В этой главе мы хотели бы рассказать о том, как было принято вести себя в среде украинской элиты. Что считалось приличным, что ценилось и как следовало поступать в определенных ситуациях. Какие были традиции, нормы поведения. Какие явления, характерные для эпохи барокко, получили отражение в украинском обществе, а какие наоборот – были характерны только для Украинского гетманства.

Одной из отличительных черт общества Украинского гетманства была традиция скромности. Демократические традиции казачества сдерживали стремление выделиться своим богатством. При выборах гетмана (равно как и всех остальных должностных лиц Украинского гетманства) кандидат должен был трижды отказаться от булавы и лишь под давлением общественности согласиться ее принять (не было ли здесь параллели с христианской традицией, по которой священник, принимающий постриг, трижды должен возвращать ножницы будущему монаху?). Видимо, именно эта традиция скромности, согласно которой ни старшина, ни гетман не должны были выделяться из казацкой среды, долгое время позволяла Украинскому гетманству сохранять свое своеобразие, не допуская превращения старшин в обычных помещиков.

Конечно, случалось, что сыновья гетманов страдали болезнью «золотой молодежи», нарушая старинные традиции и пускаясь «во все тяжкие». Это вызывало праведное негодование и чаще всего плохо заканчивалось. Яркий пример – сыновья гетмана Ивана Самойловича, которые позволили себе разъезжать по Украине в золоченой карете, купленной гетманом в Гданьске¹. Не раз гетманов обвиняли в нарушении казацких традиций и даже лишали их гетманской булавы (например, тот же И. Самойлович). Но чем более мирной становилась жизнь Украинского гетманства, тем больше соблазнов в ней возникало, и тем меньше работали строгие ограничения военного образа жизни.

Замечательные зарисовки из реалий повседневной жизни казацкой старшины оставил нам Николай Гоголь: «Шумит, гремит конец Киева: есаул Горобець празднует свадьбу своего сына. Наехало много людей к есаулу в гости. В старину любили хорошенько поесть, еще лучше любили попить, а еще лучше любили повеселиться »². А помните: «Между тем распространились везде слухи, что дочь одного из богатейших сотников, которого хутор находился в пятидесяти верстах от Киева, возвратилась в один день с прогулки вся избитая, едва имевшая силы добресть до отцовского дома, находится при смерти и перед смертным часом изъявила желание, чтобы отходную по ней и молитвы в продолжение трех дней после смерти читал один из киевских семинаристов: Хома Брут. Об этом философ узнал от самого ректора, который нарочно призывал его в свою комнату и объявил, чтобы он без всякого отлагательства спешил в дорогу, что именитый сотник прислал за ним нарочно людей и возок». То есть сотник – заметим, не полковник и уж тем более не гетман, мог обратиться к ректору Киево-Могилянской академии, в которой училась вся элита Украинского гетманства.

Украинское общество эпохи гетманства поражает смесью южного темперамента, утонченности барокко и сентиментальности. Закаленные в сражениях мужчины позволяли себе плакать, причем не в фигуральном смысле этого слова. Слезы считались не проявлением слабости, а доказательством искренности чувств. В этом, конечно, заметно влияние барокко и его норм. Слезы на глазах мы видим у сильного и мужественного человека, каким, несомненно, был Б. Хмельницкий. При разговоре с митрополитом Макарием гетман со слезами говорил: «Благодарю Бога, удостоившего меня перед смертью свиданием с твоей святостью»³. Гетман «заплакал» и когда слушал, какие трудности испытывал Львов во время осады⁴.

Не менее часто плакал и другой гетман – Иван Выговский. Дважды Выговский плакал перед Хмельницким, когда тот обращал на него свой гнев⁵. Заплакал Выговский и получив от поляков измененные статьи Гадячского договора: «И сев на кровать, он заплакал»⁶. «Горько плакал» Юрий Хмельницкий, когда увидел изуродованное тело своего зятя Д. Выговского⁷. «Расчувствоваться и плакать» могли себе позволить и запорожцы при чтении патриотичных посланий от гетманов⁸. Плакал, умоляя отпустить его в монастырь на покаяние, Иван Самойлович, когда старшина свергала его с гетманства. Он плакал, показывал свои больные глаза и умолял отпустить его в монастырь на покаяние⁹.

Для справедливости отметим, что прослезиться было принято и в Речи Посполитой. Польские короли, магнаты и шляхты плакали по поводу и без него. Ян Собесский, согласно легенде, плакал на львовском рынке, когда подписывал Вечный мир, по которому Польша отказывалась от Левобережной Украины.

Зато явным отличием от западной или даже польской традиций было нераспространение в Украинском гетманстве поединков¹⁰. Источники не донесли до нас ни единого свидетельства собственно дуэли среди казацкой элиты. Конечно, не сохранились судебные дела XVII века территорий, входивших в Украинское гетманство (они просто погибли вместе с архивами генеральных канцелярий). Но в документах XVIII в. тоже ничего подобного не встречается, а если поединки на Украине все-таки происходили, они должны были иметь место и позднее.

Если брать времена Киевской Руси, то считается, что традиция поединков была заимствована от норманнов. Упоминания об участниках поединков встречаются в «Русской Правде» и в «Повести временных лет» (поединщик = разбойник). В позднее средневековье и в ранний период Великого княжества Литовского получает распространение понятие судебных поединков (поле или рубеж)¹¹, но чаще всего они запрещались – даже если русина вызывал на бой «немец», т.е. западный рыцарь. В 1410 г. киевский митрополит Фотий предписывал не допускать к причастию и крестному целованию участника поединка, «подобно псу», а священник, нарушивший это правило, лишался своего сана. Человеку, убившему в поединке, запрещалось 4 года входить в церковь и 18 лет причащаться. Чуть раньше аналогичные шаги были предприняты католической церковью, когда в 1373 г. судебные поединки были запрещены папой Григорием XI¹². Но, видимо, увещевания церкви не слишком действовали, и в грамотах князей Великого княжества Литовского того же 1410 года идет речь о решении судебных споров путем поединка¹³.

