Одной из наиболее заметных тенденций в американских и европейских гуманитарных исследованиях последних трех десятилетий стало повышенное внимание к культуре и культурной истории. Это явление часто называют «культурным поворотом» (cultural turn). В российскую академическую среду теоретические подходы, связанные с «культурным поворотом», проникали довольно медленно, в силу длительной ее оторванности от мировой. В целом, среди российских историков «новая культурная история» в настоящий момент занимает достаточно маргинальные позиции, существенно уступая политической и социальной истории. Однако историческая урбанистика, прежде всего, история российских городов XIX и ХХ веков, демонстрирует тенденции, во многом аналогичные «культурному повороту», хотя и со своей особой спецификой.

Историография города в России в последние годы переживает небывалый подъем, выразившийся во многих десятках статей и кандидатских диссертаций и, в меньшей степени, монографий. В данной статье я упоминаю лишь некоторые, наиболее важные, интересные или часто цитируемые публикации по городской проблематике, но указанные тенденции характерны для гораздо более широкого круга работ.

Изучение городской жизни стимулировалось, во-первых, ростом городов и реконструкцией городской среды, а во-вторых, неизменным в последние десятилетия вниманием к проблеме становления гражданского общества, степени его развития и характеру взаимоотношениям с государственной властью. Поиск элементов гражданского общества, в свою очередь, тесно связан с поиском среднего класса как его основы. Изучение идентичностей горожан стало важной составляющей дискуссий о российской буржуазии, среднем классе и гражданском обществе¹.

Этот поиск гражданского общества, средних классов, буржуазии выразился в большом внимании к последним предреволюционным десятилетиям. Период конца XIX − начала ХХ века концептуализируется как своеобразный золотой век российской буржуазной культуры, тесно связанной с общей проблемой модерности и модернизации в России. Образ жизни, мировоззрение и политические взгляды, увлечения, досуг, жилье, костюм, популярная культура, повседневные практики горожан, как и городские пространства, в которых эти практики реализуются, становятся важным предметом исследований².

Новые тенденции в развитии российской урбанистики охватывали не только тематику и проблематику работ, но и само восприятие города и подходы к его изучению. С конца 1980-х годов на смену образу города как центра управления, торговли и индустриализации или объекта государственных реформ (и, соответственно, социально-экономических и политико-юридических подходов к его изучению) приходит понимание города как «социального организма» со своей особой душой, как «историко-культурного феномена», как генератора и выразителя культуры, носителя определенных культурных традиций, локуса «социокультурной среды» и «социокультурного опыта».

Важным фактором, вызвавшим «культурный поворот» в историческом знании в западной академической среде, стало взаимодействие историков и антропологов, выразившееся, например, в заимствовании историками более широкого антропологического понимания культуры, включавшего не только высокую культуру, но и повседневные практики, ритуалы, обычаи, весь уклад жизни. Другим проявлением взаимодействия с антропологией стало развитие жанра микроистории. Как отмечал Питер Бёрк, антропология предлагала альтернативную модель исследования, в которой глубокое изучение отдельных сообществ оставляло место для культурных интерпретаций и позволяло показать «лица в толпе», избегая социального или экономического детерминизма³. Интерес к микроистории был реакцией, с одной стороны, на канонический гранд-нарратив прогрессивного развития западной цивилизации, а с другой стороны, на доминирующий тип социально-экономической истории, которая стремилась к обобщениям, часто игнорируя разнообразие или особенности локальных культур. Новый интерес к локальной культуре для мировой исторической урбанистики означал смену вектора развития, во многом способствуя ее утверждению как отдельной исторической субдисциплины с особыми теоретическими ресурсами и проблематикой.

В российской исторической урбанистике причины изменений также были связаны с разочарованием в существовавшем гранд-нарративе, с той разницей, что в своем советском варианте он был значительно уже, конкретнее и выборочнее нарратива западного. Мэйнстрим советской историографии рассматривал город как место зарождения и развития капиталистических отношений, показывая на примере истории российских городов действенность теории о смене формаций⁴. Приоритетными направлениями исследований были социально-экономические и демографические процессы, развитие промышленности, градообразование, некоторые правовые аспекты формирования городского общества, отношения между городом и деревней, крестьянская миграция и т. п. Городская культура в узком понимании традиционно изучалась искусствоведами. Работы М. Бахтина и А. Гуревича, с их культурными интерпретациями общественной жизни, наложили отпечаток на советских историков-медиевистов, однако, в силу слабых связей между различными областями гуманитарного знания, они имели ограниченное влияние на исследователей, занимавшихся историей российских и советских городов.

