Специфика «бессарабского вопроса» состояла в том, что Бессарабия представляла собой пограничную территорию и находилась в поле символического противостояния двух проектов идентичности — русского (имперского) и румынского (национального). Поэтому в данной статье я обращусь к двум сюжетам: Бессарабия как имперская окраина и Бессарабия как составная часть румынского проекта «идеального отечества».

Прежде всего, следует оговориться, что сравнительный анализ не претендует на всеохватность. Я буду обращаться лишь к тем сюжетам и аналогиям, которые необходимы для контекстуализации «бессарабского вопроса», при этом, многие сюжеты из истории окраин Российской империи и населенных румынами областей Австро-Венгрии, интересные сами по себе, останутся за рамками повествования.

Также следует учитывать определенные ограничения, присущие сравнительному анализу. Во-первых, сравнение неизбежно будет страдать асимметричностью, т.к. в силу ряда технических и лингвистических причин большинство первоисточников и значительная часть литературы по явлениям, с которым сравнивается основной объект, как правило, не доступны исследователю. В силу этого обстоятельства целью компаративного анализа является выявление общих тенденций и отправных точек для дальнейших изысканий. Во-вторых, следует учитывать, что зачастую схожие внешне процессы и явления могут иметь принципиально разные причины и, поэтому значительная часть выводов может рассматриваться лишь как рабочие гипотезы. В-третьих, сопоставляемые процессы не всегда происходят синхронно, поэтому нет смысла говорить о строгих хронологических рамках. Тем не менее, я буду стараться не выходить за пределы периода с 60-х гг. XIX в. по начало I мировой войны.

Имперский контекст

Бессарабские молдаване в иерархии народов Российской империи

Андреас Каппелер писал, что «с точки зрения имперского центра более сотни этнических групп царской империи, зафиксированных в переписи 1897 года, не обладали равными правами. Они были выстроены по иерархии, игравшей большую роль в царской политике»¹. Каппелер выделял три типа иерархий: одна выстраивалась в соответствии с показателем политической лояльности, другая — на основе сословно-социальных факторов, третья — по культурным критериям.

Политическая лояльность молдаван (по крайней мере крестьян) с точки зрения имперских властей не вызывала сомнений. Они представлялись одним из наименее проблемных народов Российской империи. Даже насильственная русификация 60 — 80-х гг. не вызвала серьезных протестов ни со стороны бессарабского румыноязычного населения, ни со стороны местной элиты. В представлении местных светских и церковных властей, молдаване были исключительно крестьянским народом, к тому же в течение многих столетий исповедовавшим православие, бывшее «господствующей верой».

Сами представители имперской администрации видели в «беспроблемности» молдаван результат благосклонного отношения к ним со стороны «правительства и местных властей, которые... не смотрели на молдаван, как на чуждых интересам России инородцев»². Также было широко распространено убеждение, что молдаване склонны к ассимиляции: «нередко местный молдаванин, не отрекаясь от своей народности, считает себя русским или именует себя неопределенным термином бессарабец»³. О мотивах добровольной ассимиляции нередко рассуждали и представители молдавской интеллектуальной элиты. Например, секретный агент полиции (предположительно Георгий Мадан), наблюдавший за сепаратистскими тенденциями среди молдавского населения Бессарабии и ирридентистскими течениями в Румынии, писал о крестьянах: «если мы изучим народную душу до конца прошлого столетия, то увидим, что молдаване питают самую беззаветную любовь и верность Государю-Императору, самое глубокое благоговение к Великой, святой России и горячо желают научиться по-русски, стать русскими совсем»⁴. Сепаратистские же тенденции, захватившие местных интеллектуалов, он объяснял деятельностью ничтожной группы «агитаторов» (как внутренних, так и внешних), а также нежеланием правительства использовать молдавский язык, как мощное средство пророссийской пропаганды. Еще более радикальных взглядов придерживался известный публицист и лидер бессарабских черносотенцев П.А. Крушеван. Полемизируя с «румынофилами», он писал, что «в Бессарабии, конечно, не 2 миллиона румын, а всего тысяч 800, да и те наполовину обрусѣли (используя именно такую форму, Крушеван отсылает к добровольной ассимиляции — О.Г.) или, во всяком случае, слились душой с Россией». Актуализацию же локального «сепаратизма» он был склонен, в характерной для себя манере, трактовать как результат «еврейского заговора», имевшего целью «посеять вражду... между русским и румынским населением, между братьями, которые давно слились и живут мирной, дружной семьей»⁵.