В Речи Посполитой (как в Короне, так и в Великом княжестве Литовском) поединки происходили по поводу и без повода. Попытки ограничить дуэли на время военных походов тоже не слишком помогали, так как вольная шляхта расценивала такой приказ как ограничение своих прав. По решению сейма 1609 г.¹⁴ даже вызов на поединок, сделанный военным, карался смертью. Но, как свидетельствуют источники, это правило, как и многие другие, в Речи Посполитой не работало¹⁵.

Один из польских дневников времен восстания Б. Хмельницкого ярко живописует повседневность польской шляхты на войне. Некий шляхтич польский (история не донесла нам его имени) как- то раз пошел на пьянку к своим приятелям – коллегам по полку (хоругви). Приняв изрядную дозу, один из собутыльников счел себя оскорбленным нашим героем и начал кричать: «Бейся со мной!». Благоразумный, хотя и подвыпивший шляхтич отвечал, что сразу биться не может, приводя при этом веские причины: «Одна, что тут обоз, вторая, что нет у меня сабли, т.к. пришел к своему товарищу на посиделки, а не на войну, но если не может быть иначе, то завтра утром и за обозом, а не в обозе». Увещевания не действовали и шляхтич «вынужден был вынести саблю». Тут его противник «на меня прыгнет, кричит “сгинешь”, а я отвечаю: “Это как Господь Бог рассудит”. После второй или третьей атаки дотянулся до его пальцев и говорю: “Видишь, нашел что искал!” Думал, что он тем довольствуется, но он либо не чувствовал рану, будучи пьяным, или хотел отомстить, бросился снова на меня, махнул раз, другой, а у него уже кровь на губах брызжет…» Забияка только и успел прошептать: «Господь Бог видит мою невинность, встретимся мы с тобой », как «и рука и сабля упали». «Хозяин прибежал, кричит мне: “А, изменник! Покусал мне брата, в землю пойдешь!” Отвечаю: “Чего искали, то и нашли”». Шляхтич на страницах своего дневника признавался, что на самом деле «просто боялся его, т.к. он на глазах  всей хоругви несколько недель назад Павла Касовского изрубил, нашего товарища»¹⁶. Поединок закончился без жертв и к чести героя повествования.

Одним из самых известных эпизодов несостоявшихся поединков с участием казацкого старшины является рассказ польского шляхтича, писателя и забияки Я. Пасека о своей ссоре с И. Мазепой, будущим знаменитым украинским гетманом.

Произошло это в «последнем покое, перед тем, где был король», т.е. в приемной польского короля Яна Казимира. Пасек, придя к королю, увидел там юного Мазепу (тот был «покоевым»). Поляк, по собственному выражению, был «хорошо выпивший» и сразу обменялся с Мазепой несколькими острыми фразами, а затем ударил его по лицу. Иван схватился за саблю, Пасек тоже. Придворные бросились к ним, крича: «Стой, стой! Король здесь за дверью»¹⁷. Поединок, разумеется, не состоялся, а впоследствии король заставил поссорившихся помириться.

Таких эпизодов, когда казацкие старшины хватались за сабли, но поединок так и не имел место, история сохранила довольно много. В трагический для Б. Хмельницкого момент лета 1653 г., когда его старший сын Тимош находился в смертельной опасности, осажденный в молдавском городе Сучава, казацкие полковники в ответ на приказ идти ему на помощь заявили: «Непотребно де нам чюжой земли оборонять, а свою без остереганья метать...». Хмельницкий взбеленился, выхватил саблю и рубанул Черкасского полковника по руке. Но затем, успокоившись, Богдан прибег к своей обычной уловке, играя в панибратство с казаками: «И придя к казакам гетман поклонился трижды в землю, и велел дать им бочку меда, и говорил им: детки де мои, напейтесь и меня не бросайте. И казаки де гетману сказали: пан гетман, твоя воля, а быть мы с тобою все готовы»¹⁸.

В 1656 г. Б. Хмельницкий, поссорившись со своим ближайшим сподвижником и генеральным писарем (аналог канцлера), как описывал очевидец, «напал на Выговского и уже наполовину обнажил саблю, приговаривая: “хочешь быть гетманом!” Кровь все же не пролилась, оба поехали в Чигирин, гетман слез с коня у дома Выговского и там они начали ругаться». Закончилось все тем, что гетман сел на коня и поехал домой»¹⁹.

В 1672 г. гетман Демьян Многогрешный, правда, находясь под воздействием алкоголя, «полковника Дмитряшку изрубил саблею у себя в светлице»²⁰.
На официальных банкетах у старшины тоже бывало доходило до открытых оскорблений, когда полковники хватались за сабли и не стеснялись в выражениях. Так племянник И. Мазепы И. Обидовский Киевского полковника К. Мокиевского «трохи шпагою не пробыл », когда тот в его присутствии оскорбил гетмана. Мокиевский в ответ «порывался до шабле»²¹.

Почему все-таки поединки не были распространены в Украинском гетманстве, элита которого считала себя «людьми рыцарскими »? Можно вспомнить, что третья редакция (1588 г.) Литовского статута запрещала поединки, регламентируя наказание в зависимости от его исхода²². Правда, именно эта редакция статута на территории Украинского гетманства не работала. Но, возможно, тут в силу вступали традиции военного общества, запрещавшего дуэли в военное время.

Другое дело – герцы, поединки отчаянных смельчаков накануне битвы. Традиция, явно восходящая ко временам былинных богатырей. Например, Нежинский полковник и наказной гетман Северский Иван Золоторенко погиб на герцах осенью 1655 г. под Быховым (Белоруссия). Герцы происходили практически перед каждым крупным сражением казаков с поляками.

Можно еще отметить, что в Украине было широко распространено понятие права, завоеванного саблей. Тут ярким примером служит знаменитая «дума» Ивана Мазепы, в которой есть такие слова: «Нехай вѣчна будет слава, же през шабли маем право!»²³ Старшина неоднократно подчеркивала в разговорах с русскими воеводами, что их «не на саблю взяли», но они добровольно присягнули царю – с условием, что тот будет исполнять взятые им обязательства.