Несомненно, перемены, связанные с перестройкой и распадом Советского Союза, возможность активно участвовать в международных конференциях, стажироваться за границей, взаимодействовать с зарубежными или эмигрировавшими коллегами, читать работы иностранных историков, в частности, их русскоязычные статьи в сборниках с участием (или под редакцией) российских авторов⁵ открыли новые горизонты для отечественных исследователей. Однако качественные изменения в российской исторической урбанистике во многом имели свои локальные корни. Влияние зарубежных теоретиков и практиков «новой культурной истории», за некоторым исключением, было косвенным, опосредованным, что вызвано, в частности, ограниченной доступностью их работ в России, особенно за пределами Москва и Петербурга, недостатком переводов, языковым барьером и традиционно слабым вниманием к западной историографии в российской университетской системе.

Скорее, интерес к городской культуре стимулировался исчезновением навязанного идеологического фильтра при выборе темы потенциального исследования и естественным стремлением разрабатывать не изученные ранее направления; в этом ключе ознакомление с новыми подходами зарубежной историографии оказалось исключительно ценным подспорьем в исследованиях по данной проблематике, но не инициатором их. Прямые ссылки на работы современных зарубежных авторов и обсуждение их аналитического вклада в историческую урбанистику и изучение городской культуры достаточно редко встречаются в текстах отечественных историков и в настоящее время. Восприятие западного «культурного поворота» было косвенным и неартикулированным, возможно, даже неосознанным. Теоретики «новой культурной истории» и зарубежные урбанисты пока не утвердились в пантеоне авторитетов для российских исследователей истории городов, которые далеко не всегда вписывают свои работы в мировой историографический контекст.

В поисках новых подходов к изучению городской культуры российские историки часто обращались не к зарубежным, а к отечественным авторам, которые не относились к основному руслу советской историографии. Идеи о ключевой роли культуры для осмысления истории, хотя и вытесненные на периферию исторического знания марксистским экономическим детерминизмом, существовали в советском академическом мире еще с 1920-х годов, времени расцвета петербургской школы краеведения, развившегося в русле ностальгических попыток запечатлеть исчезающую, как казалось, «душу Петербурга» и петербургской культуры⁶. С конца 1980-х годов отечественные историки заново открыли для себя работы петербургских краеведов И. М. Гревса и Н. П. Анциферова, ставившие в центр исторического исследования процесс развития культуры в ее целостности, средоточием которого является город⁷. Так, И. М. Гревс писал: «Она [культура] и составляет собственный предмет истории в ее целом. Она же – целокупная культура − открывает путь для развития самосознания, а оттуда и самодеятельности края и вручает необходимый элемент для познания страны (родиноведения), а потом всей земли: − Культура, мир человека, развитие его в личности и обществе, во всех сферах жизни, внешней и внутренней, в труде, деятельности и ее плодах, в мысли, сознании, его мотивах и построениях»⁸. При этом город – выразитель культуры − воспринимается как целостный организм, индивидуальность со своей особой коллективной психикой⁹.  Как отмечала А. А. Сундиева в предисловии к изданию материалов конференции 1992 г., посвященной провинциальному городу и городской культуре: «Объединяет всех [участников конференции] общая задача выявления места и функций провинциальной культуры в русской культуре, поиск адекватных предмету путей постижения, интерес к методологическим новациям зарубежных и отечественных культурологов 20-х гг. нашего века. Именно в это время город стал объектом философского осмысления как явления культуры. Редкий автор не цитирует О. Шпенглера или М. Вебера, Н. П. Анциферова, Н. К. Пиксанова или И. М. Гревса. И не просто цитирует, а отчасти опирается на их методологию, использует соответствующую терминологию: “душа города”, “переживание городского пространства”, “целокупность восприятия” и пр.»¹⁰.

Популярность среди российских историков таких авторов, как Вебер и Шпенглер, к которым можно добавить также классических немецких философов или представителей Школы Анналов, неслучайна. В условиях разрушения определенной, причем достаточно жесткой, историографической парадигмы поиск новый ориентиров идет в том поле, которое ранее оставалось за ее границами, но при этом было доступно и обладало некоторым потенциалом авторитета. До недавнего времени мало известные и почти недоступные в России (и тем более на русском языке) работы «новых культурных историков» не входили в это поле и потому имели ограниченное влияние, оставляя возможность для, в некотором роде, действительно «новационного» обращения к авторам 1920-х гг.