Подобные представления об идентичностях и лояльностях не были исключительными и распространялись на подавляющие большинство православных инородцев империи. Православие здесь выступало основным маркером идентичности и средством интеграции нерусского населения. При этом в официальной риторике сама православная религиозность иноэтничных групп редко ставилась под сомнение, а местная конфессиональная специфика не учитывалась. Так, например, католическое влияние на белорусов и их униатское прошлое, распространенность старообрядчества среди карел и специфика неофициальной религиозной жизни среди молдаван оставались либо почти неизвестными большинству имперских акторов, либо не рассматривались как серьезные препятствия для «слияния» с единоверным русским народом.

Однако, несмотря на постулируемую уверенность в молдаванах и других «инородцах», отличительной чертой представлений о них было незнание многих реалий местной жизни и поверхностные представления о межэтнических контактах. Например, бывший в 1903 — 1904 гг. бессарабским губернатором С.Д. Урусов, в своих мемуарах лишь несколько раз упоминает молдавское население, и то в связи с крестьянскими волнениями. Характеризуя молдаван, Урусов повторяет многие устоявшиеся стереотипы о них: «Молдаване — чрезвычайно милый, добросердечный и покорный народ. Но они любят вежливое обращение, охотно выслушивают комплименты и не лишены некоторого простодушного хвастовства»⁶. «...Молдаване с большим благоговением относятся к царской власти и любят указывать на свою преданность престолу»⁷.

Не более полными были представления об «инородцах» у российских этнографов. Так, известный путешественник и исследователь юго-западных окраин середины XIX в. А. Афанасьев-Чужбинский, отправляясь в поездку, вообще не ожидал встретить в Бессарабии  молдаван⁸. Автор одной из наиболее часто цитируемых дореволюционных работ⁹, повещенной Бессарабии, Л.С. Берг, подчеркивая неполноту знаний о молдаванах, писал: «Быт молдаван Бессарабии, к стыду нашему, почти совершенно неизвестен. Кое-что сообщено Защуком, писавшим в 1860 году, но автор этот не был специалистом этнографом и данные свои собирал попутно. Кроме того, имеются две-три крохотные заметки в журналах. И это все о миллионном народе, находящемся под властью России свыше столетия»¹⁰.

Если обратиться ко второму типу этнических иерархий, предложенному Каппелером, предполагавшему разделение народов в зависимости от полноты социальной структуры, то место бессарабских молдаван в такой системе координат окажется двойственным. С одной стороны, местная молдавская элита существовала. Она была представлена потомками молдавских бояр, которые получили права российского дворянства и в первой половине XIX в. были приглашены для управления окраиной в рамках непрямого правления. С другой стороны, в течение XIX в. автохтонная элита подверглась значительной русификации. Многие молдавские дворянские семьи со временем полностью принимали русскую идентичность. Кроме того, значительную часть бессарабских верхов в результате политики колонизации составляли выходцы из других губерний Российской империи, прежде всего из великорусских. Так, в 1911 г. из 498 знатных фамилий, насчитывавшихся в Бессарабии, только 138 были молдавскими по происхождению¹¹. Религиозная и интеллектуальная элиты также были в значительной степени русифицированы. Последняя была к тому же малочисленной. Так с 1901 по 1917 г. в крупных российских университетах обучалось всего 268 студентов-молдаван¹². Образование, как высшее, так и начальное, для бессарабцев было возможно исключительно на русском языке, что ограничивало возможности его получения для широких масс населения и приводило к тому, что среди образованных слоев молдавского общества наблюдался тотальный билингвизм и восприятие русской культуры. Лишь немногие интеллектуалы получали образование в Румынии или за границей. Таким образом, место бессарабцев было ближе к народам с неполной социальной структурой. Их положение во многом напоминало левобережных «малороссов», элита которых хотя и разделяла общие «этнические корни» с крестьянами, но в период русского господства в массе своей ассимилировалась.