Согласно легенде, польский король Владислав IV накануне восстания намекнул оскорбленному поляками Богдану Хмельницкому на возможность решить его вопрос силой: «Ты казак, и у тебя есть сабля». Гетман Иван Выговский заявлял полякам: «Куда казацкая сабля дотянулась, там и казацкая власть быть должна»²⁴. В том же духе высказывался и гетман Многогрешный, заявив, что великий государь «преславный город Киев и все малороссийские городы не саблею взял», поддались они царю добровольно²⁵.

Чувственность и сильные страсти проявлялись во многих сферах Украинского гетманства. Не обходилось и без греха. В ревностно- православном украинском обществе, разумеется, никто не был ангелом. Замечательную систематизацию грехов своего общества составил Иннокентий Гизель – который как архимандрит Киево-Печерской Лавры и ректор Киево-Могилянской академии, разумеется, за свой век прослушал не одну тысячу исповедей. Среди прочего он упоминает «обрученных, обнаруживающих нетерпение»²⁶. То, что молодые люди в Украинском гетманстве позволяли себе известную близость, не дождавшись венчания, сомнений не вызывает. Документы сохранили яркие примеры таких историй.

В Генеральной канцелярии рассматривалось судебное дело об убийстве младенца. Обвиняемая рассказала, что ее муж перед их свадьбой два года «женихався». Как-то в этот период, перед Рождеством, он пришел домой, где жила девушка. Дома не было ее матери и брата. «Я, любячи его, и взявши горілки в дому своем, якая от гостей зосталася, з ним Василем, напившися и пошовши в хлев, учинила з ним на погребі гріх». Когда открылась беременность, они повенчались «и весіля стали отправляти». Но опасаясь осуждения, молодой избил жену, отчего у той случился выкидыш²⁷.

Нравы были достаточно свободными. Мы видели, что даже Богдан Хмельницкий сначала «отпраздновал свадьбу» с Е. Чаплинской и только через полгода после этого обвенчался с ней. Судебные дела начала XVIII века пестрят случаями, когда хлопец обещал жениться, гулял с девушкой, а когда обнаруживалась беременность – сбегал. Гуляние, не брезговавшее горилкой, было достаточно распространено и среди горожан, и среди казаков (Оришка, выпив несколько чарок горилки, согрешила»). Многие заканчивались удачно, свадьбой²⁸.

Скорее всего, в обществе осуждали не столько саму раннюю связь, сколько внебрачного ребенка. Замечу, при этом, что в украинском обществе времен Гетманства убийство матерью незаконнорожденного ребенка считалось не преступлением, а грехом, за который священники наказывали не особо строго²⁹. Бытовали средства «на нерождение плода или на извержение»³⁰. Ну и не было украинское общество лишено представительниц древнейшей профессии³¹. «Блудницы», по свидетельству И. Гизеля, проживали при корчмах, владельцы которых «тщатся или попущают, дабы блудницы при них жили и гостем их служили, дабы тако множае гостей чрез их прелесть прибавляли»³².

Что касается брака, то в нем инициатива, исходившая от женщины, была нередким случаем. Например, Боплан утверждал, что «в противоположность общепринятым у всех народов обычаям, здесь можно увидеть, как девушки сами ухаживают за молодыми людьми, которые им понравились». Он рассказывал историю, как девушки приходят в дом к молодому человеку и в присутствии его родителей «покорно просят тебя взять меня в жены». К тому же Боплан утверждал, что отказать девушке считалось дурной приметой и поэтому ей чаще всего сопутствовала удача³³.

Исследователь запорожской старины Д. Эварницкий писал, что у запорожцев была такая традиция: осужденный на смертную казнь («на палю», т.е. на кол) мог спастись, если за него согласится выйти замуж какая-нибудь девушка. Правда, иногда запорожцы предпочитали смерть. Так рассказывали, что однажды явилась некая девица, вся завязанная платками, и выразила желание взять в мужья осужденного казака. Но тот попросил девушку снять платки, и она оказалась рябая «петривська зузуля». Тогда запорожец заявил, что чем с такой венчаться, он лучше будет «на пали мотаться» и пошел на смерть³⁴.

Что касается элиты, то все-таки инициатива со стороны девушки была скорее исключением из правил. Обычно же в среде украинской элиты было принято сватать детей по взаимной договоренности, заранее обсудив все детали. Уже к концу XVII в. на Левобережье формируются «кланы» старшины, тесно связанные между собой узами родства, кумовства и т. д. По подсчетам исследователей, при Мазепе на должностях «генеральной старшины» (обозный, есаул, писарь, судья и бунчужный) находились представители всего 13 фамилий, а полковниками становились члены 28 фамилий.

Ключевую роль в согласии на брак играли матери невесты – что еще раз подчеркивает то особое положение, которое занимали женщины в украинском обществе. Григорий Дорошенко, брат гетмана Д. Дорошенко, сватаясь к дочери Переяславского полковника Дмитрашки Райча, обращался за согласием не к нему, а к его жене («Милостивая госпоже Димитрашковая, моя милостивая госпоже »). Причем сватами выступали (именно в таком порядке) мать Г. Дорошенко и «брат наш гетман». Григорий рассчитывал после устного согласия жены Д. Райчи услышать и «совершенный матерний во всем ответ», после чего «по совету господина мужа своего и кровных ваших… сговор учинити». К тому же Дорошенок надеялся, что Левобережный гетман Д. Многогрешный «нам в том святом деле не похочет быти препоною»³⁵.

Весьма показательно, что браки детей старшины в этот период заключались исключительно с согласия (или благословления) гетманов³⁶. Процесс сватанья можно проследить на примере Анны Обидовской, о которой мы говорили выше. Там также ключевым моментом было согласие матери невесты и благословение гетмана.