Важным источником вдохновения, помимо работ 1920-х гг., стали культурологические и философские подходы к изучению городской культуры, и в частности, работы семиологов московско-тартусской школы, прежде всего, концепция семиосферы и тексты, посвященные городскому пространству¹¹. В своей статье «Символика Петербурга» Ю. М. Лотман дал определение города, которое стало во многом основополагающим для российских культурологов и историков городской культуры: «Город, как сложный семиотический организм, генератор культуры, может выполнять эту функцию только потому, что представляет собой котел текстов и кодов, разноустроенных и гетерогенных, принадлежащих разным языкам и разным уровням. Именно принципиальный семиотический полиглотизм любого города делает его полем разнообразных и в других условиях невозможных семиотических коллизий»¹².

В качестве альтернативы традиционному историческому подходу к городу, культурологически-философский подход означал изучение города как феномена культуры, как особой культурно-смысловой метаструктуры, как культурного текста, предполагал осмысление метафизики города, его архетипов, мифов, его культурного языка, символики и семиозиса. По словам культуролога И. В. Кондакова, необходимо увидеть взаимосвязь этих двух подходов − исторического («социодинамического») и феноменологического – к изучению городской культуры, т. к. «между ними существует зависимость, не исчерпывающаяся социокультурным детерминизмом, понимаемым как порождение материальным – духовного и социально-экономическим – культурного, но и подразумевающая влияние ментальных структур общества на образование его социальных институтов, духовной атмосферы на экономическую и политическую жизнь, культурных представлений на самоорганизацию общества на всех уровнях его строения»¹³.

Очевидно, что подобная интерпретация городской культуры через синтез двух этих подходов во многом близка идеям «новой культурной истории». На практике, правда, два этих подхода – исторический и феноменологический – редко синтезируются и продолжают существовать автономно, даже в пределах одной книги¹⁴.

Важным результатом обращения историков к раннесоветскому краеведению, культурологии, философии и, в некоторой степени, этнографии стало расширенное значение понятия «культуры», видение культуры как определяющего фактора в жизни общества и признание необходимости целостного, комплексного, системного подхода к ее исследованию. Это расширенное понимание культуры также означало ее диверсификацию, осознание ее разнородности, многоукладности. Л. В. Кошман в своей монографии по истории жизни дореволюционного провинциального города воспринимает культуру как сочетание субкультур различных социальных групп, при этом город видится автору средоточением этой многоликой культуры, синтезирующей в себе креативность и традиционность¹⁵.

Понятие культуры в материальной сфере сближается с понятием быта, а в нематериальной – с понятием ментальности, охватывая весь спектр человеческих практик, ритуалов, обычаев, мировоззрения. Само слово «культура» начинает использоваться для обозначения все более широкого круга понятий − «культурные нормы», «культурное наследие», «культура привязанности к месту обитания», «политическая культура»¹⁶. Исследователи-урбанисты увидели в культуре важный путь к осмыслению и интерпретации разных сторон жизни общества. «Понятие город, − отмечал А. Гольц, − наиболее сложно, и приблизиться к его пониманию можно, преодолев сначала более общие, абстрактные понятия и прежде всего культуру. Культура является как бы главным ключом для входа в осмысленный мир урбанизации и города»¹⁷.

Широкое понимание культуры заставило историков обратить внимание не только на ее формирование и воспроизводство, но и на восприятие, потребление культуры, что также перекликается с проблематикой «новой культурной истории». Если традиционное изучение «высокой культуры», особенно в рамках искусствоведческого подхода, фокусировалось на ее создании и создателях, «целостный подход» к исследованию культуры предполагает, что потребление ее определенных продуктов и ценностей, локально созданных или заимствованных, их адаптация и интерпретация имеют не меньшее значение для понимания культуры определенного сообщества. По словам Л. В. Кошман, «при всей важности “культурных вершин” не только их производство, но и распределение, потребление культурных ценностей становятся социально-значимым фактом, представляя культурно-творческий аспект общественной жизни»¹⁸.