Система оценки места того или иного народа в этнических иерархиях Российской империи по культурным маркерам представляет собой довольно сложную концентрическую систему, в центре которой находились православные христиане, промежуточное положение занимали христиане других конфессий, а на краях были представлены нехристианские инородцы. Ядро этой системы составляли русские в широком понимании понятия «русскость»^13. Положение конкретной группы внутри этой иерархии не было строго фиксированным, а зависело от того каким образом были заданы границы русской нации. Эти границы, в свою очередь, не были строго оговорены. Русская нация могла включать в себя всех подданных Империи, членов привилегированных сословий, всех православных или всех восточных славян, в духе традиционного значения понятия Русь¹⁴. Православие гарантировало молдаванам относительно привилегированное положение в имперских культурных иерархиях и открывало дорогу к членству в «большой русской нации», в том случае, если «русскость» понималась как обозначение культурной, а не этнической общности. Впрочем, как отмечает А. Миллер, даже восточнославянская этничность не была жестким барьером. В качестве примеров подобного рода он приводит финно-угорские народы Поволжья, полная ассимиляция которых русскими виделась неизменно положительным явлением. Кроме того, «значительное число обрусевших и христианизированных татар и среди русских крестьян, и среди русских дворян ни для кого не было ни секретом, ни проблемой»¹⁵. В случае с молдаванами на практике потенциальную возможность стать членом русской нации имел каждый молдаванин. Наиболее ярким примером может служить Павел Крушеван, который не просто «стал русским», но выступал в качестве крупного идеолога русского национализма и антисемитизма. По сути единственным необходимым условием для ассимиляции являлось знание русского языка.

Другой возможной системой этнокультурной классификацией Российской империи может служить разделение на «старые» (или «исторические») и «молодые» народы. Основными критериями для такого разделения выступают наличие полной социальной структуры и опыт средневековой государственности. Каппелер выделяет в западной части Российской империи шесть крестьянских народов («молодых наций»), — украинцев, белорусов, литовцев, латышей, эстонцев и финнов — общей чертой которых был почти исключительно крестьянский социальный состав и отсутствие или длительные перерывы собственных государственных традиций¹⁶. По ряду формальных признаков (наличие средневековой государственности, письменной традиции и самобытной культуры) молдаване могли считаться «историческим» народом. Однако, в силу обстоятельств, упоминавшихся выше, к концу XIX в. они утратили большинство признаков, по которым их можно было бы отнести к «старым» нациям. Следует учитывать, что принадлежность этнографической группы к определенному типу никогда не была раз и на всегда определенной, а менялась со временем. Наиболее часто встречающийся вариант — постепенная кристаллизация из крестьянской среды слоя модерной элиты. Примерами такого перехода в категорию «старых» наций могут считаться финны (которые к началу XX в. имели финский литературный язык, финскую профессиональную культуру, собственное политическое устройство и экономику) и с некоторыми оговорками прибалтийские народы¹⁷. Благодаря лютеранской вере, предполагавшей обязательное умение читать, прибалтийские народы отличались от остальных «молодых наций» Российской империи самым высоким уровнем грамотности и наличием системы школ с преподаванием на родном языке¹⁸. В подобном положении оказались также литовцы, которые утратили свою государственность и воспринимались скорее как молодая крестьянская «нация».

