ни странно, для комментаторов в этой цитате речь идет только "о еврейских притеснениях".[v]
Другой важный аспект думы, в отличие от их комментаторов, хорошо показывают. За жадность немногих евреев-арендаторов кара настигает все еврейское население. Хмельницкий
… старими жидами орав,
А жидівками боронував,
А которій бували малі діти,
То він і кіньми порозбивав.[vi]
В отличие от героя дум — Хмельницкого, их безымянные авторы четко осознают разницу между немногими богатыми арендаторами и массой бедного еврейского населения. В картине бегства евреев от казаков мы видим толпу бедняков, пытающихся спасти хоть что-нибудь из своего нехитрого скарба:
"Вже ж ти рабине, Мошку,
Бери на віз дошку;
А ти, Срулю,
Бери порох та пулю;
А ти, Чую, бери рушницю;
А ти, Гершку, бери підгерстя;
А ти, Ёсю, бери на поготову осю;
А ти, Шмулю, бери друччя та двило;
А ти, Ицик, бери бичик.
Та будемо коні поганяти,
Та будемо од пана Хмельницького до города Польского утікати."
А як був собі жид — старий Хвайдиш,
Та мав собі крам:
Шпилки та голки,
А третій люльки,
Та й той у клунки склав,
Та за ними біжав пішки…
І той старостью свою потеряв —
Од пана Хмельницького утікав…[vii]
Сами евреи в думах тоже осознают, что им приходится расплачиваться за ненасытность немногих богачей. После бегства в Полонное они обращаются с упреками к "своему раввину Мошке":
Бодай ти, Мошку, щастя й долі не мав,
Як ти по-багато на Вкраїні откупу брав!
А як би ти був, Мошку,
Та брав на Вкраїні откупу потрошку,
То б ми на Вкраїні проживали,
То нас би козаки українські вельможними панами називали!"[viii]
Видно, что авторы дум долго жили рядом с евреями и внимательно наблюдали за их бытом. Поведение нескольких эпизодических персонажей демонстрирует хорошее знание еврейской психологии и системы традиционных ценностей. Та же картина бегства от казаков:
… Обізветься другий жид, Шлёма:
"Ой я ж пак не буду на сабас дома!"…
… Тогді жид Лейба біжить,
Аж живіт дріжить;
Як на школу погляне,
Его серце жидівське зівъяне:
"Ей школо ж моя, школо мурована!
Тепер тебе ні за пазуху взяти,
Ні в кишеню сховати,
Але ж доведеться Хмельницького козакам на срач, на балаки покидати!"[ix]
Никто из бегущих евреев не сокрушается о потерянном имуществе, но их угнетает невозможность встретить дома субботу и необходимость оставить на поругание казакам синагогу ("школу", как ее называют во всех украинских народных песнях).
Вообще, надо отметить, что отношение дум к евреям скорее иронично-снисходительное. Вот, например, как на практике разрешается ситуация с арендой евреями рек. Казак идет охотиться на уток.
… Тогді-то жид-рандар стиха підходжає,
Козака за патли хватає.
То козак на жида-рандара скоса, як ведмідь поглядає,
Іще жида-рандара мостивиїм паном узиває:
"Ей жиду, каже, жиду-рандаре,
Мостивий пане!
Позволь мені на річці утя вбити,
Жінку свою з дітьми покормити."
Тогді жид-рандар у кабак входжає,
На жидівку свою стиха словами промовляє:
"Ей жидівочко ж моя Рася!
Буть мині тепер у Білій Церкві наставним равом:
Назвав мене козак мостивим паном."[x]
Очевидно, что хитрый казак без труда добился разрешения на охоту, незатейливо польстив мелкому тщеславию недалекого арендатора.
В целом можно сказать, что создатели дум занимают достаточно отстраненную, даже нейтральную позицию, ни в коем случае не солидаризируясь с повстанцами Хмельницкого, но стараются дать объективную картину происходящего. И хотя в общем их симпатии, конечно, на стороне восставших против угнетения казаков, они сочувствуют и евреям, на которых обрушились невиданные беды.
Совершенно по-другому смотрит на противостояние казаков и евреев Шевченко. В "Гайдамаках" (1838-1841), посвященных событиям середины XVIII в., он с самого начала рисует картину угнетения корчмарем Лейбой работника Яремы. Именно эти взаимоотношения служат как бы объяснением и оправданием описываемого далее антиеврейского террора гайдамаков Гонты.
"Яремо! Герш-ту, хамів сину?
Поди кобилу приведи,
Подай патинки господині
Та принеси мені води,
Вимети хату, внеси дрова,
Посип індикам, гусям дай,
Піди до льоху, до корови,
Та швидче, хаме!.. Постривай!
Упоравшись, біжи в Вільшану:
Імості треба. Не барись."
Пішов Ярема, похиливсь.