Анне Обидовской не удалось выйти замуж за своего избранника. Но в некоторых случаях женщинам удавалось настоять на своем. Примером такого «happy end»а служит Анастасия Милорадович, которая воспитывалась своей бабушкой из старшинского рода Полуботков. Бабушка нашла девушке достойного жениха – И. Лашкевича. Дедом его был Прилуцкий полковник Г. Галаган. У 20-летней девушки вспыхнуло с этим молодым человеком романтическое чувство. Но отец, Черниговский полковник и отставной генерал-майор, воспротивился браку. Девушка подала в суд, доказав, что отец не дает ей благословения и не выделяет причитающейся ей части приданого покойной матери. Суд дал разрешение на брак, и молодые обвенчались, хотя Милорадович обратился к епархиальному архиерею с требованием запретить венчание. Еще два года длился суд, дойдя до Сената, который все-таки вынудил поделить материзну (приданое матери) поровну между сестрой и братом³⁷.

Часто являясь активной стороной романа и настаивая на своем в противостоянии с родителями, опекунами или прочими родственниками, украинские девушки могли решиться даже на такой отчаянный поступок, как побег и тайное венчанье. Самый известный такой эпизод – роман Мотри Кочубей и Ивана Мазепы.

Иван Степанович был искренне влюблен. А страсть со стороны столь влиятельного, богатого и незаурядного человека не могла не льстить самолюбию девушки. К тому же, ухаживал он очень красиво. Предания, сохранившиеся в Батурине, рассказывают про старинный дуб на аллее, соединявшей имения Кочубея и Мазепы (в народе она и сейчас именуется «аллеей кохання»), в дупле которого влюбленные прятали тайную переписку.
Помимо большой разницы в возрасте ситуацию усложняло то, что Мотря была крестницей Ивана Степановича и, по церковным канонам, они не могли пожениться. Правда, для всемогущего Мазепы, крупнейшего церковного мецената и личного друга всей украинской и русской духовной иерархии (и Стефан Яворский, и Феофан Прокопович во многом были именно ему обязаны своей блестящей карьерой) – это была решаемая проблема. Другой, не решаемой, оказалась позиция родителей Мотри, которые категорически отказались давать свое благословение.

Все закончилось тем, что в один прекрасный вечер девушка убежала к гетману. Сколько она пробыла у Мазепы – неизвестно, но вскоре он отослал ее обратно к родителям в сопровождении стрелецкого полковника Григория Анненкова. Прощаясь в «покое мурованном», Мотря поклялась «что хоть так, хоть этак будет, но любовь наша не изменится». Мазепа подарил возлюбленной брильянтовый перстень «лучше и дороже которого у меня не имеется». Гетман целовал «беленькие ручки» и уверял, что «если жив буду, то тебя не забуду».

Мотря была недовольна решением Мазепы отправить ее обратно домой. Тот объяснял, что, во-первых, Кочубеи «по всему свету объявили, что я взял у них дочку ночью силой и держу у себя вместо наложницы». Во-вторых, гетман откровенно признавался, что если бы Мотря оставалась у него в доме, «я бы не смог никоим образом выдержать, да и Ваша милость тоже. Стали бы мы с тобой жить так, как супружество велит»³⁸.

В конечно счете, брак так и не состоялся. Через некоторое время Мотря вышла замуж за сына генерального обозного В. Чуйкевича, разделила судьбу своего мужа и была отправлена Петром в 1710 г. Сибирь, где, по-видимому, и умерла³⁹.

Кочубеями (точнее – Кочубеевнами), происходившими от крещенного татарина Кучук бея, видимо, часто владели восточные страсти. Немногие знают, что побег из отцовского дома Кочубеев совершила далеко не одна Мотря. В. В. Кочубей лишил наследства свою дочь Ганну, которая также бежала из дома и тайно обвенчалась с Степаном Томарой. А его внучка Надя бежала с капитаном П. Потемкиным и обвенчалась с ним⁴⁰. Агафена Кочубей в 1781 г. «в ночь с 9 на 10 января» вышла замуж за А. П. Фролова-Багреева⁴¹.

Среди других случаев можно назвать внучку гетмана Д. Апостола, которая тайно обвенчалась с М. Муравьевым⁴².

Значительно более счастливой, чем роман Мотри с Мазепой, не менее романтичной, но гораздо менее известной была история брака другого гетмана – Ивана Выговского. Правда, тогда он был еще не гетманом, а генеральным писарем – вторым человеком в Украинском гетманстве, этаким канцлером или премьер-министром.

Выговский овдовел еще в 1651 г. и долго не решался на повторный брак. Но затем влюбился, как мальчишка, в Елену Стеткевич, дочку каштеляно новгородского Минского воеводы Богдана Стеткевича и княгини Елены Соломирецкой⁴³. Род был очень именитый, сенаторский, рядом с которым простые шляхтичи Выговские, к тому же примкнувшие к казакам, казались чуть ли не чернью. Надменный Стеткевич, считая брак дочери с писарем мезальянсом, отказал Ивану. Но Елена, видимо, имела другое мнение относительно перспектив брака с честолюбивым писарем (прямо как Мотря Кочубей). Наверняка не без ее согласия Выговский решился на дерзкий поступок: несколько тысяч его слуг выкрали девушку и с почестями привезли в Киев. Там писарь сделал официальное предложение руки и сердца, осыпал Елену богатыми подарками и обещал в случае отказа вернуть ее к родителям. Красавица дала согласие, которое получило благословение самого киевского митрополита Сильвестра Косова. Брак был заключен⁴⁴.
Впоследствии Выговский даже добивался от российских властей имений Стеткевича в Беларуси («у которых маетности в Оршанском повете»)⁴⁵, в результате чего возник конфликт интересов Украинского гетманства с Московским государством, приведший к трагическим последствиям.

Не менее независимо поступали украинские пани в тех случаях, если им не нравились их мужья. Так сестра Мазепы Александра Войнаровская приняла решение оставить мужа-католика и уйти в православный монастырь, приняв постриг. Она уехала в Киев вместе со своим сыном, Андреем Войнаровским. В Киеве жила ее мать Мария Магдалена, властная родительница гетмана, о которой мы уже писали. Пани Войнаровская поселилась в одном из женских монастырей, где Мария Магдалена была настоятельницей.