«Историчность» и «укорененность» того или иного народа также могла ставиться под сомнение с помощью определенных руссоцентричных нарративов. В случае с Бессарабией речь шла об объявлении Пруто-Днестровского междуречья «исконно русской землей», автохтонными жителями которой признавались не дако-римляне — волохи — молдаване (согласно румынским представлениям), а славянские племена уличей и тиверцев, бывшие какое-то время были подданными киевского князя. Молдаване же с этой точки зрения являлись пришельцами из-за Карпатских гор. Также особенно подчеркивалось исключительное славянское влияние на средневековые румынские княжества — Молдову и Валахию, — и относительно позднее распространение румынского языка, вытеснившего старославянский в администрации, церкви и культурной жизни княжеств лишь к началу XVII века. Наиболее известным прочтением прошлого Бессарабии в этом духе является книга «Бессарабия. Историческое описание», вышедшая под редакцией П.Н. Батюшкова¹⁹. Пример Батюшкова показателен тем, что он был автором целой серии книг по истории западных окраин России, по отношению к которым применялись сходные методы «символического присвоения» прошлого и «национальных» территорий²⁰. Нередкими в этой связи были и ссылки на пестроту населения Бессарабии и частые взаимные ассимиляции между славянским и румынским населением. В таком случае молдаване могли и вовсе сближаться со славянами: «...Бессарабия, еще до воссоединения с Россией, была связана с нею не только единством православной веры, но и племенным родством значительной части населения»²¹. Выдвигались даже более радикальные исторические гипотезы, обосновывавшие русское господство в Бессарабии. Так, Л.С. Берг писал в 1918 г. (уже во время крушения империи), что «для русских этот край [Бессарабия] имеет свой особый, специальный интерес: новейшими исследованиями (по-видимому, речь идет об изысканиях известного филолога А.А. Шахматова²² — О.Г.) обнаруживается, что Бессарабия есть прародина русского народа (курсив мой — О.Г.); здесь жили русские в ту пору, когда они еще не успели разделиться на три ветви: великорусов, малорусов (украинцев) и белорусов»²³.

Противоречивость положения бессарабских молдаван в имперских иерархиях нашла отражение в разных образах, к которым прибегали для их описания. Восприятие этой группы варьировались от благородных потомков римского племени до полудикого народа, сопоставимого с населением Сибири, Кавказа и Киргизских степей.

Интенсивность процессов национализации в Бессарабии и на других окраинах

Отличие Бессарабии от большинства окраин Российской империи состояло в том, что этап «культурного национализма», который Мирослав Грох называет «фазой А», здесь не может быть выделен в чистом виде. Во второй половине XIX века лишь отдельные представители молдавского дворянства и интеллигенции спорадически проявляли интерес к народной культуре, кодификации языка, созданию системы национального образования — традиционным первым шагам национализмов «молодых» наций. Отчасти в подобных шагах не было острой необходимости, ввиду того, что и письменный язык и литература и модерная культура в случае необходимости, как казалось интеллектуалам, могли быть мобилизованы, т.к. они существовали в Румынии. Подобная ситуация, когда национальные активисты определенной этнической группы обращаются к заимствованию атрибутов нации у своих родственных соседей, не была уникальной. В приделах Российской империи подобный пример демонстрировали карельские активисты, пытавшиеся адаптировать финский язык.

Для большинства крестьянских народов Российской империи национальная мобилизация была связана с революцией 1905 — 1907 гг. Бессарабцы не составляли исключения. Появление, пусть и немногочисленного, национального движения в этой спокойной губернии стало неожиданностью для властей. Таким образом, переход от культурного национализма к политическому оказался для бессарабских молдаван более резким, но при этом практически синхронным с национализмами других «малых народов» Российской империи. И культурная, и политическая программы были сформулированы одновременно. При этом они, по всей вероятности, явились результатом ряда идеологических заимствований. Говоря о возможном «образце» для бессарабских националистов, помимо очевидной румынской модели, следует также упомянуть национализмы прибалтийских народов. Ссылки на опыт эстонцев и латышей в деле развития национальной жизни периодически фигурировали в сочинениях бессарабских националистов²⁴. Ядро молдавского национализма составляли выпускники Дерптского университета, бывшего одним из наиболее значительных центров эстонского национализма. Однако, вопрос о степени контактов бессарабцев с эстонскими интеллектуалами и конкретных механизмах заимствования идей остается открытым и потребует дополнительного исследования.