Осознание многоукладности, гетерогенности культуры, диссонанса между официальной и неофициальной культурой, между производством, регулированием и потреблением культуры было особенно существенно для понимания советского общества. С одной стороны, рассматривая официально насаждаемые культурные нормы, исследователи обратились к проблеме «культурности» как воспитательной стратегии советского режима, особенно в городах¹⁹. Не менее важными представлялись и исследование формально не закрепленных норм, ценностей и практик повседневности, существовавших параллельно и вопреки нормам официальным. «Правила такого рода − отмечала в своей монографии о повседневности довоенного советского Ленинграда Н. Б. Лебина, − составляют основы ментальности населения, в свою очередь тесно связанной со стилем его повседневной жизни. Поведенческие стереотипы личности в значительной степени формируются под влиянием быта. И, в то же время, особенность и формы обычной  жизни человека являются выражением присущих ему социально-культурных ориентиров, восходящих к историческим устоям общества»²⁰.

Интерес к «обычным жителям» и их повседневной культуре, быту становится важнейшей чертой российской исторической урбанистики. В новой интерпретации эти «обыватели» превращаются в полноценных акторов, которые формируют социокультурную среду города и влияют на нормы взаимоотношений в ней²¹. Одним из путей к реконструкции истории городского общества и средних слоев стало изучение городского самоуправления, ставящее в фокус исследователя гражданские инициативы, городскую публичную сферу, вопросы коллективных и индивидуальных идентичностей, соотношение между локальным и имперским, общественным и частным. Сами органы самоуправления также перестали быть институциональными и статистическими абстракциями благодаря анализу их сквозь призму коллективных и индивидуальных биографий, как, например, в монографии Л. Ф. Писарьковой, посвященной Московскому общественному управлению²².

Новые подходы и расширение источниковой базы, в том числе активное привлечение местных архивных фондов, использование в дополнение к традиционным нормативным или статистическим источникам документов личного происхождения, судебных материалов, жалоб, обращений, рекламных объявлений, фотографий, фольклора, этнографических данных, устной истории позволили наметить пути к реконструкции городского прошлого снизу вверх и выделить «отдельные голоса из хора». На смену видения истории русского города «как истории его преобразований со стороны верховной власти»²³ приходит понимание ее как процесса самоорганизации общества, при этом город воспринимается и как продукт активности индивидов, и как самостоятельный субъект действия, который благодаря своим интеграционным и синтезирующим функциям в свою очередь воздействует на человека²⁴.

Хотя мегаполисы традиционно находились в фокусе внимания исторической урбанистики, расширение понимания культуры и ее роли в жизни общества, интерес к «обычным горожанам», их идентичности, ценностям и повседневным практикам открыл новые возможности для изучения культуры малых городов, которая была слишком «провинциальной», «мещанской» в рамках традиционных подходов к (высокой) культуре. Небывалое внимание к российской провинции и попытки понимания и концептуализации феномена провинциального города стали характерными маркерами развития исторической урбанистики в XXI веке, выразившись в десятках конференций, посвященных этой тематике. В отличие от культуры мегаполисов, провинциальная культура характеризуется ограниченностью культурного пространства, большей гомогенностью, замкнутостью и привязанностью всего мироощущения к определенной территории. Однако в интерпретации современных исследователей провинциальная культура перестает быть инертной или отсталой − она не отвергает инноваций, но острее реагирует на них и ориентируется на сохранение и воспроизводство культуры, особенно в условиях кардинальных изменений²⁵.

Необходимо отметить роль, которое приобретает понятие «пространство» для осмысления города и городской культуры, что отчасти связано с так называемым «пространственным поворотом» (spatial turn) в западных гуманитарных науках, включая культурную географию, когда пространство стало восприниматься не как объективная реальность, а как продукт социального конструирования и воображения. Редакторы сборника статей «Культуры городов Российской Империи» отмечают, что подход к городу как к пространству привлекает внимание многих авторов вошедших в сборник статей, как и в целом историков и социологов: «Городское пространство предстает как пространство овеществленное, материальное (здания, улицы, сады, площади). Однако нам предлагаются и карты города, нарисованные с помощью художественного восприятия и воображения: мы видим города неосуществленных планов, города воспоминаний, города мифов, воображаемые города, порожденные желаниями и страхами. Но во всех случаях город напоминает пестрое лоскутное одеяло, постоянно меняющее свои яркие цвета, это особое место, все время перемешивающее и искажающее экономические, культурные, социальные, политические, моральные, религиозные пространства»²⁶.

