В вышедшей после смерти известного советского историка органов госбезопасности А. С. Велидова (переиздавшего в 1989 г. «Красную книгу ВЧК») книге «Похождения террориста: Одиссея Якова Блюмкина» приводился фрагмент письма Я. Г. Блюмкина в ЦК ПЛСР и в ЦК Украинской партии левых социалистов-революционеров (далее УПЛСР):

«В ночь с 6 на 7 с<его>м<есяца> в Киеве тремя членами партии – Соркиной (исправлено мною. – Я. Л.), Арабадже и Пашутинским – была совершена попытка убить меня. Не вдаваясь в подробности организации этой попытки смертной расправы надо мной, я отмечаю только то, что она совершена без какого-либо заявления или предупреждения, неожиданно, тайно и молча.

Я не сомневаюсь в том, что в данном случае названные лица осуществляли надо мной смертную казнь, которая применяется политическими и революционными партиями только к предателям.

Очевидно, таковым меня имеет основание считать ЦК партии левых социалистов-революционеров. Так как Соркина и другие, несомненно, действовали с его ведома и по его директивам.

Считая огромной трагической ошибкой намерения ЦК казнить меня без суда и следствия, на основании только ему известных фактов или психологических подозрений, я, тем не менее, как революционер и террорист, для которого обвинение в предательстве является чудовищным по тяжести и кошмарным по своему моральному значению, абсолютно предоставляю себя в полное распоряжение ЦК партии левых социалистов-революционеров.

Я горячо прошу ЦК партии предъявить мне обвинение и, если по заслушании моих объяснений оно окажется незыблемо веским, казнить меня.

Со своей стороны я предлагаю еще создать суд или следственную комиссию с судебными правами из представителей партии и групп, признающих террор (максималистов, анархистов, левых с.-р.).

Яков Блюмкин (член «Союза максималистов»).

P.S. Кроме того, довожу до сведения ЦК, что я взят на поруки и под политическую защиту союзом с.-р. максималистов и, в частности, его Киевской организацией»¹.

Публикатор этого документа с присущей серьезному историку осторожностью привел недостоверную информацию с оговорками: «Кстати сказать, судьба террористов, охотившихся за Блюмкиным, по некоторым, не подтвержденным до конца сведениям, сложилась плачевно. Сорокину (так у Велидова. – Я. Л.) и Арабадже ликвидировали сами левые эсеры “как деникинских провокаторов”. Пашутинский в 20-х годах якобы осужден Харьковским ревтрибуналом за контрреволюционную деятельность».

Как будет сказано ниже, сообщаемое Велидовым было далеко от истины. Так, упомянутый Арабаджи в середине 1920-х годов преспокойно проживал в Киеве, а Соркина вплоть до конца 1930-х годов находилась в Москве. Прежде чем остановиться более подробно на их личностях, напомню обстоятельства появления убийцы германского посла В. Мирбаха в Москве Я. Г. Блюмкина в Киеве поздней осенью 1918 г.

Фрагмент афиши с объявлением о выступлении Якова Блюмкина (Российский государственный архив литературы и искусства)

30 января 1922 г. он выступил с докладом в Исторической секции Дома печати в Москве на тему «Боевые предприятия левых с.-р. в зоне немецкой оккупации на Украине в 1918 г.». Тезисы доклада были вскоре напечатаны². Из них следует, что во второй состав Центральной Боевой организации (далее БО) при ЦК ПЛСР, отправившейся в Киев после казни убийцы фельдмаршала Г. Эйхгорна Бориса Донского, для повторной подготовки покушения на гетмана П. П. Скоропадского и с целью попытки освобождения из Лукьяновской тюрьмы руководительницы первого состава БО И. К. Каховской в ноябре 1918 г. – январе 1919 г. входили: сам Блюмкин; соратник Каховской и Донского, киевлянин Г. Б. Смолянский; напарник Блюмкина по ликвидации графа Мирбаха, одессит Н. А. Андреев; еще один киевлянин Л. Ю. Шмидт; уроженец Рязани, земляк Бориса Донского Владимир Шеварев; некая Наталья Максимова и известные в прошлом эсеры-максималисты Н. А. Терентьева и ее муж М. Д. Закгейм. Надежда Терентьева ранее была членом БО максималистов и участвовала в покушении на П. А. Столыпина в августе 1906 г. (взрыва дачи на Аптекарском острове в Петербурге), за что была осуждена на пожизненную каторгу, где она сдружилась с Марией Спиридоновой и Ириной Каховской. Моисей Закгейм некогда стоял у истоков зарождения максимализма в Белостоке, участвовал в ряде терактов и отбывал каторгу в Шлиссельбурге. По словам Блюмкина, «непосредственное выполнение убийства» гетмана Скоропадского «было возложено на Андреева», «однако после долгих и мучительных колебаний Андреев от выполнения возложенной на него задачи отказался, мотивируя свой отказ бессмысленностью убийства человека, ничтожного в политическом отношении и являющегося лишь ширмой, за которой скрывались немецкие оккупационные власти»³. После этого Андреева заменил Шеварев, а покушение назначено было на 26 ноября, когда гетман должен был присутствовать на похоронах офицеров, убитых повстанцами. Но из-за неисправности бомб покушение не состоялось.

Терентьевой удалось установить контакт с находившейся в Лукьяновской тюрьме в ожидании исполнения вынесенного ей смертного приговора Каховской. В настоящее время я готовлю к публикации тюремные тетради Каховской, содержащие дневниковые записи и черновики писем, но сейчас их изложение не входит в мою задачу.

Дополнительные представления о деятельности левоэсеровских боевиков в 1918 г. на Украине дают воспоминания И. Ф. Алексеева (Небутева)⁴. В них говорится о том, что ЦК ПЛСР наделил Блюмкина «широкими полномочиями», и раскрывается его псевдоним – «Гр. Вишневский». Под этим псевдонимом в киевской левоэсеровской газете «Борьба» была напечатана статья «Об акте Бориса Донского»⁵. Согласно Алексееву-Небутеву, Блюмкин протестовал против вхождения в подпольный губревком коммунистов. Как известно, затем он кардинально изменил свою позицию и без санкции ЦК добровольно явился в Киевскую губЧК. В мае 1919 г. он побывал в Москве, был амнистирован ВЦИК и перешел в прокоммунистический Союз максималистов, отделившийся от дружественного левым эсерам Союза эсеров-максималистов. После чего снова вернулся в Киев, где и подвергся нападениям левоэсеровских боевиков.