Отак уранці жид поганий
Ни о какой симпатии к еврею речь идти не может. Вот какую картину застает Ярема, вернувшись в корчму под вечер:
… Жидюга
Дрижить, изігнувшись
Над каганцем: лічить гроші…
… Чортова кишеня.
Стара Хайка лежить долі,
Соответственно ведет себя Лейба, когда в его корчму врывается шайка конфедератов. На этой сцене стоит остановиться, так как Шевченко здесь использовал сюжет, популярный в народных песнях, и будет интересно сравнить народную и авторскую версии.
В собрании Я.Ф.Головацкого приведены две песни на эту тему, причем составитель поместил их в раздел "Думки шуточные и насмешливые". Главным героем здесь, наряду с евреем-шинкарем, выступает, правда, казак, но уже Драгоманов указал, что это просто переложение старой польской песни, и вместо казака должен фигурировать "жовняр".[xiii] Да и по содержанию песен видно, что они написаны в годы шляхетского разгула во второй половине XVIII в.
Первая песенка очень простая:
Ой приехав Козак до Жида на сабаш:
"Помогай Бог, Жиде! Як же ми ся маешь?
Ой та кажуть люде, що ты гроши маешь." —
"Нема пак, заплатив емь за чопове." —
"Ой ты, чура маленький,
Та подай бучок тугенький!
Най забью Жида, Жидовина,
Негодного сына!"
"Ну що пак, маешь все мои гроши."
В следующих двух куплетах Казак сначала заставляет еврея привести свою жену, а затем и самого пуститься в пляс. При этом еврей припевает:
… А ты, сабаш, не дивуй,
Бо ти видишь клопот муй!"[xiv]
Ничего, кроме подтрунивания над трусливым корчмарем, в этой песне нет. Второй текст гораздо глубже. Начинается он также визитом казака "на шабаш" к еврею и требованием спеть для неэванного гостя. И еврей поет:
Теперь на мя чорный год
Та й напав,тай напав,
Коль мене Пан, бедный Жид!
Тут застав, тут застав:
Ах вай же мир!
В одном часе
На горе, на горе…
Эти слова повторяются как припев на протяжении всей песни, показывая, что автор понимает всю тягостность для евреев панских налетов. Происходящее касается не одного корчмаря. Казак требует к себе
Того Жида Юдки,
Нехай нам тут принесе
Пейсашнои вудки!"
Юдка отказывается, говоря, что у него такой нет. Ответ прост:
"Буком Жида пёсего,
Повыбивай очи!"
От еврея Шумира требуют швейцарского сыра, от Хивы — овсяного пива, еще от кого-то — твердого меда. Разорение местечка достигает опасных размеров. В песне появляется еще один рефрен:
Пошла'м моя арендонька
На файфер, на файфер,
Коли мене той Пан Козак
С всего здер, с всего здер!
Тем временем у "гостей" появляются новые интересы:
Тепер треба поти
До той комурки,
Пошукати собе
Твоей красной Сурки.
Еврей в отчаянии. Не дожидаясь, пока мужа "нагаём с горы", Сура выходит к панам. Развлекшись, они "великодушно" возвращают ее супругу:
"Бери собе, Жиде,
Ту Суру свою,
Та памятай собе
На ласку мою!"
Этого не выносит даже забитый еврей:
"Ах вай мир, ах вай мир!
Яки мене ласки,
Коли мои Суреньки
Водбували траски.
Бодай ты ся, Паночку,
Искрутив, искрутив,
Що ты мою Суроньку
Истрафив, истрафив."
Однако, пан на этом не останавливается:
Тепер давай гроши,
Що'сь много набрав,
Сидя на аренде,
Людей обдирав!"
Еврей возмущен и не скрывает этого:
"Не брав я даремно
Ничого у них,
За що теперь позбавляюсь
Всех грошей моих?"
Кончается песня сценой, в которой обобранный и униженный еврей причитает над своей горькой участью:
Гроши мои, гроши,
Забрали, забрали,
Мое любе Суроньки
В изображении Шевченко внешняя канва событий поначалу та же. Паны ночью врываются в корчму, при этом выламывают двери, не дожидаясь, пока хозяин откроет:
"Одчиняй, проклятий жиде!
Бо будеш битий… Одчиняй!
Ламайте двері, поки вийде
Старий паскуда!"…
… Упали двері… А нагай
Малює вздовж жидівську спину.
Первый вопрос "гостей":
"… А де донька?"
"Умерла, панове."
"Лжеш, Іудо! Нагаями!"
Посипались знову…
Еврей пытается убедить панов.
"Перехрестись!"
"Як же воно?
Далебі не знаю."