В отечественных гуманитарных науках концептуализация пространства восходит также к семиотическим моделям Ю. М. Лотмана и его теории об экстерриториальных и центральных городах и роли периферии и пограничной зоны для культуры²⁷. Кроме того, восприятие городского пространства как фактора, формирующего сознание людей, тесно связано с традициями русской литературы, влияние которой в российском интеллектуальном поле остается неизменно сильным вот уже второе столетие. Пространственные образы и модели их восприятия, созданные русской литературой и литературоведением, нашли свое отражение в некоторых краеведческих и культурологических работах по истории городов. Влияние литературной традиции особенно характерно для изучения Петербурга, где относительно недолгая городская история компенсируется обилием мифов и художественных интерпретаций, так что пространство и образ города строятся на этом переплетении реальности и вымысла²⁸.

Наконец, не последнюю роль в стимулировании интереса к городскому пространству сыграли изменения механизма расселения, появление института собственности недвижимости, перерождение «псевдохозяина» в полноценного собственника и «возвращение уюта»²⁹. Данные перемены привлекли внимание к путям создания городского пространства и вариантам его организации на различных уровнях (квартира, дом, двор, улица, район), его изменении с течением времени, его социальным функциям, ценности, в при этом многие авторы отмечают преемственность функций пространства несмотря на изменения в политической системе. Особый интерес в этом ключе приобретает проблема престижности, символической ценности, статуса территорий и путей их формирования³⁰. «Престиж городских пространств, − пишет исследователь О. Е. Трущенко, − кроется не в их собственных превосходных свойствах, а в признанном господстве тех, кому они достаются в первую очередь или исключительно и чьи частные социальные представления о ценности городской среды принимаются всеми на веру как общезначимые»³¹. При таком подходе статус определенных городских пространств не зависит от объективных характеристик конкретных территорий, а социально конструируется через символику господства.

Готовность исследователей изучать различные аспекты истории города через призму культуры, таким образом, дала новый импульс развитию исторической урбанистики и во многом определила его направление. Безусловно, эти новые подходы к изучению города очень часто сочетаются с более привычными и подстраиваются под них, а методология исследований во многих работах остается довольно традиционной. Но в результате этого, хотя и поверхностного, «культурного поворота» образ модерного города значительно изменился по сравнению с тем, каким его рисовала советская историография. С одной стороны, город становится гораздо более многоликим, причем историки увидели не только разнообразие городских форм, но и гетерогенность тех, кто город населяет, и тех, кто определяет его развитие. На смену традиционному вертикальному подходу (сверху вниз) к формированию города, как советского, так и дореволюционного, приходит осознание многообразия акторов, формирующих городскую среду, и сложности связей между ними.

С другой стороны, если в советской историографии модерный город – это оплот классовых противоречий и борьбы, образ города, созданный пост-советскими историками, оказывается более гармоничным и цельным, несмотря на его многоликость. Городская культура, локализованная в замкнутом городском пространстве, является фактором, связывающим воедино разнородные элементы. Историческая перспектива и принятие гетерогенности города как характерной его черты позволяет по-новому взглянуть на городские конфликты, видя в них форму внутригородского взаимодействия и неотъемлемый элемент урбанизма. В интерпретации современных историков город перестает быть просто пассивным локусом определенных социальных, экономических или политических процессов. Он приобретает активную функцию, он влияет на горожан и таким образом формирует из их разнообразия, из множества субкультур единую, хотя и не однородную, социокультурную среду.

Анна Мазаник − историк, Центрально-Европейский университет.

Предыдущая версия данной статьи была опубликована как: Мазаник А. В. Культурный поворот и российская историческая урбанистика // Прошлый век / Под ред. А. И. Миллерa. − Москва: ИНИОН РАН, 2013. − с. 223−240.