Спустя десять лет Блюмкин вспомнил об этом эпизоде в своих показаниях незадолго до ждавшего его расстрела: «Левые эсеры (ЦК П.Л.С.-Р. был в стороне тот этого, затем прислал ко мне Ирину Каховскую с заявлением о полной непричастности к этому) – за мой отход организовали на меня три покушения, когда в июне 1919 г. я приехал в Киев организовать из своих друзей боевую организацию для выполнения одного боевого предприятия в тылу Колчаковского фронта по предложению ЦК РКП(б) и ВЧК в лице тт. Серебрякова и Аванесова»⁶.

Кто же тогда стоял за покушениями на Якова Блюмина в Киеве? Прежде всего, надо раскрыть роль в этих терактах главного организатора – Сергея Николаевича Пашутинского, принадлежавшего к столь же ярко выраженным авантюристам, что и его несостоявшаяся жертва. Сведения о нем были предоставлены известным генеалогом, кандидатом исторических наук А. С. Вальдиным (Москва). Потомок древнего священнического рода Сергей Пашутинский происходил из Черниговской губернии. Его отец, начав службу с младшего помощника землемера, дослужился до чина коллежского асессора и выслужил себе личное дворянство. Известно, что в 1898 г. Сергей Пашутинский учился в Первой Киевской гимназии, а впоследствии поступил на юридический факультет Университета Св. Владимира. Он сразу же присоединился к эсеровским кружкам и был избран старостой курса. Официально членом партии эсеров (ПСР) Пашутинский был с 1906 г.

Не прошло, впрочем, и трех лет, как он покинул университет (формально «за невнесение платы за обучение»), стремясь воплотить усвоенные им неонароднические идеи на практике. Когда в июне 1909 г. в Киеве возродилась организация ПСР, в числе негласно наблюдаемых жандармерией «видных членов партии» в полицейских донесениях значился и Пашутинский. В первый раз за участие в студенческой сходке он был обыскан и арестован 26 января 1910 г., в числе других 85 человек, но ничего «явно предосудительного» у него не было обнаружено.

Вскоре он сделался земским учителем (преподавал в двухклассной школе), и одновременно стал председателем потребительской лавки в с. Колодистое Уманского уезда Киевской губернии. Согласно сводкам полиции, он занимался среди крестьян и «уроками, и агитацией», представляя собой «тип вполне революционный». В местных революционных кругах он был в это время известен под кличкой «Джек».

В конце осени 1910 г. судьба С. Н. Пашутинского круто изменилась. 29 ноября 1910 г. он вернулся в Умань из кратковременной поездки в Киев и остановился в уманской гостинице «Бельвю». Он был очень взволнован и сильно нервничал, сообщив товарищам следующее: когда он хотел 20 ноября совершить экспроприацию (вооруженное ограбление казначея Уманского училища садоводства и земледелия, у которого должно было быть около 8 тысяч рублей) с тремя товарищами-эсерами, в городе почему-то разнесся слух, будто сюда приехали два анархиста-террориста, благодаря чему в этот день был назначен усиленный наряд полиции для охраны казначейства, банка и почтово-телеграфной конторы. Намеченная экспроприация не удалась, а купленные им и хранившиеся в училище садоводства и земледелия четыре браунинга кто-то украл (для приобретения этого оружия Пашутинский и ездил в Киев, где останавливался на конспиративной квартире в доме Михайловского монастыря).

Пашутинский сообщил своим товарищам по организации, а имеющиеся среди них осведомители все это исправно донесли в полицию, что, по его предположению, провокатором является некто Радолицкий, с которым сам Пашутинский недавно встречался, и поведение которого показалось ему очень подозрительным. Это и решило судьбу Радолицкого: он был приговорен к смерти. Убийство было совершено вечером 5 декабря 1910 г. в Царицынском саду в Умани по заранее разработанному плану. Все это было известно (через доносчиков) и полиции, но в устроенную засаду никто не попал, и Радолицкий был застрелен. Однако филер, ведший наружное наблюдение, успел сообщить по телефону, что Пашутинский и его товарищ замечены на железнодорожном вокзале в Умани, вследствие чего их удалось арестовать за несколько минут до отхода поезда.

При личном обыске у Пашутинского был найден браунинг с 23 патронами (т.е., до полной обоймы не хватало как раз двух, которые были извлечены из тела мертвого Радолицкого и полностью подходили к орудию убийства). Еще два револьвера были найдены у его товарища. Пашутинский сразу же признал себя виновным в убийстве, заявив также, что он является эсером по убеждениям, но в партии не состоит. Изложению этого события уделили внимание и газеты (например, «Биржевые ведомости» в номере за 15 июня 1911 г.).

Находясь под следствием в Уманской тюрьме, Пашутинский был инициатором готовившегося побега арестантов, намечавшегося на 29 июля 1911 г. Но о плане побега стало известно полиции, и он не удался. Киевским окружным судом Пашутинский был приговорен к каторжным работам на 6 лет и 8 месяцев, замененным, однако, по невыясненным причинам, ссылкой на поселение. Сначала он отбывал наказание в Братской волости Нижнеудинского уезда Иркутской губернии, а с 8 октября 1913 г. ему было разрешено переехать в Иркутск.

В 1917 г. Пашутинский снова объявился в Киеве в качестве председателя правления кооперативного издательского товарищества с.-р. «Революционное Знамя». Вероятно, он был восстановлен в университете, так как во время процесса над ним в 1922 г. именовался студентом 3 курса юридического факультета Киевского университета. В 1918 г. Пашутинский играл заметную роль среди киевских эсеров, занимая правые позиции. Впоследствии он обвинялся, в частности, в том, что под именем Ивана Леонтьевича Мартыновского выезжал в ставку Верховного руководителя Добровольческой армии генерала М. В. Алексеева в Екатеринодар, где вел переговоры с начальником штаба генералом И. П. Романовским. Из ставки Пашутинский будто бы вернулся со значительной суммой денег. Другим серьезным обвинением было приписываемое ему намерение организовать покушение на советскую дипломатическую миссию в Киеве.