"Отак, дивись…"
Лях хреститься,
А за ним Іуда…
Уже в этом моменте Шевченко позволяет себе зайти слишком далеко в творческом переосмыслении традиционного сюжета. Известно, каким трепетным было отношение евреев к своей вере, а ведь речь идет даже не о второй половине — конце XIX в., когда достаточно широко распространились просветительские и ассимиляторские идеи, а о середине XVIII-ro, времени грандиозного религиозного Ренессанса, напряженной борьбы между ортодоксией и хасидизмом. Перекреститься для обычного местечкового еврея было, наверное, тяжелее и страшнее, чем отдать налетчикам и деньги, и жену с дочерью. Не случайно и в народных песнях мы не встречаем такого поворота событий.
Дальше в "Гайдамаках" все идет по идет по традиционному сценарию: поляки спрашивают водку, музыку, заставляют еврея петь, затем требуют денег. Еврей пытается убедить "гостей", что денег у него нет. Те снова начинают его бить. Дальше происходит поворот, которого мы не видим в народных думках, где еврей терпеливо сносит все навалившиеся на него беды, не пытаясь направить агрессию против кого-либо другого. Шевченковский же Лейба сообщает панам неожиданную информацию:
… Бачте, у Вільшаній
У костьолі… у титаря…
А дочка Оксана!
Ховай боже! Як панночка!
Що-то за хороше!
А червінців! хоч не його,
Та що? Аби гроші."
Услышав про девушку и про деньги, паны тут же собираются в Ольшаны и для верности берут корчмаря с собой.[xvi]
Паны приезжают к титарю, убивают его, забирают деньги и дочку. Лейба присутствует при этом:
В кутку собакою дрижить
Лейба для Шевченко — это собирательный образ еврея, уже хотя бы потому, что других евреев в "Гайдамаках" нет. Именно Лейба призван оправдать все зверства Гонты и Железняка. О них Шевченко пишет с каким-то суровым восторгом, как о торжестве некой высшей справедливости:
… Гнилий Тікич
Кров'ю червоніє
Шляхетською, жидівською…
… Стоїть Гонта з Залізняком…
… Карають завзяті.
Як смерть люта, не вважають
На літа, на вроду
Шляхтяночки й жидівочки.
Тече кров у воду.
Ні каліка, ані старий,
Ні мала дитина
Не остались — не вблагали
Лихої години,
Всі полягли, всі покотом;
Ні душі живої
Шляхетскої й жидівської…[xviii]
Народные песни не знают этой безоглядной уверенности убийц в собственной правоте. Другой гайдамацкий вожак, Швачка, сначала тоже не знает сомнений:
"Ой, не буде краще, та не буде ліпше, як на тій Україні:
Що не буде жидів, що не буде ляхів, а третьой унії!
Ой, не звіть мене Швачкою, а звіть мене Кійло:
Позаганяв жидів, позаганяв ляхів в Білу Церкву на стійло!"…
Но затем в душе его происходит какой-то перелом:
Та ходить Швачка та по Хвастові та у жовтих чоботьах;
Ой, вивішав жидів, ой, вивішав ляхів та на панських воротях!
Та ходить Швачка та по Хвастові, та й став собі в кутку:
— "Ой, не має жидів, ой, не має ляхів; ох, мій тяжкий смутку!"[xix]
Как не похож этот внезапно охваченный сомнениями и смутными угрызениями совести народный герой на шевченковского Швачку, который
Має погуляти
У Бихові, славнім місті,
З Левченком укупі,
Потоптати жидівського
Й шляхетського трупу.
Следующий важный аспект взаимоотношений украинского и еврейского населения — экономический. "В нових піснях, — пишет Драгоманов, — жиди знов споминаються подібно тому, як споминались в піснях з часу козацьких повстаннь. І справді, — хто бачив Україну за остатні 20 років, той бачив, як все більше в ній мужики діставались в грошеву неволю до жидів. Тепер уже можна знов сказати з старими кобзарями, що "жиди-рандарі на преславній Україні", ще гірш, ніж в XVII ст., "заарендували" — або навіть і закупили землю й воду".[xxi]
У Шевченко сама Украина подтверждает это мнение:
… Степи мої запродані
Жидові, німоті…
("Розрита могила". 1843)[xxii]
А поэт, обращаясь к Чигирину, родине Богдана Хмельницкого, с горечью говорит:
… Спи ж, повитий жидовою,
Поки сонце встане…
("Чигрине, Чигрине…", 1844)[xxiii]
Хотя такой картины тотального засилья евреев в народных песнях мы не видим, общее представление о них, как об эксплуататорах, изредка проявляется. Вот мужик жалуется в корчме на свою жизнь:
… Вокомоны з нагайками ходят под воконця,
Заказують панщиноньку перед сходом сонця;
Вокомони з нагайками, гуменни з фандою,
Теперь же я, бедный мужик, що ж почну з бедою?
Як я вижу, нема правди, громада бедуе,
Немци беруть, Ляхи деруть, й Жид не дарує…[xxiv]
Еще один пример из Галиции:
… яка та Русь бедна:
Ой бедна, кажу, бедна, бо паны задрали,
Ой мали мы по корове, и то Жиди забрали;
Жиди взяли по корове, Цесарь бере дети…[xxv]
Этими примерами в песнях практически исчерпывается тема глобальной роли евреев в экономической жизни украинского народа. Мы видим, что они выступают на вторых ролях, после панов-ляхов, немцев, наконец, австрийского императора.