В литературе об окраинах довольно часто встречаются сравнения с «украинским вопросом». Во-первых, это вызвано тем, что украинский случай наиболее исследован, во-вторых, тем, что Украина занимала особое место в иерархии окраин Российской империи. Насколько возможно сравнение «украинского вопроса» с бессарабским? В первом приближении обе окраина достаточно схожи. По ряду социальных и экономических показателей Бессарабия была близка к губерниям, населенным украинцами. Но в то же время украинский национализм имел существенные особенности. Несмотря на неблагоприятные условия (низкая грамотность, небольшой процент городского населения и высокие темпы его ассимиляции), украинцы гораздо раньше встали на путь модерного национализма. Это объясняется тем, что территории с малороссийским или русинским населением еще в начале XIX в. стали объектом притязаний польского и русского проектов. И поляки и русские в течении длительного времени не воспринимали украинцев как особую группу, а считали составной и неотъемлемой частью своих собственных наций²⁵. В этой ситуации появление местного движения, отстаивавшего идею своей культурной, а позднее и политической самобытности, представляется логичным. Бессарабия, хотя и занимала схожее положение «между нацией и империей», все же не испытала такого масштабного обоюдного давления. Русские никогда не ставили под сомнение этническое родство бессарабских молдаван и запрутских румын²⁶. Залогом  единства молдаван с Россией выступали, прежде всего, политическая лояльность и религиозная близость. Благодаря общей вере двери в русскую нацию для молдаван всегда были открыты, но обязательным условием такого «слияния» выступала ассимиляция, прежде всего, языковая и культурная, в то время как малороссы считались членами большой русской нации по определению.

Говоря об интенсивности процессов нациостроительства на разных окраинах, следует обратить внимание на степень развитости «национальной» публичной сферы. Среда, в которой могли бы артикулироваться националистические идеи, появляется в Бессарабии поздно, в период революции 1905 — 1907 годов. При этом она была, пожалуй наименее развитой среди всех европейских окраин России. Для сравнения: только в 1905 — 1907 выходило около 107 периодических изданий на латышском языке²⁷. На украинском языке в эти же годы в приделах Российской империи выходило 18 газет и журналов, в основном национальной ориентации²⁸. В Бессарабии же с 1906 по 1917 гг. не насчитывалось в общей сложности и десяти наименований периодических изданий. Тиражи их были весьма скромными, и те не всегда удавалось полностью реализовать Следствием этого был крайне низкий импакт националистической пропаганды среди бессарабского населения.

Неразвитость публичной сферы была так или иначе связан с социолингвистической ситуацией в Бессарабии.

Практически все окраинные языки Российской империи во второй половине XIX – начале XX вв. подвергались тем или иным формам регламентации со стороны центра. В одних случаях речь шла о попытках вытеснении языка из тех сфер, где он имел сильные позиции (польский во втор. пол. XIX в.), в других — об ограничении процесса эмансипации молодых литературных языков²⁹. В отношении молдавского (румынского) языка до 70-х гг. XIX в., когда он был вытеснен из сферы богослужения и образования, проводился первый сценарий. На рубеже XIX — нач. XX вв. языковая политика смягчается; румынский пусть и в ограниченных масштабах допускается в богослужении и образовании (как факультативный предмет), он также проникает в публичную сферу. При этом использование румынского языка все же остается ограниченным, в том числе благодаря цензуре, которая особенно пристально относилась к литературе ввозимой из Румынии. Однако, едва ли можно говорить о какой-либо целенаправленной и последовательной языковой политике в Бессарабии. Косвенным подтверждением этого служит то, что российские власти никогда не заботила проблема алфавита, применявшегося для молдавского языка, при том, что «алфавитный вопрос» был одним из ключевых элементов языковой политики Российской империи³⁰. И латиница и кириллица в одинаковой степени использовались в Бессарабии, хотя кириллица имела большее распространение, как более знакомая местному населению. Единственным известным исключением была попытка запретить преподавание на латинском алфавите (использовавшемся наряду с кириллицей) в Кишиневской духовной семинарии. Впрочем, благодаря протесту учеников и учителей, а также вмешательству епископа Владимира эта попытка осталась нереализованной³¹.

Олег Гром, старший лаборант лабораторії археології й палеонтології  факультету історії і права Таганрозького державного педагогічного  інституту ім. А.П.Чехова, випускник Європейського університету в Санкт-Петербурзі. Сфера наукових інтересів - націоналізм у Бессарабії кін. ХІХ-поч. ХХ ст., співавтор книги "Бессарабия в составе Российской империи (1812-1917)" (М.: Новое литературное обозрение, 2012).