Поляки посчитали это вмешательством Мазепы в их дела. Началось активное давление на гетмана. К нему писали помимо самого Войнаровского (мужа его сестры) гетман великий литовский Казимир Сапега, гетман польный литовский Иосиф Слушка и сам гетман великий коронный Станислав Яблоновский. Все они просили «вернуть детей», «не разрушать семью» и заставить сестру выполнять супружеский долг⁴⁶. Но гетман поддерживал решение сестры, осыпал милостями племянника. Ни о каком возвращении их в Речь Посполитую не могло быть и речи. К тому же вскоре пани Войнаровская умерла, а ее сын Андрей стал любимцем Мазепы, а после смерти И. Обидовского – и наследником гетмана.

Родители имели права забрать дочь, если муж с ней плохо обращался. В этом смысле показательна история Феодосии, жены бунчукового товарища Федора Заборовского. Пока муж был в походе, свекровь, в чьем доме оставалась Феодосия, дурно с ней обращалась. И тогда ее мать, Ганна Войцехович (кстати, дочь П. Полуботка), забрала молодую женщину к себе⁴⁷.

Жена Григория Фридрикевича (пасынка Мазепы) Феодосия из рода Томар была несчастлива в браке. Она оставила мужа и поехала с малолетним сыном из Сиднева в Прилуки к сестре Катерине, обвинив мужа в том, что он растратил ее деньги, плохо управлял хозяйством. Фридрикевичу не помогло и родство с влиятельным  гетманом. Когда оставленный муж умер, Феодосия сразу вышла замуж⁴⁸.

При заключении брака серьезное внимание уделяли приданому. Самовластный характер гетмана И. Самойловича, проявившийся в конце его правления, дает нам уникальную возможность познакомиться с полным списком приданого его дочери. Дело в том, что после ее смерти гетман потребовал от зятя, Федора Шереметева, вернуть полученное им приданое. По настоянию гетмана было возвращено не только приданое, но и все свадебные подарки, которые были получены новобрачным от старшины. Самойлович это объяснил тем, что эти подарки были сделаны, чтобы угодить ему, гетману. Эта не очень красивая история сохранила для потомков опись приданого, составленную старшиной.

Обычно приданое девушки из украинской элиты включало столовое серебро, дорогие пояса, оружие (сабли в богатой оправе), драгоценности, одежду⁴⁹, шубы, постельные принадлежности, скатерти⁵⁰. Приданое Шереметевой включало иконы в драгоценных окладах, столовое серебро, драгоценности (мониста, головные уборы, серьги и пр.), одежду (включая шубы), одеяла, подбитые мехом, дорогие ткани (камку, золотой аксамит и пр.), постели, перины, скатерти, килимы и ковры, занавесы и зеркала. 3а Марию, жену сына П. Полуботка Андрея, дали перстни золотые с камнями, драгоценные запонки, цепочки, серьги, жемчужные ожерелья, серебряные кружки, кубки, вилки, чашки, тарелки и сафьянный пояс с золочением⁵¹.

Описи приданого позволяют понять, что ценили в Украинском гетманстве. Ценили не только дорогую одежду, мех, столовое серебро и драгоценности. Ценили также и книги. Мазепа дарил Мотре брильянтовый перстень («лучше и дороже которого у меня не имеется»), брильянтовое колье и… книгу.

Приданое должно было символизировать семейные ценности. И тут следует остановиться на традиции использования фамильных гербов.

Одним из заимствований из европейской культуры было широкое распространение на Украине гербов. Разумеется, во многом проникновение этой традиции шло из Польши (породненной с Великим княжеством Литовским еще по Кревской унии 1385 г.) и Чехии. В Польше «гербовые братства» возникли еще в XII в., а в XIV в. там было завершено закрепление наследственных гербов за шляхетскими фамилиями. На рубеже XIV и XV вв. в Польше была утверждена чешская геральдика.

Как известно, польская геральдика имеет оригинальную особенность – одним гербом владели не только несколько людей из одной семьи, но и несколько шляхетных семей (фамилий), не связанных родством. Это называлось гербовым братством. Однако нельзя все сводить к простому копированию польской системы. Хотя по Городельской унии 47 фамилий были адаптированы к геральдическим братствам, но разгневанные литовские паны отослали полякам взятые у них гербы, и стали использовать свои старинные печатки, гордо заявляя, что «им не нужно новых чужих гербов, им достаточно тех, которые оставили им их предки». Княжеские рода Великого княжества Литовского всегда пользовались геральдическими знаками, которые они имели еще во времена Киевской Руси и в ранний «литовский период» XIV в.

Историки до сих пор спорят, можно ли считать протогербы литовско-украинской знати собственно геральдическими. Учитывая, что в дальнейшем большинство печатковых знаков превратились в «собственные гербы», можно согласиться с мнением Н. Яковенко, что в Украине не только не было недостатка в геральдической традиции, но наоборот – имелась собственная традиция, не бывшая прямым копированием западных образцов.

В геральдике украинского шляхетства нашел отражение сплав  старинных скандинавских руничных традиций, элементы кирилличной абетки и тамги восточного (тюркского) происхождения. Параллельно с XVI в., когда связи шляхты Великого княжества Литовского с Польшей становились все крепче, распространяется тенденция присвоения местной знати польских гербов, равно как дарование гербов фамилиям, впервые включаемым в шляхетское звание. То же самое касалось казаковавшей шляхты и отличившихся казаков, получивших шляхетство. Так писарь реестрового казацкого войска Константин Волк получил в 1626 г. «за рыцарскую отвагу» шляхетство и герб «Вежі»52.

После образования Украинского гетманства начинается активный процесс создания собственных гербов представителями старых казацких родов и новой возникающей старшиной – так за период второй половины XVII–начала XVIII вв. создается 240 новых «казацких » родовых гербов⁵³. При этом многие представители старшины использовали свои старые фамильные «руськие» или «польские» гербы⁵⁴. Мода на гербы среди старшины была столь велика, что герб заимел и такой безродный человек как Иван Брюховецкий⁵⁵.