Обратимся к рассмотрению более конкретных проблем повседневной жизни. "Частіше всього, — пишет далее Драгоманов, — жиди споминаються в піснях п'яницьких, — бо жид-арендар на Україні перш усього арендар шинку, — котрий далі стає і банком, і пристановищем злодійства".[xxvi]
Посмотрим, разделяет ли народ такое мнение. Сразу надо отметить, что шинкарь украинских народных песен — необязательно еврей. В равном количестве случаев — это такой же украинец, точнее, украинка, потому что в песнях чаще фигурирует шинкарка. В большом количестве песен шинкарь вообще не назван по имени, и у нас нет никаких оснований обязательно подразумевать под ним еврея. Вот, например, в одной из т.н. "веснянок" мать спрашивает у дочки, вышедшей замуж за пьяницу:
… "Де ж твоі, доню,
Дорогі коралі?"…
… В шинкаркі в Парані.
"А де ж твоі, доню,
Воли та корови?"…
… В шинкаря в оборі.
"А де ж твоі, доню,
Білиі перини?"…
Но нас в первую очередь интересует отношение к шинкарю-еврею. Вот характерная песня с его (в данном случае, ее — шинкарки) участием. Бурлак пропил на рынке все свое добро: волов, возы, сбрую. Наутро, естественно, хочется похмелиться, а не на что:
… Скинув шубу, скинув шапку:
— Сипь, жидівко, хоч из кварту
Похмелитися!
Як піду я до жидівки,
То повірь в набор горілки.
Жидівочка к злидню дметься,
Из бурлаченька сміється
В этом сюжете отразилась наиболее распространенная в песнях ситуация т.н. "спаивания евреями-шинкарями украинского народа". Несложно увидеть, что шинкарка не имеет никакого отношения к образу жизни бурлака-пропойцы, кроме того, что продает ему водку, и странно было бы, если бы она не стала этого делать.
Вот еще один пример: мужик пропил в корчме все деньги, а затем и бычка. Дома, конечно, скандал. Мужик решает бычка выкрасть.
… Да мене жиди злапали,
За чуприну кракали,
Стусаками бьють,
До двору ведуть…
… — Арендару-багатиру, будь на мене ласкав,
Возьми ж собі діти, жінку до неділи в застав.
Ох арендар подобрів, взяв жінку з собою,
Тепер мене оставив з дітьми сиротою…[xxix]
Поведение арендатора, берущего в залог у мужика жену, можно, конечно, осуждать. Но и сам герой, пропивающий все до нитки, затем идущий на кражу и, наконец, после того, как он позорно попался, предлагающий в обмен на бычка жену и детей, не вызывает особых симпатий.
Даже в тех случаях, когда песня прямо говорит о том, что корчмарь-арендатор подбивает мужика на пьянство, речь на самом деле идет о человеке, который сам своим поведением напрашивается на такое обращение и рад поддаться на уговоры. Никакого сочувствия к нему у авторов мы не наблюдаем.
Щасливий чоловек, що пье горевку
Скоро прийде до домоньку, стане бити жёнку…
… Орендарка лепше знае, чого ми потреба,
Повно склянку наливае, хоч кажу не треба;
Повно склянку наливае
Горелоньки причиняе,
Каже мне пити.
А я тому не перечень, та ся напиваю…
… Як горевки не стане, корова не мила,
Мильша е арендарка, що горевку лила…
Далее сюжет развивается по традиционному сценарию: герой пропивает все деньги, а затем, по наущению арендатора, и волов. После чего наступает запоздалое раскаяние, правда, с несколько оригинальным заключительным пассажем:
Бедна ж моя головонька, що ж маю чинити!
Позаберав Жид товар, та нечем робити!
Поду цепом молотити,
В вечер женку бити,
В общественном сознании совершенно четко сложился образ пьяницы, как человека никчемного, которого именно пьянство доводит до нищеты:
… Дивитися, люде добри, що пяниця мае,
А що видит, берет з хаты, за горевку дае.
Затягнувся сам у корчму, та и став говдувати,
А що занес, усе пропив, Жид витрутив з хати…[xxxi]
Большой натяжкой было бы утверждать, что еврей в данном случае является первопричиной пьянства героя. Совершенно очевидно, что потеря имущества и, наконец, дома является результатом разгульной жизни. Разумеется, такая оценка никак не может устроить "хлополюба" Драгоманова. В таком подходе, пишет он, "не ма думки про причину п'янства мужицького. А причина йому лежить найчастіше не в добрій волі мужика, а в тих порьадках, при котрих усе одно мужикові не прожити своєю працею, без довгу в жида".[xxxii]
Народным песням тоже свойственно некоторое сочувствие к разорившимся пьяницам, но вместе с тем они всякий раз четко отражают общественное осуждение, которое вызывает подобный персонаж:
Несчастливий козаченько
Без долі вродився,
Бо в неділю, до схід сонця
Горілки напився…
… Ой як прийдуть жиди грабить—
Да з его сміються.