После прихода т.н. «второй» Советской власти на Украину в феврале 1919 г., Сергей Пашутинский, однако, сразу же перешел в стан победителей, опубликовав в киевской газете украинских левых эсеров «Борьба» письмо следующего содержания:

«Товарищ редактор!

Настоящим открытым письмом довожу до сведения Киевской организации правых эс-эров, что в настоящий момент решительной схватки трудового народа с империалистами и контр-революционерами всех стран я не считаю возможным для себя, как для активного социалиста-революционера интернационалиста, оставаться в ее рядах, и прошу городской комитет левых эс-эров принять меня в число членов вашей организации и располагать мной, как борцом за советскую власть на Украине и мировую социалистическую республику советов.

Сергей Ник. Пашутинский»⁷.

При дефиците кадров, буквально через несколько дней он уже стал секретарем губернского бюро Украинской ПЛСР (адрес временного губбюро значился: г. Конотоп, Сосновская, 140). В газетных публикациях 1922 г. о нем Пашутинский именовался также председателем Киевского комитета, председателем Правобережного Областного комитета и кандидатом в члены ЦК украинских левых эсеров. Однако перечисляемые газетчиками партийные посты должны найти подтверждение в источниках.

Столь подробная биография Пашутинского освещена не случайно. Это позволяет  лучше понять приводимую ниже цитату из показаний экс-члена ЦК ПЛСР, уроженца Полтавской губернии В. Е. Трутовского:

«Из деятельности левых с.-р. необходимо отметить работу боевиков, которые в 1919 году устроили в одном из одесских банков экспроприацию, причем руководитель этой группы Пашутинский (выделено мною. – Я. Л.), как мне потом сообщила Поля Белая, имевшая соприкосновение с этой группой, присвоил и прокутил часть экспроприированных сумм, вместо того, чтобы передать их организации. Этот же Пашутинский, узнав, что бежавший на Украину Блюмкин стал сотрудником ЧК, взялся с невестой Блюмкина Лидой Соркиной (выделено мною. – Я. Л.) совершить террористический акт над последним, стреляя в него в Киеве и Одессе, причем повредил Блюмкину глаз (впоследствии Пашутинский, работая в Николаевском Ревтрибунале, наделал массу преступлений, был судом присужден к расстрелу и, хотя газеты сообщили о его расстреле, остался жив и очутился в Алма-Ате в 1934 году в качестве плановика Наркомпищепрома)»⁸.

Хотя в слова Трутовского закрались некоторые неточности, он прав в главном. Руководителем боевой группы, покушавшейся на Блюмкина, в силу особенностей его биографии несомненно являлся именно Пашутинский. Он был старше других по возрасту и имел за плечами опыт десятилетней революционной работы и репрессий. Можно предположить, что он имел также репутацию «истребителя» провокаторов и «эксиста». Впрочем, подробностей об экспроприации «в одном из одесских банков», в том числе информации, при какой конкретно из постоянно менявшихся властей, она была осуществлена, в моем распоряжении пока нет.

В газетном отчете в центральной «Правде» о слушании дела С. Н. Пашутинского-Мартыновского в Верховном трибунале при Всеукраинском ЦИК эпизоды с покушением на Блюмкина излагались следующим образом:

«Киевский комитет партии получил сведения, будто секретарь городского комитета Блюмкин, убивший Мирбаха, изменил партии и вошел в связь с Ч.К. Боевая дружина, непосредственно руководимая и возглавляемая Пашутинским, приговорила Блюмкина к смерти за измену партии. Выполнение приговора взял на себя сам Пашутинский, с каковой целью на Блюмкина совершил два покушения.

Первый раз в Киеве Пашутинский, заманив Блюмкина в глухое предместье города, без объявления даже приговора партии, начал стрелять в него, но неудачно. Вторым покушением с участием контрразведчика провокатора Тишко Блюмкин был тяжело ранен в голову.

После покушения на Блюмкина Пашутинский вместе с невестой Блюмкина Лидией Сорокиной (так в газетном тексте! – Я. Л.) и третьим боевиком Арабаджи отправились в Одессу совершить террористический акт против Деникина. Но по техническим обстоятельствам покушение не удалось <…>»⁹.

Никаких подробностей подготовки этого покушения на главнокомандующего Вооруженными силами на Юге России в газетном отчете не содержалось. Но факт говорит сам за себя: на А. И. Деникина готовились покушения не только снова прибывшими из Москвы в Киев левоэсеровскими боевиками во главе с И. К. Каховской, но и силами украинских левых эсеров, как и в случае с подготовкой покушения на фельдмаршала Эйхгорна.

На процессе в Харькове Пашутинскому еще инкриминировалось установление связи с атаманом Н. А. Григорьевым. Из материалов дела следовало, что после занятия Одессы Красной армией Пашутинский под именем Мартыновского занял пост народного судьи в Очакове, сделавшись позднее председателем Морского трибунала в самой Одессе. Об этом же, но, путая города, писал Трутовский.

Процесс над Пашутинским начался в апреле 1922 г. Помимо покушений на Якова Блюмкина и иных серьезных прегрешений, ему вменялась связь с румынской контрразведкой и такое тягчайшее преступление, как выдача деникинской контрразведке конспиративных квартир и подпольных работников. Согласно газетному отчету в «Правде», после задержания контрразведкой в Одессе Пашутинский «выступает от них в роли посредника при вымогательстве денег от члена Ц.К. борьбистов [В. Ф.] Зеленина, арестованного по указанию Пашутинского, но отделавшегося от контр-разведки посредством денежного выкупа»¹⁰.