1. Ульянова Г. Н. Благотворительность московских предпринимателей, 1860−1914. − М.: Изд-во Московского городского объединения архивов, 1999. – 510 с.; Предпринимательство и городская культура в России. 1861−1914 / Под ред. У. Брумфилда, Б. В. Ананьича, Ю. А. Петрова. − М.: Три квадрата, 2002. – 311 с.; Петров Ю. А. Московская буржуазия в начале XX века: предпринимательство и политика. − М.: Изд-во Московского городского объединения архивов, 2002. − 436 с.; Купеческая Москва: образы ушедшей российской буржуазии / Отв. ред. Д. Уэст и Ю. А. Петров. − М.: РОССПЭН, 2007. − 246 с.
2. Москва рубежа XIX и XX столетий: Взгляд в прошлое издалека / Ред. П. Ильин и Б. Рубл. − М.: РОССПЭН, 2004. − 302 с.; Российская провинция: среда, культура, социум: очерки истории города Дмитрова, конец XVIII − ХХ век / Отв. ред. Э. Шулепова. − М.: URSS; КомКнига, 2006. − 456 с.; Купеческая Москва: образы ушедшей российской буржуазии; Хмельницкая И. Б. Спортивные общества и досуг в столичном городе начала XX века. Петербург и Москва. – М.: Новый Хронограф, 2011. − 336 с.; Юхнева Е. Д. Петербургские доходные дома. Очерки из истории быта. − М.; СПб.: Центрполиграф; МиМ-Дельта, 2008. − 361 с.; Культуры городов Российской империи на рубеже XIX−XX веков: (материалы международного коллоквиума, Санкт-Петербург, 14−17 июня 2004 года) / Отв. ред. Б. И. Колоницкий и М. Стейнеберг. − СПб.: Европейский Дом, 2009. − 427 с.
3. Burke P. What is cultural history? − Cambridge, U.K.: Polity Press, 2004. − p. 43.
4. Середа Н. В. Современная историографическая ситуация и проблемы изучения русского города // Экономика, управление, демография городов Европейской России XV−XVIII вв. Материалы научной конференции 18−21 февраля 1999 г. / Ред. И. Г. Серегина и Н. В. Середа. − Тверь: Б/и, 1999. − с. 24.
5. Город и горожане в России XX века. Материалы российско-французского семинара, 28−29 сентября 2000 г. − СПб.: Контрфорс, 2001. − 124 c.; Жилище в России: век ХХ. Архитектура и социальная история / Ред. У. Брумфилд и Б. Рубл. – М.: Три квадрата, 2002. − 192 с.; Купеческая Москва: образы ушедшей российской буржуазии; Культуры городов Российской империи на рубеже XIX−XX веков.
6. Лурье Л. Я., Кобак А. В. Записки о смысле петербургского краеведения // Аницеферовские чтения. Материалы и тезисы конференции (20−22 декабря 1989 г.). – Ленинград, 1989. – с. 74−75.
7. Кошман Л. В. Город и городская жизнь в России XIX столетия: социальные и культурные аспекты. − М.: РОССПЭН, 2008. − с. 15−17; Российская провинция: среда, культура, социум: очерки истории города Дмитрова, конец XVIII − ХХ век. − с. 9. См. также: Филимонов С. Б. Городоведение в работах краеведов 20-х гг. ХХ века // Экономика, управление, демография городов Европейской России XV−XVIII вв. − с. 20−23; Аницеферовские чтения. Материалы и тезисы конференции (20−22 декабря 1989 г.) / Под ред. А. И. Добкина, А. В. Кобака. – Ленинград: Ленинградское отделение Сов. фонда культуры, 1989. − 192 с.
8. Гревс И. М. Развитие культуры в краведческом исследовании (Глава из неопубликованной книги) // Анциферовские чтения. Материалы и тезисы конференции (20−22 декабря 1989 г.). − с. 29.
9. Анциферовы Н. и Т. Город как выразитель сменяющихся культур. Картины и характеристики. – Ленинград: Брокгауз и Эфрон, 1926. − с. 3−5; Анциферов Н. П. Проблемы урбанизма в русской художественной литературе: опыт построения образа города − Петербурга Достоевского − на основе анализа литературных традиций. − М.: Изд-во ИМЛИ РАН, 2009. – с. 12−21; Гревс И. М. Развитие культуры в краведческом исследовании. − с. 35.
10. Провинциальный город: культурные традиции, история и современность / Отв. ред. А. А. Сундиева. – М.: Эйдос, 2000. – с. 3
11. Город как социокультурное явление исторического процесса / Отв. ред. Э. В. Сайко. – М.: Наука, 1995. – 352 с.; Анциферовские чтения. Материалы и тезисы конференции (20−22 декабря 1989 г.); Кошман Л. В. Город и городская жизнь в России XIX столетия: социальные и культурные аспекты. − М.: РОССПЭН, 2008. − 446 с.