Та беруть жиди, грабують,
Цінують ні за що,
Кажуть люди й говорять:
Еще жестче отношение к такому "герою" в другом варианте зтой же песни. С самого начала в ней говорится:
—Ти, козаче, ти, бурлаче,
Не хороше робиш,
Що зарання пьєш, гуляєш,
При этом народные песни не пытаются переложить ответственность за народное пьянство на какие-то внешние причины. Каждый сам волен распорядиться своей судьбой:
И я не пий, и ты не пий,
Та кто буде пити?
Та кто буде на Жидовски
Одна из песен рисует радужную картину конца народного пьянства:
Як дуже не мемо пити,
Будемо богати…
… Як мы були пеницеми,
От горевку пили,
Доти нам се ребра боли
Як дурнем светили.
Жиды собе красно ели,
Файно ся вбирали,
Мы, сараки Гуцулоньки,
И хлеба не мали…
… А мы будем працевати,
Женки будут прести,
Жиды будут, песи сыны,
Еще раз подчеркнем, для авторов этих песен благосостояние евреев-корчмарей — следствие народного пьянства. Как только мужики перестанут пить, евреи разорятся. Упоминание "жидовских сирот", на наш взгляд, очень показательно. Авторы осознают, что корчмарство — есть лишь способ для евреев заработать на хлеб для себя и своих семей. Безусловно, объективные интересы евреев-корчмарей и мужиков противоположны, но при этом нигде не говорится о целенаправленном спаивании евреями народа.
Перейдем к следующему аспекту еврейско-украинских взаимоотношений — религиозному. "Треба завважити, — пишет Драгоманов, — що ні в одній з нових пісень, де споминаються жиди, не названі вони "невірними", як іноді (нечасто) звуться вони в старих, півцерковних кольадках. Це найліпший доказ, що в тій неприхильності, з котрою говорять про жидів нові українські пісні, — віра ні при чому".[xxxvii]
Это замечание представляется, как минимум, не вполне точным. Во-первых, колядки и иные праздничные песни религиозного содержания составляют весьма значительную часть песен, в которых упоминаются евреи, и игнорировать их не представляется возможным. Во-вторых, совершенно необязательно называть еврея "неверным", чтобы продемонстрировать свою неприязнь к нему именно как к иноверцу. Ниже мы рассмотрим два аспекта отношения к евреям: один — чисто религиозный, т.е. место евреев в народной христианской мифологии, другой — бытовой, т.е. отношение к евреям в повседневной жизни, как к соседям, знакомым, родственникам.
Религиозные песни с участием евреев разделяются, во-первых, по времени (условному) происходящих в них событий. Первую группу составляют те, которые отражают события библейские. В них выделяется несколько сюжетов. Один из самых распространенных — рождение Иисуса и поиски его евреями:
… Свята Пречиста дитя вродила…
… Неверни Жиды як ся дознали,
Як ся дознали, до Пречистой ишли:
"Свята Пречиста, десь дела Христа?"
"Впустила'м его у сине море." —
Неверни Жиды море зпивали,
Море спивали, Христа шукали…
После этого евреи возвращаются к Марии с тем же вопросом. Она снова пытается их обмануть:
"Пустыла'м его в темнии лесы." —
Неверни Жиды лесы рубали,
Лесы рубали, Христа шукали…
После того, как евреи в третий раз безуспешно искали Христа "в белом камне", наступает счастливая развязка:
"А вже Исус Христос на высокости."[xxxviii]
Однако, далеко не во всех песнях дело оканчивается благополучно. Отличительная черта евреев в песнях этого цикла — их всесилие. Этих евреев нельзя победить, их можно только обмануть, направить по ложному пути. Это не всегда получается. В одной песне евреи безуспешно ищут Христа в Иордане, в пшенице, в лесу, наконец, находят "у месяце":
Стали Жиды с книг читати,
Мусев месяць Христа дати.[xxxix]
Интересно отметить мистическое отношение к еврейским "книгам". Впрочем, в других случаях евреи обходятся и без них. Остановить их не может ничто. Спасая Иисуса, Мария
Занесла его в святу церковцю.
Прийшли жиди ревідувати
Христа шукати.
Церковь злупали, Христа взяли…[xl]
Но апофеозом еврейского могущества следует, наверное, считать следующий сюжет. На вопрос евреев, где Иисус, Мария отвечает:
"Занесла'м его до Пана Бога."