Слушание дела было закончено 2 мая приговором к расстрелу с приведением в исполнение в течение 48 часов. Вдобавок приводилось особое постановление: «амнистии к Пашутинскому-Мартыновскому не применять». И тем не менее он остается жив и даже оказывается на свободе. Как это понимать? Не располагая материалами следственного дела и процесса, я вынужден воздержаться от комментария и ограничиться мнением голландского исследователя партии эсеров М. Янсена. Марк Янсен полагал, что приостановка приговора понадобилась для того, чтобы путем шантажа заставить Пашутинского выступить в качестве свидетеля обвинения на процессе по делу членов ЦК и активистов ПСР в Москве¹¹. По-видимому, в связи с оказанной им услугой в дальнейшем Пашутинский был прощен, и 16 апреля 1925 г. он получил назначение от Центросоюза в распоряжение Среднеазиатской краевой конторы этой структуры на должность инструктора. Но в конце концов, по сведениям того же Антона Вальдина, Пашутинский был расстрелян в Средней Азии во время «Большого террора».

Обратимся теперь к другим фигурам, названным Блюмкиным. Сведения о них отыскались в архивно-следственных делах, переданных из СБУ в ЦДАГО Украины. Один из них был этнический турок Николай Петрович Арабаджи. Он родился в 1894 г. и был уроженцем Бендерского уезда Бессарабской губернии. Арабаджи происходил из крестьян одного из турецких сел, оказавшихся на территории империи со времен дунайских войн. Во время Первой мировой войны Арабаджи воевал прапорщиком на Румынском фронте. В 1917 г. он очутился в Киеве, где стал активистом партии эсеров. Как он сам утверждал в анкете, при гетмане и Директории он сидел в тюрьме. После окончания Гражданской войны Арабаджи, по-видимому, перестал вести политическую работу. Будучи студентом торгово-промышленного техникума, летом 1924 г. был ненадолго арестован Киевским губотделом ГПУ, но освобожден без последствий.

Что касается Л. С. Соркиной, то она в одном из апокрифических источников, а именно в «Воспоминаниях» Надежды Мандельштам, упоминается даже не в качестве невесты, а жены Блюмкина. Вот что пишет Н. Я. Мандельштам: «Мне приходилось встречаться с Блюмкиным еще до моего знакомства с О. М. (Осипом Мандельштамом. – Я. Л.) Мы когда-то жили вместе с его женой в крохотной украинской деревушке, где среди кучки молодых художников и журналистов скрывалось несколько человек, преследуемых Петлюрой. После прихода красных жена Блюмкина неожиданно явилась ко мне и вручила охранную грамоту на квартиру и имущество на мое имя. “Что это вы?” – удивилась я. – “Надо охранять интеллигенцию”, – последовал ответ. Так женщины из рабочих дружин, переодетые монахинями, разносили иконы по еврейским квартирам 18 октября 1905 года. Они надеялись, что эта маскировка обманет погромщиков. Охранную грамоту как явную фальшивку, да еще на имя девчонки – мне было тогда восемнадцать лет, отец не предъявлял ни при одном из многочисленных обысков и реквизиций. Вот от этой женщины, спасавшей интеллигенцию такими наивными способами, и от ее друзей я наслышалась об убийце Мирбаха и несколько раз встречала его самого, мелькавшего, исчезавшего, конспиративного...»¹².

Надежда Мандельштам, в девичестве Хазина, училась в Киевском медицинском институте, и то ли запамятовала, то ли сознательно не хотела раскрывать факта совместной учебы с Лидией Соркиной, которая в ряде источников ошибочно именуется Сорокиной.

Как выяснилось, Лидия Соломоновна (по рождению, до русификации –Лейя Шлиомовна) Соркина родилась в 1897 г. и по происхождению была ялтинской мещанкой. Она окончила с золотой медалью семь классов Ялтинской женской гимназии и затем дополнительный класс, т.е. сдала экзамен на «звание домашней наставницы с правом преподавать русский язык и математику». Летом 1917 г. она вступила в Ялтинскую организацию ПСР. В том же году она стала слушательницей Киевского медицинского института и была избрана секретарем Киевского губкома партии эсеров. По партийной линии Соркина посещала курсы при Киевском комитете ПСР. В октябре 1917 г. она вступила в летучий отряд по оказанию медицинской помощи, что, скорее всего, было связано с начавшимся вооруженным противоборством в Украине. Должно быть, она была хорошо знакома с Пашутинским, как с видным деятелем Киевской организации ПСР. При каких обстоятельствах и когда она познакомилась с Блюмкиным, пока не известно.

В ЦДАГО Украины хранится архивно-следственное дело с личными документами, изъятыми на ее квартире по адресу: Малая Васильковская ул., д. 1, кв. 3¹³. Однако на след самой Соркиной киевским чекистам выйти не удалось. Ей удалось залечь на дно, а позже перебраться в Москву. Но в деле 1919 г. обнаружились показания попавшего в руки чекистов еще одного левоэсеровского боевика – Федора Ильича Ильина, известного позднее как Ильин-Суворин. Происходивший из крестьян Калужской губернии, бывший слесарь питерской фабрики «Торнтон», он был членом ПСР с 1913 г. Будучи, как тогда говорили кадровым эсером, он еще до революции находился на нелегальном положении в Таганроге. Затем он подключился к официальной партийной работе в Петрограде и Москве, войдя в состав БО ПЛСР. После 6 июля Ильин временно отправился в Вологду (формально в качестве инструктора по сбору урожая), но в конце 1918 г. вернулся в Петроград, принимал участие в организации политических забастовок, а после начавшихся арестов 24 февраля 1919 г. выехал из Питера в Украину. О причастности его к покушениям на Блюмкина точных сведений нет, но, судя по всему, он также входил в состав рассматриваемой боевой группы. Впоследствии, женившись на харьковской активистке Е. А. Ройтер, он играл важную роль в левоэсеровском подполье Украины и России, и в начале 1920-х гг. даже входил в состав нелегального Центрального бюро ПЛСР. Кстати, в показаниях Ф. И. Ильина в Киевской губЧК содержится указание на то, как в апреле 1919 г. он пересекся в Екатеринославе с напарником Блюмкина по убийству графа Мирбаха Н. А. Андреевым, намеревавшимся отправиться в Гуляйполе к Н. И. Махно.