Новые казацкие гербы создавались, разумеется, с учетом геральдической науки. Были у них и свои особенности – так любимой фигурой герба становилось оружие (сабля, натянутый лук со стрелой, шпаги, секиры, пушки, и пр.), клейноды (перначи, бунчуки, булавы, литавры, и пр.), подковы, башни, сердце, крест, звезды и полумесяц. Небесные светила символизировали победы казацкого оружия, месяц – бессмертие и вечное обновление, крест с загнутыми концами символизировал солнце в его вечном движении ⁵⁶. В гербах использовали изображения орлов, львов, коней, а также цветы и колосья. Аллегорическое сравнение носителя герба, разумеется, шло исключительно по положительным качествам. Человек сравнивался не с кровожадностью орла или льва, но с их силой и смелостью, высотой полета и дальновидностью.

Начиная с XVII в. на портретах казацкой старшины изображались их шляхетские гербы. На знаменитом портрете Петра Сагайдачного мы видим, что перед нами изображен шляхтич Петр Конашевич, со своим дворянским гербом. И лишь второстепенно – указаны прозвище (Сагайдак), булава и должность гетмана. Гербы изображены на портретах и гравюрах гетманов Б. Хмельницкого, И. Самойловича, И. Мазепы, И. Скоропадского, Д. Апостола, полковников П. Полуботка, А. Бороховича, В. Дунина-Борковского, М. Миклашевского, Г. Гамалии, черниговских архиепископов Лазаря Барановича и Иоанна Максимовича, киевских митрополитов Дионисия Балабана, Варлаама Ясинского, архимандритов Киево-Печерской Лавры Иннокентия Гизеля и Мелентия Вуяхевича, сотников Саввы Туптало, Г. Стороженко, А. Стаховича. Мы указываем только сохранившиеся до наших дней изображения, а портретов с гербами изначально могло быть намного больше.

Наибольшее распространение получили гербы на казацких печатях. До нас дошли печати гетманов, полковников, генеральных есаулов, сотников, городовых атаманов, старост, полковых писарей и др.⁵⁷ Появляются и печатки-перстни, не уступавшие западным
аналогам⁵⁸.

Несмотря на все войны и революции, прошумевшие над Украиной за ХХ в., мы располагаем немалыми сведениями о повседневных вещах украинской элиты, украшенных гербами. Еще в конце XIX века сохранялись личные вещи Мазепы: его ложка, серебряная, вызолоченная, рельефной и чеканной работы, украшенная чернью, мозаикой и 31 рубином. Оконечность ручки отвинчивалась с зубочисткой и двумя прочистками. На ложке был вырезан герб Мазепы⁵⁹. Или серебряная кружка Мазепы. Внизу ручки на щите тоже был размещен герб гетмана и буквы I. M. H. W. Z.⁶⁰ Но что особенно интересно, подобные же предметы быта с родовым гербом имелись не только у гетманов. Например, ложка В. Дунина-Борковского (тоже с гербом), икона «Богоматерь с младенцем» с гербом Василия Полуботка и буквами В. П.⁶¹. На ковше генерального есаула С. Бутовича – герб и вензель⁶². Гербы использовали и для увековечивания памяти ктиторов церквей, о чем пойдет речь ниже.

Украинская элита не довольствовалась сохранением фамильных гербов, но уже заказывала генеалогические деревья, нередко изображавшиеся граверами.

Стремление сохранить и преумножить семейные традиции и истории привели еще к одной традиции – появлению исторических хроник. В дневнике Я. Марковича есть упоминания о рукописных сборниках/кодексах исторического содержания, которые бытовали в интеллектуальной среде Гетманства. В настоящее время выявлены десятки таких книг. Некоторые рассматривают их в контексте рукописной традиции Silva rerum, которая существовала в Европе в эпоху раннего Нового времени. Некая форма переплетения нарратива с поэзией, документами и т.д. Он не предусматривал созда ние оригинальных текстов, а только компиляцию, тиражирование, дополнение существующих.

Среди переписчиков были монахи и священники, а также студенты и выпускники Киевской академии (бакалавры, «спудеи»), писари, канцеляристы, служители, шляхтичи. Переписывали в монастырях, в городах, в скитах. Использовали греческие формулировки: «Как радуются путники, видя отечество, и плавающие, видя гавань, и торгующие, видя прибыль, так и писцы, видя конец книги »⁶³. В семейном архиве Полуботков хранился «рукописный сборник, составленный Павлом Полуботком во время его учения в киевской академии»⁶⁴.

Превращение старшин в чиновников, которое наблюдается к концу XVII в. по мере прекращения гражданских и внешних войн Украинского гетманства, приводит к новой тенденции – подхалимажу. Барокковая традиция в сочетании с желанием угодить старшему, приводит к появлению специального вида литературных произведений – панегириков.

При знакомстве с литературой – печатной и рукописной, поражаешься обилием в ней панегириков самых разнообразных форм и видов, в стихах и прозе. Почти невозможно встретить печатной книги – будь то богословский трактат, церковно-полемическое сочинение, сборник проповедей, жития святых – которая была бы свободна от панегерической примеси – если не в самом тексте, то в предисловии, посвящении или «конклюзии». Даже церковные и богословские книги по большей части были снабжены льстивыми «дедикциями» какому-нибудь знатному «патрону» с неумеренным прославлением его военных и гражданских заслуг или «зацности и шляхетской старожитности»* его «дома» с традиционными «виршами » к его гербу. Иные авторы прибегали даже к таким приемам, что часть экземпляров своей книги печатали с «дедикциями», адресованными одному лицу, а остальную часть снабжали посвящениями другому или третьему. Это не считалось странным или неприличным65. Более того, одно из основных произведений украинской  православной полемической литературы, «Апокрисис», изданное на средства князя К. Острожского, было посвящено канцлеру Речи Посполитой Яну Замойскому – католику. И это ничуть не смущало автора.

* «Значительность и шляхетская древность (т.е. древнее происхождение)».

На самом деле, в этом не должно было быть ничего особенного и для современного читателя. Издание книг было делом убыточным как во времена Украинского гетманства, так и сейчас. Поэтому без щедрых меценатов (или грантов) не могли обойтись даже самые талантливые авторы. Церковные братства, школы, типографии процветали только тогда, когда имели могущественных патронов. Эти обычаи использовать щедрость меценатов и выражать им соответствующую благодарность перешли на Украине из Польши, а туда – с Запада.