Ой знайшли ж Христа у Пана Бога,
Узяли ж Христа на тяжки муки…[xli]
Впрочем, иногда Иисус попадает в руки евреев традиционным путем, в результате предательства Иуды. Эти песни, в целом, следуют библейскому сюжету, и воспроизводить их нет необходимости.[xlii]
Получив Христа в свои руки, евреи начинают его истязать:
… Тогды Жидове Христа мучили,
Христа мучили, на муку брали,
На распятию, гей, розпинали,
Крюков за ребра, гей, розбивали,
Терновий венець на голов клали,
Глоговы шпильки за ногти били…[xliii]
В этом сюжете, одном из многих на эту тему, интересно сочетание взятого из Библии описания процедуры распятия с характерными для средневековой традиции пытками: подвешиванием на крюках за ребра, вбиванием шпилек под ногти. Вообще описания пыток евреями Христа всегда очень ярки и зловещи.
После гибели Иисуса на кресте изредка возникает сюжет его похорон евреями:
… А юж на кресте Христос умерае,
Жиды взяли, во гроб поховали,
И камением запечатовали…[xliv]
Вторую группу составляют песни, описывающие как бы современные им действия. Основной сюжет здесь — встреча Марии с евреями. Иногда вместо Марии выступает кто-либо другой, например, Святая Елена.[xlv] Вот характерный пример такой песни:
Ишла Мария на крутую гору,
Стр?ла Мария да три жидовини:
"Ви, жидове, Христа замучили?"
"Не ми, Mapi?, то наши предки"…[xlvi]
На этом разговор и заканчивается. Для песен этой группы характерна перемена ролей. Теперь уже Мария чувствует свою силу, а евреи, не имея возможности оправдаться, только стараются переложить ответственность на плечи своих предков (или, иногда, братьев[xlvii]). Собственно, это изменение статуса действующих лиц и дает нам основание перенести действие в современность.
Другой, редко встречающийся в песнях (в используемых нами сборниках он появляется только один раз), сюжет связан с явлением Христа. Его увидела еврейская девушка, набиравшая воду в Дунае, а рассказала своему отцу. Старый еврей отвечает:
"Ой девче, девче, ты, Жидовина,
Кабы'сь ты не так моя детина,
Казав бы'м я тя в Дунай шинути.
Втоды Руский Бог из мертвых устане,
Коли тот каплун сиред мене злетит,
Под облаки сяде, красне запее." —
Ест перед Жидов тарел точеный,
А на нем лежит каплун печений,
А каплун злетев, на облак си сев,
Краснейко запев, а Жид остовпев.[xlviii]
Здесь мы видим уже окончательное снижение образа. От былого могущества не осталось и памяти. Чтобы повергнуть своего оппонента, Христу достаточно незатейливого чуда с летающим каплуном.
В целом рассмотренные нами выше песни позволяют сделать однозначный вывод: и в XIX в. в украинском народе сохраняется стойкий образ евреев как мучителей и убийц Христа. Именно в песнях религиозного характера неприязнь к евреям достигает наивысшей силы, и для нее в этих песнях содержатся наиболее весомые аргументы. И именно религиозный мотив, как мы увидим ниже, является основанием для того глубокого отчуждения, которое существовало в народной массе по отношению к евреям на чисто бытовом уровне.
Переходя к вопросу о повседневно-бытовых отношениях украинского и еврейского населения, мы должны выделить опять-таки два типа сюжетов. В одних из них евреи выступают в качестве второстепенных персонажей, демонстрируя тем самым прочную устоявшуюся традицию совместного проживания двух народов. При этом отношение к ним может носить, а может и не носить легкий негативный оттенок. Вот, например:
Ой, ходила дівчина бережком,
Заганяла селезня батіжком:
"Гиля, гиля, селезню, до дому!
Продам тебе жидовину рудому"…
В другом варианте зтой песни "дівчина" собирается продать селезня "злидару старому".[xlix]
Или такая "веснянка":
… Ой жид йде, коня веде,
А за жидом жидовина:
Постой жиду, сучий сину,
В другой песне, жатвенной, еврей фигурирует наряду с попом:
Выйди, Попоньку, до нас,
Выкупи венок у нас…
… Бо як не выйдешь до нас,
Не скупишь венця у нас,
До корчмы занесемо,
Там горевки напьемо;
Занесемо до Жида,
Еврей в этих песнях необязательно только шинкарь:
… Молодому Коэакови лекаря шукали.
"Не треба ми ни лекаря, ни доктора Жида,
Идеть мене приведете черця з монастыря!"…[lii]
Евреи или связанные с ними элементы быта часто используются в сравнениях:
Надулася девчиночка,
* * *
"… А где ж твоя, Козак Нечай
Хорошая женка?" —
"Ой у пана у Гетьмана
Еврейская синагога (или Бейт-Мидраш) — "школа" — привычный топоним народных песен. Так, в думе про убийство Нестерюка
Исховали Нестерюка у Жидовський школы…[lv]
А в песне про "Птичий банкет" есть такие слова:
… "Гей, гей, пугачи, славные трубачи,
Теперь ходем на ловы до Жидовской школы!"…[lvi]
Угрозы евреям в песнях этого разряда носят, скорее, шутливый характер:
"… Як идете хлопци в танец,
Берет буки в руки:
Наберут ся Жиды страху,
* * *
В мене бучок деревяный, а на конце бляшка,
Як замахну, то не лишу ни Жида, ни Ляшка.[lviii]
* * *
Ой їхав я через Балту,
Наробив я жидам ґвалту.