1. 1. Каппелер А. Мазепинцы, малороссы, хохлы: украинцы в этнической иерархии Росийской империи // Россия-Украина: история взаимоотношений. М, 1997. C. 125.
   2. Секретное письмо бессарабского губернатора Харузина  начальнику Полицейского управления \\ Negru Gh. Ţarismul şi mişcarea naţională a românilor din Basarabia. P. 154 - 155.
   3. Ibidem. P. 155.
   4. Сообщение секретного агента "Заграничного" № 414. // ANRM., fond 297, inv.1, dosar 98, fila 181.
   5. Друг, 1906. № 138.
   6. Урусов. С.Д. Записки губернатора. М., 1907. С. 230.
   7. Там же. С. 224.
   8. Чужбинский А. Собр. соч. Т. VIII. С. 256-257.
   9. Хотя книга впервые издана в 1918 г., основная ее часть написана в 1916 г. в рамках проекта по этнографическому описанию регионов России Берг Л.С. Бессарабия: страна, люди, хозяйство. Кишинев, 1993.
   10. Берг Л.С. Бессарабия: страна, люди, хозяйство. Кишинев, 1993. С. 82.
   11. Demkó A. New nation in Europe: Romanians or Moldavians – http://www.east-west-wg.org/cst/cst-mold/newnat.html.
   12. Бабий А.И. Формирование молдавской интеллигенции во втор. пол. XIX – нач. XX вв. Кишинев, 1971. С. 20. Для сравнения: только в 1907\1908 учебном году в одном только Венском университете училось более 300 студентов-поляков, выходцев из Российской империи. См.: Иванов А. Е. Российское студенческое зарубежье. Конец XIX - начало XX вв. // Вопросы истории естествознания и техники, 1998, № 1- http://www.rustrana.ru/article.php?nid=33881
   13. Каппелер А. Мазепинцы, малороссы, хохлы... СС. 131 – 133.
   14. Миллер А.И. «Украинский вопрос» в политике властей и русском общественном мнении (втор. пол. XIX века). СПб., 2000. С. 34.
   15. Миллер А.И. Империя Романовых и национализм. Эссе по методологии исторического исследования. М.: НЛО, 2006. С. 71.
   16. Каппелер. А. Росія як поліетнічна імперія. Львів, 2007. С. 171.
   17. Витухновская. С. 21.
   18. Каппелер. А. Росія як поліетнічна імперія ... С. 172.
   19. Батюшков П.Н. Бессарабия. Историческое описание. СПб., 1892.
   20. См. Батюшков П.Н. Холмская Русь. Исторические судьбы Русского Забужья. СПб., 1887; Волынь. Исторические судьбы Юго-Западного края. СПб., 1888; Белоруссия и Литва. Исторические судьбы Северо-Западного края. СПб., 1890; Подолия: Историческое описание. СПб., 1891.
   21. Бессарабия. Географический, исторический, статистический, экономический, этнографический литературный и справочный сборник. Под ред. П.А. Крушевана. М., 1903. С. 91.
   22. Шахматов А.А. Введение в курс истории русского языка. Петроград. 1916. C. 46.
   23. Берг Л.С. Указ. соч. С. 10.
   24. См. напр.: Începuturile mişcării naţionale în Basarabia (1899 – 1907) // Cugetul, 2003 nr. 1. P. 44.
   25. Каппелер. А. Росія як поліетнічна імперія... С. 174.
   26. CuşcoA. Şarov I. Identitatea naţională a basarabenilor în istoriografia rusă din secolul XIX // Basarabia: dilemele identităţii. Iaşi, 2002. P. 34.
   27. Plakans, Andrejs. The Latvians. A short history. Stanford: Hoover institution press, 1995. P. 106.
   28. Довідник з історії України. / За ред. І. Підкови та Р. Шуста. Київ, 1999. Т. 2.
   29. Миллер. А.И. Империя Романовых и национализм... С. 82.
   30. См.: Сталюнас Д. Идентификация, язык и алфавит литовцев в российской национальной политике (1860-егоды) // Ab Imperio.2005.№ 2; Долбилов М.Д/ Превратности кириллизации: Запрет латиницы и бюрократическая русификация литовцев в Виленском генерал-губернаторстве в 1864 — 1882 гг. // AbImperio.2005.№2.; Токть С. Латиница или кириллица: проблема выбора шрифта в белорусском национальном движении во второй половине XIX — начале XX века // Ab Imperio. 2005.
   31. Basarabia, 1907. Nr. 10(59).