А раз панегирики были востребованы, то имелась необходимость в специалистах по их составлению. Поэтому само преподавание поэтики и риторики в украинских школах (прежде всего – в Киево-Могилянской академии) было направлено на то, чтобы ученики умели составлять витиеватую «орацию»*, поздравительные стихи, замысловатые акростихи**. «Възерунки цнот», «Имунологии», «Евхаристионы альбо вдячности», «Евфонии веселобрмячии», «Мнемозины» – неподражаемые образцы словесной виртуозности, направленные к прославлению мецената: тут и оды, и дифирамбы, и вирши всевозможных форм и размеров, и остроумные акростихи с замысловатыми эмблемами66.

Причем увлечение подобными жанрами было на Украине столь велико, что многие курсы преподавались в Киеве значительно глубже, чем в аналогичных западных заведениях. Это касается, прежде всего, теории эпиграмм или эпоса. Кроме того, имелось целенаправленное использование наследия античной литературы в направлениях эпического жанра, который был наиболее близок национальной украинской литературе – историческим песням и думам. Панегирики не были однородны, т.к. происходили от авторов, среди которых были как светские люди (шляхта, казаки, мещане), так и люди духовные⁶⁷.

* Длинная речь.
** Осмысленный текст, сложенный из заглавных букв стихотворения.

При создании панегириков демонстрировался целый арсенал знаний из различных областей античной культуры, а также барокковой традиции метафоры и аллегории. Заметим, что украинская элита была достаточно образована, чтобы не только заказать и дарить подобные произведения, но и разбираться в их утонченном содержании.

Большое внимание при составлении панегириков уделялось метафоре. В украинском искусстве архиереи, клирики или известные роды изображались виде виноградного и розового кустов, дуба или лавра (генеалогические деревья Святополк-Четвертинских, Разумовских). Причем из царства Флоры украинские авторы избирали те виды, которые были знакомы людям, любимы ими и имели самые красивые цветы или полезные плоды. Качества цветов в виде метафоры переносились на людей или поколения чьей-то семьи (рода). Тот же прием использовался в гравюрах. Там даже чисто декоративное оформление – картуши, виньетки, букеты, вазоны, овощи и фрукты – все имело смысловой оттенок. Дубовые листья и желуди, грозди винограда, яблоки и груши – играли роль метафор. Материальные предметы становились символами происхождения, богатства людей, атрибутами светской или духовной власти (митры, посохи, чаши, булавы, печати, бунчуки). Космическим телам придавались человеческие черты – улыбающееся солнце, печальный месяц с человеческим профилем, звезды с крыльями – как знаки тех или иных человеческих черт⁶⁸.

Не меньшее распространение получила аллегория. Украинское барокко не видело ничего предосудительного в использовании античных аллегорий в христианских сюжетах. Как писал В. Перетц, «В украинских панегирических стихотворениях XVII в., начиная с “Верш” на смерть Сагайдачного и посвященных митрополиту Петру Могиле, находим чуть ли не весь греко-римский Олимп»⁶⁹. В биографии Черниговского архиепископа Лазаря Барановича использовали аллегории в виде богов Олимпа: Юпитер, Марс, Сатурн, Геракл, Минерва, Андромеда, Персей и Прометей. Тут же действовали гиганты, гидры, химеры, сирены и сатиры. В гравюре А. Тарасевича «Иоанн Креститель» четверть места занимает посвящение Мазепе – герб гетмана и его символика (Степовик 219). Мазепу на гравюре И. Мигуры окружают изображения Истины, Правды, Силы, Справедливости, Науки и Культуры. А рядом с живых людей, своих современников граверы изображали в облаках (т.е. на небе), вперемешку со святыми, ставили на пьедесталы как статуи, наделяли сверхъестественной силой – они побеждают дракона (фронтон Л. Тарасевича к К.-Печерскому Патерику), превращаются в птицу и т.д. (И. Щирский и Л. Крщонович «Воскресший Феникс»)⁷⁰. Мазепа изображен в окружении Истины, Правды, Силы, Справедливости, Науки и Искусства⁷¹. На портрете И. Стрильбицкого гетмана П. Дорошенко поддерживает апостол Петр.

Знаток украинского барокко Д. Степовик отмечает, что сами авторы понимали условность всех этих преувеличений, они нанизывают их как бусы на нитку с чисто художественной задачей, для литературного блеска, для игры мысли и перелива слов.

Не нужно, однако, считать развитие панегириков исключительно желанием подхалимничать. Так было принято, такова была норма бароккового общества, каковым было Украинское гетманство. Разумеется, желание угодить сильным мира сего нередко руководили старшиной. Но заказывая произведения искусства, они думали и о душе.

На Украине широкое распространение получают вкладные, владельческие и дарственные записи. Традиция проставлять свое имя на предметах, передаваемых в дар церквям и монастырям, шла еще со времен Киевской Руси. В этом проявлялось не только тщеславие владельца, но и вполне понятное желание, чтобы его достойный поступок остался в памяти потомков. В Украинском гетманстве к практике увековечивания собственно имен дополнялось еще и проставление гербов. Особенно изощренными были вкладные записи на книгах – где бумага оставляла простор для упражнения, в отличие от ограниченного места на деревянных крестах, иконостасах, аналоях, церковной утвари или вышивках священнических облачений – где надпись надо было уместить между резьбой, чеканкой или вышивкой⁷².

Гербы ктиторов* размещались на построенных на их деньги храмах, что должно было напоминать потомкам, чьими усилиями они возведены.

Гербы размещались не только на внешних стенах церквей, но и внутри – в частности, там помещались портреты людей, на чьи деньги было осуществлено строительство. Так, например, в церкви св. Николая Чудотворца в батуринском Николо-Крупицком монастыре висел портрет ее основателя генерального судьи Ивана Домонтовича, там же был и его родовой герб⁷³. Герб полковника М. Миклашевского украшает верхнюю часть Георгиевского собора и фасад трапезной Выдубицкого монастыря. Герб Мазепы – на стене Черниговского коллегиума. Аллегоричные фигуры гениев славы, одетых в казацкие жупаны, украшают декоративную композицию первого яруса колокольни Софийского собора⁷⁴.