Жиди мене в Балті знають,
Еще раз подчеркнем, что отношение к евреям в этих песнях легкое и, в общем, невраждебное. Этого никак нельзя сказать о стихах Шевченко, где евреи также выступают в качестве второстепенных персонажей. Так, в "Кавказе" (1845) мы встречаем такое замечание:
… крий нас, боже,
Щоб крадене перекупать,
Это перекликается со словами Драгоманова о еврейском шинке, который становится "пристановищем злодійства". В народных песнях мы евреев в таком качестве не встречаем.
Угрозы евреям у Шевченко далеко нешуточные:
Ой виострю товариша,
Засуну в халяву
Та піду шукати правди
І тієї слави…
… Та спитаю в жидовина,
В багатого пана,
У шляхтича поганого
В поганім жупані…
("Ой виострю товариша…", 1848)[lxi]
Наконец, народные песни совсем не знают "кровавого навета", о котором Шевченко упоминает просто мимоходом, как о чем-то общеизвестном. "Героиня" не знает, что делать со своими многочисленными детьми:
… Чи то потопити?
Чи то подушити?
Чи жидові на кров продати,
А гроші пропити?..
Если до сих пор мы говорили о народных песнях, упоминающих о евреях вскользь, между прочим, то теперь перейдем к другой их группе. В этих песнях между евреями и украинцами возникают более глубокие отношения, что сразу приводит к конфликтам, а порой и трагедиям. Вот самый простой пример.
Андрей возвращается с поля, а его жена, Евдокия, ушла из дома. Тесть сообщает Андрею, что видел Евдокию, разговаривающую с сыновьями Круя. Андрей находит жену и везет, привязав косами к коню.
… Зостречестся Андрейко с чотырема Жиды:
"А дай-ко ты, Андреечко, Одокии жити!" —
"А вы, Жиды, не Руснаки, та не ваша Вера!"…[lxiii]
Попытка евреев заступиться за Евдокию встречает немедленный отпор, причем мотив Андрея прост и, очевидно, убедителен для его собеседников: вы люди чужой веры, в наши дела вам лезть нечего.
Семейные отношения евреев и украинцев, нечасто, но все же, вероятно, возникающие, приводят только к несчастью. В одной из "веснянок" парни ухаживают за девушкой, предлагая ей вино. Но девушка остается грустной:
… жаль мені того,
Що я звінчалася
З тим жидом, з тим жидом![lxiv]
Причины этого горя раскрывает другая песня. Дочка жалуется матери на свою тяжелую жизнь, угрожает уйти из дому или вообще покончить с собой. Мать начинает выяснять возможные причины ее горя: может быть у дочки "свекорко лихий"? Нет, "свекорко" "як руйдний батенько". Может "свекруха лиха"? Нет, и "свекруха" "як руйдна матюнка". Мать продолжает перебирать всех свойственников, наконец, добирается до мужа:
… Кажуть люде, да моя донечко, миленький лихий?
"А у мене милий жид-недовірок, да й угадали ви!"[lxv]
Итак, причина найдена, и она предельно проста: девушка вышла замуж за иноверца и ее это настолько угнетает, что она готова даже умереть.
Но совсем плохо заканчивается обратная ситуация: еврейская девушка Хая полюбила украинского парня Ивася. Хаюня уезжает с Ивасем якобы к нему домой.
… Ой выехали
На мост высокий,
Кинув Ивась Хаюню
В Дунай глыбокий:
"Плывай, Хаюню,
Вод краю до краю,
Колись не знала
Нашого звычаю!
Плывай, Хаюню,
Вод меры до меры,
Колись не знала Нашои Веры!"[lxvi]
Попробуем подвести некоторые итоги. Рассмотренные источники позволяют утверждать, что корни украинско-еврейского отчуждения изначально лежали в религиозной сфере, следовательно, носили глубинный цивилизационный характер.
Противостояние иудаизма и христианства, идущее со времен возникновения последнего, заложило основу для практически повсеместного распространения антисемитизма в Европе. Ситуация повседневного сосуществования двух общин поддерживала постоянный уровень взаимной неприязни. Однако, только в отдельные, относительно краткие, исторические периоды эта неприязнь переходила в открытые столкновения, в которой страдательной стороной выступали, естественно, евреи, в силу своей малочисленности и статуса пришельцев (“инородцев”). Он сохранялся за ними вне зависимости от реального срока их проживания на той или иной территории, в том числе и потому, что культивировался собственно еврейской традицией.