В отношении самих покушений на Якова Блюмкина я располагаю тремя новыми документами, не задействованными исследователями. Один из них был опубликован в органе ЦК и Киевского губернского комитета УПСР (борьбистов) «Борьба» в качестве «Письма в редакцию» от имени киевских максималистов:

«Киевская организация союза с.-р. максималистов получила 10 июня от известного революционера Б. письмо с сообщением о совершенном на него партией лев.<ых> с.-р. интернационалистов (активистов) покушении без предупреждения и предъявления ему обвинения; вместе с тем Б. просил союз взять его под свою защиту до организации над ним межпартийного третейского суда. Союз предпринял все необходимое там (sic!) для организации такого суда.

Между тем партия лев.<ых> с.-р. интернационалистов (активистов), которой также было предложено принять участие в третейском суде и вручено заявление Б. о том, что он отказывается от какой бы то ни было политической деятельности впредь до окончательного решения суда, не дожидаясь последнего, 13-го июня произвела вторично покушение на Б.

Заявляя об этом, Киевская организация союза с.-р. максималистов энергично протестует, считая совершенные акты крайне возмутительными и противоречащими установившимся в таких случаях революционным традициям.

Секретарь союза Р. Адодина

P.S. Заслушав письмо от лев.<ых> с.-р. интернационалистов (активистов) от 12 июня и не находя в нем оснований, объясняющих покушение на Б., Киевская организация союза с.-р. максималистов постановила опубликовать свой протест с указанием на <то>, что задержка в опубликовании его произошла по причине ожидания мотивированных объяснений от лев.с.-р. интернационалистов (активистов)»¹⁴.

Два других документа были обнаружены в Российском госархиве социально-политической истории. Один из них – это обращение самого Блюмкина в январе 1920 г. «Ко всем советским партиям революционного социализма»:

«В июне 1919 г. в продолжение двух недель (с 6-го по 20-ое, в Киеве) несколькими членами и партийными работниками Украинской партии Л.С.Р. интернац.<ионалистов> на меня было совершено без всякого обвинения меня в чем-либо три покушения с целью убийства.

Сами по себе, при исключении их политического предназначения, эти покушения отличались резким уголовным характером, всеми аксессуарами убийства из-за угла, всеми особенностями бандитского самосуда. И я не реагировал бы на эти факты политически, если бы они могли быть отнесены только в область уголовной квалификации.

Случилось иначе. Покушениям на меня совершавшие их лица, в качестве официальных представителей партии Укр.<аинских> Л.С.Р. интернац.<ионалистов>, старались придать глубокий, моральный партийный и политический смысл.

Укр. <аинские> Л.С.Р. (интернац.<ионалисты>) уже после упомянутых покушений обвинили меня в предательстве, и это обвинение официально и усиленно муссировали как внутри партийных организаций, так и среди тех трудящихся, которые за ними стоят или стояли.

К глубокому трагизму для меня, как личности и политического работника, момент покушений совпал с напряженным моментом поражения Украинской революции, а это значит и с моментом ухода всех Советских партий в подполье, – и благодаря этому, я также из-за болезненного состояния, вызванного ранением при втором покушении, я не имел возможности своевременно и надлежащим способом вскрыть перед лицом революционно-социалистических партий всю вопиющую сущность политического и морального преступления, совершенного Украинскими Л.С.Р., в форме покушений на меня и обвинений в предательстве.

В продолжение четырех с лишним лет я служу идее революционного социализма, сначала в рядах партии С.Р., а с Октября 1917 г. Л.С.Р.

В моем недолгом, но совершенно честном и жертвенном революционном стаже (мною совместно с Николаем Андреевым был совершен акт над графом Мирбахом, в июле 1918 года в Москве) нет ни одного факта или поступка, на которых могли быть построены не только конкретное обвинение в предательстве или уверенность в моей нравственной порочности, но даже и интуитивное психологическое подозрение в таких кошмарных способностях.

Тем темнее, тем непостижимее кажется мне происшедшее, и тем трагичнее было для меня переживать, в продолжение последнего периода реакции на Украине, существование не разоблаченной клеветы о моем выдуманном провокаторстве.

Все внутри-партийные попытки, сделанные в этом направлении мной (письмо к Ц.К. Укр.<аинских> Л.С.Р. с требованием суда и предъявлением обвинения), Киевской организации Союза максималистов на Украине (обращение к Укр.<аинским> Л.С.Р.), опубликование протеста в газ.<ете> “Борьба” от 21 июня 1919 г., а в России Центральным Бюро Союза максималистов (обращение к Ц.К. Рос.<сийских> Л.С.Р.) – все эти попытки остались безуспешными и неудовлетворенными.

Теперь снова победившая на Украине Революция вернула к легальному существованию, к нормальным функциям революционно-социалистические партии. Как член одной из них и на основании изложенного, я требую их широкого политического вмешательства в действия, считающей себя также революционно-социалистической партией, партии Укр.<аинских> Л.С.Р. интернац.<ионалистов>

Я требую с полным формальным, а тем более нравственным, основанием широкого политического отклика на действия Украинских активистов и такого же рассмотрения их.

Находясь под защитою своей партийной организации Союза максималистов, я ставлю себя еще под защиту революционно-социалистических партий, идее которых служу и буду служить.

Бывший член Рос.<сийской> и Укр.<аинской> Партии Левых С.Р.,

бывший член Боевой Организации этих партий,

член Союза максималистов Яков Блюмкин.

2 января 1920 года, Москва»¹⁵.

Второй документ – это официальное обращение «От Центрального Исполнительного Бюро Союза Максималистов». Оба обращения были размножены в виде печатной листовки. На мой взгляд, это свидетельствует о том, что они имели достаточно широкое распространение и использовались в политической борьбе против левоэсеровского подполья. На «титульной» стороне этой двусторонняя листовки говорилось:

«К позорному столбу

В июне месяце минувшего года группою Киевских Л.С.-Р. – активистов, с одобрения Правобережного комитета Украинской партии, было совершено в г. Киеве три покушения на члена Союза Максималистов, т. Я.<кова> Гр.<игорьевича> Блюмкина, бывшего члена партии Л.С.Р.