12. Лотман Ю. М. Внутри мыслящих миров. Человек – текст – семиосфера – история. – М.: Языки русской культуры, 1999 – с. 282.
13. Кондаков И. В. Феноменология города в русской культуре // Урбанизация в формировании социокультурного пространства / Отв. ред. Э. В. Сайко. – М.: Наука, 1999. – с. 189.
14. Город как социокультурное явление исторического процесса; Город и искусство. Субъекты социокультурного диалога / Отв. ред. Э. В. Сайко. – М.: Наука, 1996. − 286 с.; Урбанизация в формировании социокультурного пространства / Отв. ред. Э. В. Сайко. – М.: Наука, 1999. – 286 с. См. также: Многомерность повседневной культуры России XX века: кризис и инверсии полиэтнического города / Под ред. И. Л. Сиротина. − Саранск: Б/и, 2009. − 158 с.
15. Кошман Л. В. Город и городская жизнь в России XIX столетия. − с. 8−13.
16. Российская провинция: среда, культура, социум. − с. 6.
17. Гольц Г. А. Проблемы духовной сферы города в систематике и основных направлениях урбанистики // Город и искусство. Субъекты социокультурного диалога. − . с. 72.
18. Кошман Л. В. Город и городская жизнь в России XIX столетия. − с. 7.
19. Волков В. В. Концепция культурности, 1935−1938 годы: советская цивилизация и повседневность сталинского времени // Социологический журнал. − 1996. − № 1−2. − с. 194−213; Обертрайс Ю. Культурные петербуржцы и ленинградцы – городское измерение «культурности» // Культуры городов Российской империи на рубеже XIX–XX веков. – с. 46–57; Российская провинция: Среда, культура, социум: Очерки истории города; Лебина Н. Б. О пользе игры в бисер. Микроистория как метод изучения норм и аномалий советской повседневности 20−30-х годов // Нормы и ценности повседневной жизни: Становление социалистического образа жизни в России, 1920−1930-е годы / Ред. Т. Вихавайнен. − СПб: Журнал «Нева», 2000. – с. 9−26.
20. Лебина Н. Б. Повседневная жизнь советского города: нормы и аномалии 1920−1930 годы. − СПб.: Журнал «Нева»; Летний сад, 1999. − с. 12.
21. Российская провинция: среда, культура, социум. − с. 11.
22. Писарькова Л. Ф. Городские реформы в России и Московская дума. − М.: Новый хронограф; АИРО-XXI, 2010. − 735 с.
23. Культуры городов Российской империи на рубеже XIX−XX веков: (материалы международного коллоквиума, Санкт-Петербург, 14−17 июня 2004 года) / Отв. ред. Б. И. Колоницкий и М. Стейнеберг. − СПб.: Европейский Дом, 2009. − с. 191.
24. Город и искусство. Субъекты социокультурного диалога. − с. 3; Российская провинция: среда, культура, социум. − с. 4, 11.
25. Российская провинция: среда, культура, социум; Провинциальный город: культурные традиции, история и современность / Отв. ред. А. А. Сундиева. – М.: Эйдос, 2000. – 166 с.
26. Культуры городов Российской империи на рубеже XIX−XX веков. − с. 9.
27. Лотман Ю. М. Внутри мыслящих миров. – с. 163−192, 275−295.
28. Анциферовские чтения. Материалы и тезисы конференции (20−22 декабря 1989 г.); Город как социокультурное явление исторического процесса; Анциферов Н. П. Проблемы урбанизма в русской художественной литературе: опыт построения образа города − Петербурга Достоевского − на основе анализа литературных традиций. − М.: Изд-во ИМЛИ РАН, 2009. – 581 с.
29. Жилище в России: век ХХ. Архитектура и социальная история / Ред. У. Брумфилд и Б. Рубл. – М.: Три квадрата, 2002. − с. 185.
30. Лебина Н. Б. Петроград-Ленинград 1920−30-х годов: этапы социально-пространственной сегрегации / Город и горожане в России XX века. − с. 58−67; Трущенко О. Е. Престиж центра. Городская социальная сегрегация в Москве. − М.: Socio-Logos, 1995. – 109 c.; Губин Д. В., Лурье Л. Я., Порошин И. Реальный Петербург: О городе с точки зрения недвижимости и о недвижимости с точки зрения истории. − СПб.: Лимбус Пресс, 1999. − 284 с.; Юхнева Е. Д. Петербургские доходные дома.
31. Трущенко О. Е. Престиж центра. Городская социальная сегрегация в Москве. − с. 12.