Итак, религиозное отчуждение было глубоко, непримиримо и неискоренимо, а, следовательно, налагало табу на все формы семейно-родственных отношений, носивших в народном сознании того времени сакральный характер.
Следующий вопрос: подкреплялась ли религиозная, мировоззренческая, по своей сути, вражда столь же острым противостоянием на бытовом, соседском уровне? И вот здесь ответ будет отрицательным.
Главное, на чем держался (и держится) тезис о непримиримости украинско-еврейских противоречий: миф об экономическом угнетении и спаивании евреями украинского народа не находит своего подкрепления в наших источниках. Народные песни ни в коем случае не рассматривают евреев как главных угнетателей, а причины мужицкого пьянства видят отнюдь не в еврейских кознях, а в личных качествах конкретных пьяниц.
Поэтому и повседневное отношение к евреям можно характеризовать как устоявшееся, скорее, ироничное, чем враждебное. Отчуждение носит спокойный характер, причины его стандартны для народного (и не только) сознания, которое утверждение своих жизненных ценностей (этических и эстетических установок) производит через отторжение и принижение ценностей других этнических (конфессиональных, сословных) групп.
Очень показательна оценка, даваемая в песнях истории украинско-еврейских отношений. С одной стороны, в них дается картина тотального экономического засилья евреев в середине XVII в. С другой, подчеркивается, что собственно угнетателями являлись лишь немногие представители еврейской верхушки. Главное же, что в целом, безусловно, поддерживая освободительное движения казачества, авторы дум ни в коей мере не оправдывают тотального антиеврейского террора, которым оно сопровождалось. Показательно, что даже одного из предводителей гайдамаков в думе посещают сомнения в правильности такого рода действий.
Из этого можно сделать вывод, что авторы дум не рассматривали события сто-двухсотлетней давности как образец для поведения своих современников. Погромы Хмельницкого и гайдамаков ни в коей мере не выступали, с их точки зрения, в качестве “руководства к действию”, а, напротив, требовали взвешенного осмысления и, скорее, осуждения, нежели безоговорочного восхваления.
В целом на основании проделанного анализа мы не можем говорить о существовании в украинском народе в рассматриваемое время агрессивного антисемитского стереотипа. Глубокое отчуждение носит устоявшийся характер и основано на кардинальном различии систем ценностей, образа жизни, поведенческих стереотипов, места в социально-экономической структуре общества. Вместе с тем, народом был выработан философский подход, позволявший спокойно и объективно оценить место евреев в истории и современной жизни, обозначить сферы возможного взаимодействия, отработать модели в целом бесконфликтного сосуществования. Это приводит к необходимости искать непосредственные причины погромов вне обыденной народной психологии.
Совершенно по-иному подходят к еврейскому вопросу Драгоманов и Шевченко. Отрицая, фактически, наличие какого-либо религиозного противостояния, они переносят украинского-еврейские противоречия исключительно в экономическую и бытовую плоскость.
Евреи у них выступают в роли не просто народных угнетателей, а некоего “средоточия зла”. В них воплощены не только все “обычные” отрицательные качества: жадность, подлость, трусость, преступные наклонности и т.д., но и “специфически еврейские”: спаивание народа и употребление крови христианских младенцев. Соответственно и описание этих персонажей откровенно враждебное, а не ироничное, как в народных песнях.
Из такого подхода вытекает и отношение к казацким погромам XVII–XVIII вв. Драгоманов и Шевченко не просто оправдывают, но прямо восторгаются образом действий повстанцев, видя в них прямой пример для подражания.
Это заставляет поставить под сомнение т.н. “народность” творчества демократической украинской интеллигенции XIX в. и поднять вопрос о ее роли в подготовке почвы для погромного движения.
Скорочена версія цієї статті була опублікована у збірці: «Штетл» як феномен єврейської історії. Збірник наукових праць. Матеріали конференції 30 серпя – 3 вересня 1998 року. Київ: Інститут юдаїки, 1999. С. 328–337.
[i] Исторические песни малорусского народа. С объяснениями Вл.Антоновича и М.Драгоманова. Т. 2. Вып. 1. Песни о борьбе с поляками при Богдане Хмельницком. Киев. 1875. С. 30.
[iii] Шевченко Т. Повне зібрання творів у 12-ти томах. Т. 1. Поезія. 1837-1847 рр. К. Наукова думка. 1989. С. 20
[xiii] Драгоманов М.П. Нові українські пісні про громадські справи (1764-1880). Женева. 1881. С- 118-119, в прим.
[xiv] Головацкий Я.Ф. Народные песни Галицкой и Угорской Руси. Ч. III. Разночтения и дополнения. Отд. I. Думи и думки. М. 1878. С. 471-472. № 3.
[xix] Політичні пісні українського народу ХУІІІ-ХІХ ст. З увагами М.Драгоманова. Ч. І. Розд. І. Ж?н?ва. 1883. С. 53.