Окружив ничего не подозревавшего т. Блюмкина в одной из глухих окраин г. Киева, группа активистов в первый раз безуспешно дала по нем<у> восемь выстрелов. Во второй раз, через несколько дней, пользуясь почти наивной доверчивостью т. Блюмкина, той же банде удалось прострелить насквозь его голову и нанести, таким образом, рану, едва не стоившую ему жизни. Наконец, в третий раз, в больничное помещение, где лежал наш раненый товарищ, была со стороны улицы брошена бомба, к счастью взорвавшаяся на улице, налету. Эти попытки расправы из-за угла были произведены без всякого предупреждения и какого-либо объяснения, без предъявления какого-либо обвинения их к тов. Блюмкину, ни к нашей организации, и лишь после совершения вышеуказанных бандитских нападений на запрос-протест нашей Киевской организации Правобережный Комитет Укр.<аинских> Л.С.Р. – активистов письменно ответил, что покушения на Я. Гр. Блюмкина были совершены за то, что он принял поручение (важное боевое дело в тылу у Колчака) от Президиума ВЦИК Советов и Р.К.П. и на выполнение этого поручения призвал некоторых своих старых товарищей по партии Л.С.Р.

Несмотря на то, что Правобережному Комитету было заранее хорошо известно, что поручение, принятое т. Я. Гр. Блюмкиным с нашего согласия, состояло в выполнении очень важного боевого дела в тылу у Колчака, Правобережные активисты письменно квалифицировали действие нашего товарища, как предательство и провокацию по отношению к партии Л.С.Р., членом которой Я. Гр. Блюмкин в то время уже не состоял, особым докладом уведомив о своем уходе Ц.К. своей прежней партии.

Когда мы обратились с документально-мотивированным заявлением в Ц.К. партии Л.С.Р. России, предлагая ему выявить свое отношение к действиям Украинских Правобережных активистов и к т. Блюмкину, Ц.К. Л.С.Р. письменно ответил нам, что он считает нападение на Я. Гр. Блюмкина делом внутрипартийным и отказывается давать по этому поводу какие-либо объяснения Союзу Максималистов.

В дальнейшем мы узнали, что после описанных выше покушений на Украине была выпущена и распространялась левыми Л.С.Р. активистами листовка, повторяющая ложь и клевету о предательстве и провокаторстве Я. Гр. Блюмкина. Вскоре после этого Украина подпала под власть Деникина и Петлюры и мы не могли предпринять всех необходимых мер для разоблачения как бандитских покушений на нашего товарища, так и той разнообразной лжи и клеветы, которые были пущены в обращение по адресу Я. Гр. Блюмкина среди активистских и эсеровских групп.

Сейчас, когда снова Украина стала Советской, когда для революционеров ее нет подполья и печати на устах, мы на страницах Украинской Советской печати обращаемся с настоящим разъяснением истории покушений на нашего товарища и попытки замарать его имя. Мы клеймим эти действия, как проявление бандитизма и политической разузданности со стороны подпольников-активистов. И перед лицом всей Революционной Рабоче-Крестьянской Украины пригвождаем их и всех их укрывателей к позорному столбу.

Центральное Исполнительное Бюро Союза Максималистов.

6-го января 1920 года, Москва»¹⁶.

Попутно уточню: третье покушение на Блюмкина было совершено 17 июня 1919 г. в Георгиевской больнице. Сведения о предполагавшейся боевой работе Блюмкина в колчаковском тылу, и позже в деникинском тылу можно получить из его показаний начала 1920 г., когда он привлекался в качестве свидетеля по делу эсеров-максималистов. В следственных материалах, хранящихся в Государственном архиве РФ, находится протокол с его показаниями, датированный 22 марта. Блюмкин, представившийся слушателем Академии Генштаба и почему-то одновременно студентом Московского университета, проживающим во 2-м Доме Советов, показал следующее: «<...> что перешел из партии левых эсеров в Союз максималистов в мае месяце <19>19 г. Что побудило перейти, я не скажу, так как это к следствию не относится <...> В сентябре или октябре <19>19 г. по личному желанию я был мобилизован и послан на фронт ЦБ Союза максималистов. Революционным Советом Южфронта – тов. Серебряковым и Сталиным – я был откомандирован в 13 армию. Здесь Политотдел в порядке армейской дисциплины направил меня для работы в Особый отдел, где меня назначили уполномоченным по борьбе со шпионажем. Работа эта имела две сферы, одну в пределах самой армии, другую – в отношении неприятеля. Так как работа в тылу велась еще и разведотделом армии, то для централизации и соединения этой работы я был приглашен в качестве формального сотрудника агентурной военной разведки, фактически в качестве входившей в функции разведота боевой работы в тылу <...>

С первого момента широко задуманной работы стал ощущаться крайний недостаток в людях. Тогда (ноябрь 19 г.) было решено Особым отделом делегировать меня в центр, <в> ВЧК, ЦК РКП, ЦБ СМ и другие советские организации, «для сбора» соответствующих людей. К тому времени Центральное бюро Союза максималистов вело кое-какие переговоры (автономная группа максималистов: Сундуков и друг.<ие>) на предмет организации террористической работы в тылу у белых. Тогдашний политический момент был таков, что применение актов индивидуального террора к главарям Деникинской контрреволюции считалось крайне целесообразным даже коммунистическими руководителями разведота и Особого отдела 13 армии.

Когда, по приведенному выше поручению, я обратился в ЦБ СМ с предложением откомандировать в распоряжение Особого и разведывательного отдела 13 армии из среды максималистов нескольких боевиков для посылки их в тыл, ЦБ указало мне на группу Сундукова. Было устроено с этой группой два-три совещание, на которых было решено, что объектом террористических действий группа намечает Деникина и что, получая средства боевого и конспиративного снаряжения от разведывательного отдела 13 армии, всецело ему подчиняется. Тем не менее, если бы ей удалось выполнить то или иное террористическое дело в тылу белых, политически фигурирует в качестве максималистской группы.

Вот точный характер тех организаций, тех Боевых групп, о которых Вы меня запросили. Но сделать что-либо конкретное не удалось, ибо Сундуков и друг.<ие> предъявили такие материальные и технические требования, которые не только были крайне чрезмерны, но еще казались и подозрительными. Поэтому ЦБ прекратило всякие разговоры с Сундуковым...».