Традиция вешать портреты в церквях была широко распространена. Так после похорон Б. Хмельницкого в церкви под балдахином поместили его портрет⁷⁵. Портрет был и на могиле старшего сына Б. Хмельницкого – Тимоша: «Над гробницей которого, по их обычаю, висят большая хоругвь, на коей написан весьма схожий портрет героя верхом на коне с мечом в правой руке и с булавою в левой, и с изображением на переднем плане Молдавии, как страны, которую он пошел завоевать»⁷⁶.

На стене Троицкого собора Густинского монастыря был портрет во весь рост гетмана И. Самойловича с фамильным гербом⁷⁷. Потрет гайдамацкого полковника И. Гонты, как ктитора церкви в м. Володарки, построенной на его деньги, сохранялся несмотря на жестокую расправу над ним поляков⁷⁸.

В 1705 году И. Мигура изготовил гравюру «Апофеоз Мазепе», на ней он поместил изображение пяти главных построенных гетманом храмов. Это Богоявленская церковь Братского монастыря, Военно-Никольский собор Киево-Николаевского монастыря, Успенский собор Киевской лавры и надворотная церковь Всех Святых той же лавры.

* Меценатов.

Украинское барокко было чуждо ложной скромности, родственной лицемерию. Богословские и литургические тексты украшали причудливыми барочными гравюрами и серебряными окладами со сложной резьбой. (Шедеврами здесь являются украшения печатных изданий «Трубы на дни нарочитые» Л. Барановича, «Венец Христов», Патерик Печерский.) Причем если в Москве распятие и евангелисты изображались лишь на окладных переплетах напрестольных евангелий, то в Украине так украшались и книги неслужебного характера. Не забывали ставить и имя резчика в одном из уголков изображений. Появление подписи мастера на штампах для тиснения – чисто украинское явление, несомненно, занесенное с Запада⁷⁹.

Строительство было очень дорогим удовольствием. Так небольшая деревянная церковь обходилась в 10 тысяч злотых, каменная от 15 до 30 тысяч. Большой собор стоил 100 тысяч злотых. При этом годовой бюджет Украинского гетманства времен Данилы Апостола составлял 144 тысяч, а для примера ректор коллегиума получал от 50 до 100 злотых⁸⁰.

Поэтому вклады в виде отдельных предметов церковной утвари или книг были намного более доступными, чем строительство церквей или соборов. Вкладами бывали потиры, оправы евангелия, серебряные блюда⁸¹. На них тоже не забывали сделать указание о ктиторе. Герб И. Мазепы украшали даже Царские Врата иконостаса Борисоглебского собора в Чернигове, созданные на его средства⁸². Герб и монограмма гетмана Д. Апостола, а также его отца миргородского полковника П. Апостола и сына – украшают иконостас церкви в их родовых Великих Сорочинцах, ктитором которого был Данила⁸³. На иконах Украинского гетманства тоже часто размещали портреты гетманов и казацких старшин – видимо, тех, кто заказывал данную икону или кому хотел угодить ее автор⁸⁴.

Среди вкладных книг встречались Апостолы, Евангелия, Псалтири, Служебники, Минеи, Триоди и пр⁸⁵. Обычно вклады вносили «для отмаливания грехов», «во здравие» или «за упокой». Это было серьезным делом, поэтому брали свидетелей. Мы не раз отмечали зыбкую грань религиозности и мистики, бытовавшую на Украине.  Поэтому вкладчики тщательно следили, чтобы никто не покусился на их взнос, писали заклятия: «Тот будет суд пред Богом со мною имети». Поэтому воришки, покусившиеся на чей-то вклад, и чувствуя, что поступают нехорошо, тщательно выскабливали дарственную запись, чтобы не мучила совесть. Именно в адрес таких мелких негодяев вкладчики писали на своих дарах угрозы: «Кто би мел от него удалити, клят, проклят нафам и вечною смертию погибает на вечние веки. Аминь». Бывали и шутливые проклятья: «А кто бы мел сию книгу от него отняти или украсти, тот будет седьм лет свиней пасти, еще до того проклят будет»⁸⁶.

Совершенно современной выглядит еще одна из форм этикета, принятая в Украинском гетманстве, – поздравлять родных и приятелей с праздниками, днем ангела, Новым годом, сопровождая это отсылкой подарков⁸⁷. Мазепа поздравляет секретарем Посольского приказа Степановым (который, видимо, по долгу службы имел постоянные контакты с гетманом) в его послании к Ивану Мазепе: «При сем я, последний ваш слуга кланяюсь. Секретарь Стапанов. Поздрявляю вашу ясновельможность сим наступившим новым годом. Желаю дабы препровадити вам оной в добром здравии счастливо⁸⁸. Сын Зотова благодарил гетмана «за любовь» и регулярно поздравлял его с праздником Рождества Христова⁸⁹.

Примечания:

1. Величко С. Летопись событий в Юго-Западной России в XVII веке. Т. III. К., 1855. С. 21. Описание этой кареты сохранилось в вещах Самойловича: «Карета гданьского дела… та карета резная, с парсунами, писана золотом и розными красками, в середине побита ковром красным, ритым, да в ней же 6 окончин слюденных». Опись имущества И. Самойловича // Рус. истор. библ. T. VIII. С. 1204.
2. Гоголь Н. В. Страшная месть. // Вечера на хуторе близ Диканьки. Л., 1973. С. 142. (не ищите какой-либо тайной причины цитирования именно по данному изданию – автор использовал то, что было на даче).
3. Путешествие патриарха Макария. Кн. IV. Гл. IX. С. 33.
4. Жерела. Т. IV. C. 102.
5. В 1656 г. «Он плакал перед гетманом, а сам поглядывал через дверь, нет ли там кого, а уж тогда набрался духа, как увидел своих людей». – Monumenta Hungari

Отрывок из книги: Таирова-Яковлева Т.Г. Повседневная жизнь, досуг и традиции казацкой элиты Украинского гетманства. - Спб: Алетейя, 2016.

Редакция HISTORIANS благодарит издательство и Автора за разрешение опубликовать этот отрывок.