Упоминаемый здесь Дмитрий Сундуков, происходивший из тульских мещан, бывший рабочий-металлист, был в прошлом видным деятелем левоэсеровской и максималистской организаций в Туле в 1918–1919 гг. Из других источников следует, что максималисты отправили одну их групп в тыл к адмиралу А. В. Колчаку и оказывали содействие своими людьми левым эсерам (в первую очередь, боевой группе И. К. Каховской) в плане подготовки покушения на А. И. Деникина.

Осталось ответить на вопросы о том, кто такой был пресловутый «Тишко» и как на самом деле складывалась личная жизнь Я. Г. Блюмкина. По моему предположению, Тишко или иначе «Тишка» – это и был сам Пашутинский. Он не раз упоминается в источниках левоэсеровского происхождения. Укажу для примера на два упоминания. Например, газета «Борьба», помещая некролог известному деятелю борьбистов В. А. Козлову, делегированному украинским ЦК для партийной работы в Крым и действовавшего в Симферополе и Севастополе под фамилией В. Н. Крылова, арестованного на заседании подпольного Повстанческого штаба и затем расстрелянному белыми, выдвигала версию: «По всем данным, пока еще не проверенным, В. Н. в Севастополе был выдан известным провокатором Тишко <…>»¹⁷. А московские центральные «Известия» в апреле 1920 г. напечатали письмо об отходе от партии некоего левого эсера «Сени» в ЦК УПЛСР. Скорее всего, автором этого письма мог быть Семен Лавров – в начале 1918 г. член Николаевского Совета, при вступлении немцев в Украину начальник подрывной команды, при Скоропадском и Петлюре член Центрального Повстанческого штаба левых эсеров, в конце 1918 г. начальник партийной дружины при взятии Харькова, возглавлявший с августа 1919 г. Военный отдел при ЦК УПЛСР(б), в 1920 г. член Одесского губкома партии борьбистов и редколлегии газеты «Борьба» в Одессе. Он, в частности, указывал: «<…> Если террористические акты поручаются теперь наспех, между прочим, и при том лицам, не удовлетворяющим ни одному из требований, предъявляемых к террористу, лицам аморальным, могущим в будущем нам дать еще худших Блюмкиных (я говорю о вторичных выстрелах в Блюмкина, об одном из стреляющих, о тов. Тишке), – не предел ли это? Падает грань между уголовщиной и террором. Разве не святотатством, не кощунством веет от сопоставления, скажем с Борисом Донским <…>»¹⁸.

Думается, что репортер «Правды» мог просто спутать кличку и фамилию, превратив одного человека в двух. По крайней мере, обращает на себя внимание то, что Блюмкин ни о каком отдельном «Тишко» или «Тишке» нигде не пишет. Но вся эта история, несомненно, еще требует более досконального изучения в украинских архивах. Тем более, что дело в отношении Арабаджи, Соркиной и некоего Гамзы было выделено на процессе в Харькове в 1922 г. в отдельное производство, а в списках репрессированных одесситов значится Иван Леонтьевич Мартыновский, т.е. приписываемое Пашутинскому фальшивое имя.

Зато в отличие от многих женщин, включая Лиду-Лейю Соркину, которых молва связывала с легендарным и загадочным Блюмкиным, была его единственная, законная жена, мать его ребенка, вплоть до развода носившая его фамилию, биография которой больше не представляет тайны. До недавнего времени (надеюсь, что и сейчас) в Киеве преспокойно проживали её близкие родственницы, с которыми я встречался несколько лет назад. Впрочем, сама Татьяна Исааковна Файнерман по рождению не была киевлянкой, хотя с этим городом её многое связывало. Она была не намного старше Якова. Она родилась в 1897 г. в г. Вознесенске Херсонской губернии (ныне Николаевской области). Её отец – Исаак Борисович Файнерман (1865–1925, псевдоним И. Тенеромо) был известным толстовцем и журналистом. В юности, увлекшись учением Льва Толстого, он поселился в Ясной Поляне. Для получения звания сельского учителя с целью сближения с крестьянством Файнерман принял православие, но его кандидатура так и не была утверждена. Впоследствии он выпустил несколько книг, в том числе «Воспоминания о Л. Н. Толстом и его письма» (1906), «Жизнь и речи Л. Н. Толстого» (1909) и «Живые слова Л. Н. Толстого (За последние 25 лет его жизни)» (1911). Опыт жизни в толстовских коммунах и яркая личность Файнермана, в том числе его умение подчинять собеседников, влекли к нему молодежь. Между прочим, под влияние Тенеромо попал во время учебы в Полтавской духовной семинарии Георгий Гапон. Испытал его влияние на себе и молодой Иван Бунин.

Дочь Татьяна родилась от второго брака Исаака Файнермана с Анной Львовной Любарской. К этому времени её отец отошел от общественной деятельности, работая зубным врачом и занимаясь журналистикой. До своего замужества Татьяна Файнерман окончила с золотой медалью восемь классов Елисаветградской гимназии и, подобно Соркиной и Хазиной (по мужу Мандельштам), поступила в Киевский медицинский институт. Сама она была беспартийной, но близко дружила еще с одной студенткой-медичкой, а впоследствии известным советским экономистом Верой Ревзиной. О ней необходимо сказать хотя бы несколько слов. Дело в том, что Вера Исааковна Ревзина была не просто активной эсеркой, но и членом Центральной Рады по партийному списку (одна из 16 женщин, приходившихся на 697 членов Центральной Рады, по данным украинского историка О. Кучерука¹⁹). В дальнейшем Ревзина стояла у историков возникновения Украинской ПЛСР (борьбистов), участвовала в подготовке покушения на генерала Деникина под руководством И. К. Каховской, а затем, порвав с эсерами, перешла в компартию. Таким образом, становится понятно, благодаря каким обстоятельствам Тася (как ее называли сокращенно) Файнерман могла познакомиться с «романтиком революции» (как называли Блюмкина друзья-поэты).

Затем вслед за ним она перебралась в Москву, где четыре года проучилась на медицинском факультете 1-го МГУ. Пройдемся по послужному списку Блюмкина, начиная с момента его встречи и беседы с главой председателем коллегии ВЧК Феликсом Дзержинским в Москве (подробности ее не известны) и амнистирования Президиумом ВЦИК 16 мая 1919 г. на основании доклада Особой следственной комиссии и «ввиду добровольной явки». 9 июля решением Оргбюро ЦК РКП(б) Яков Блюмкин был направлен в распоряжение Политуправления (ПУР) РККА, и вместе с О. Д. Каменевой-Троцкой посетил с инспекционной поездкой Ярославский и Московский военные округа. В то же время он входил в состав комиссии ВЦИК по ревизии Центропечати. Осенью 1919 г. в порядке партийной мобилизации от Союза максималистов Блюмкин был направлен в РВС Южного фронта. Как уже известно читателю, вследствие беседы с И. В. Сталиным и Л. П. Серебряковым, он занял должность уполномоченного Особого отдела по борьбе со шпионажем 13-й армии. В этот же период Блюмкин сблизился с литературной группой имажинистов, подписав устав «Ассоциации вольнодумцев». В начале1920 г. он стал слушателем Восточного факультета Академии Генштаба РККА, и с перерывами на командировки окончил два курса. В апреле месяце Блюмкин участвовал в ликвидаторской конференции Союза максималистов, на которой вместе с большинством делегатов проголосовал за слияние с РКП(б).

В начале июня того же года по поручению НКИД он выехал в командировку в Персию для работы с революционным правительством Кучек-хана. Там в северных провинциях Ирана была провозглашена недолговечна Гилянская советская республика. Вместе с Блюмкиным в его первую заграничную командировку отправилась и Татьяна Файнерман. Автор исследования о персидской революции В. Л. Генис в связи с этим приводит такой документ:

«Согласно просьбе тов. Раскольникова, переданной им от тов. Кучек-Хана о командировании ему опытных революционеров в качестве советников по различным отраслям социалистического строительства, – говорилось в письме из НКИД от 17 июня 1921 г., – командируем тов. Блюмкина и его жену (медичку), заслуживающих полного доверия»²⁰.

По прибытии в Энзели Яков Блюмкин под именем Якуб-заде вступил в Иранскую компартию, и был избран в состав ее ЦК. Далее он возглавлял в ЦК отдел пропаганды в деревне и одновременно вел организационно-военную работу, в частности, был начальником Курдского отряда, а затем занял пост начальника Политотдела Реввоенсовета Персидской Красной армии. В сентябре 1920 г. Блюмкин прибыл в Баку для участия в 1-м съезде народов Востока в составе иранской делегации.

Из личного дела студентки Высшего литературно-художественного института (ВЛХИ) им. В. Я. Брюсова Татьяны Блюмкиной также выясняется, что, согласно постановлению Совета Труда и Обороны от 25 июля 1920 г. о мобилизации медиков, она поступила в ведение Управления военного комиссара московских медфакультетов. Вероятно, не без протекции Блюмкина она числилась по Академии Генштаба.

В конце 1920 г. супруги вернулись в Москву, где продолжили учебу. В это время Блюмкин подал заявление об оформлении перехода в РКП(б), однако Бюро Московского комитет партии 22 марта 1921 г. отклонило его ходатайство. Тогда он апеллировал в ЦК РКП(б), и 28 марта Оргбюро ЦК постановило принять его. По сведениям А. С. Велидова, занимая должность начштаба и временно исполняя обязанности комбрига 79-й бригады 27-й Омской дивизии, Блюмкин командировался в районы, охваченные «бандитизмом», т.е. участвовал в подавлении крестьянских выступлений в районе Елани и на Тамбовщине. Затем, по поручению ЦК РКП(б) снова вернулся в Персию, где был одним из вдохновителей и организаторов прокоммунистического переворота в Гиляне. 14 августа приказом Реввоенсовета Персидской Красной армии он был назначен военкомом Главного штаба. Однако уже осенью 1921 г. его перебросили в Сибирь, где он вступил в командование 61-й бригады 21-й Пермской дивизии, действовавшей против войск барона Р. Ф. Унгерна. Емельян Ярославский ходатайствовал в Академию Генштаба об оставлении слушателя Блюмкина в штабе главкома вооруженными силами Республики по Сибири В. И. Шорина до окончания там боевых действий. По возвращении же в Москву в 1922 г. постоянно отлучавшийся в командировки обучающийся был исключен со старшего курса Академии с формулировкой: «человек способный, но поверхностно усваивающий курс».

Но унывать ему не пришлось, поскольку он был откомандирован в секретариат Наркомата по военным и морским делам для того, чтобы состоять при наркоме Л. Д. Троцком по особым поручениям. В частности, Блюмкин подготовил к изданию один из томов собрания сочинений Троцкого, содержавший военные произведения, и собирал материал о боевом пути поезда председателя Реввоенсовета в годы Гражданской войны. А годом позже Ф. Э. Дзержинский предложил ему перейти на работу в Иностранный отдел (ИНО) ОГПУ, после чего началась новая, полная приключений, эпопея Блюмкина-разведчика.

Тем временем Татьяна Блюмкина тоже решила сменить свой профиль. 28 августа 1922 г. она подала заявление в приемную комиссию ВЛХИ, в котором, в частности, писала:

«Живя и воспитываясь в семье журналиста и литератора <...> я всегда глубоко интересовалась литературой, историей, гуманитарными науками. Мои литературные начинания относятся к 1913–14 гг., но действительность показала, что для воплощения в жизнь творческих замыслов мне необходимы знания, систематические занятия, приобрести которые я смогу, работая в Литературно-художественном институте»²¹.

В сохранившейся в студенческом деле в Российском государственном архиве литературы и искусства (РГАЛИ) фотографии Татьяны явно кто-то отрезан (см. иллюстрацию выше). Этот «кто-то» – почти наверняка Яков Блюмкин, в одночасье превратившийся из героя революции (о котором даже была статья в первом издании «Большой советской энциклопедии»!) во «врага народа».

В браке с ним она родился сына Мартина, вполне вероятно, названного этим редким именем в честь мальчика-героя популярной в революционных кругах ранней поэмы Сергея Есенина «Товарищ». Расставшись с мужем в 1925 г., Татьяна после его расстрела сменила фамилию на Исакову и, по-видимому, для благозвучия слегка изменила отчество – с Исааковны на Исаевну. Лишь относительно недавно удалось, наконец, выяснить ее дальнейшую судьбу.

От ее внучатой племянницы Блюмкина в Киеве я получил копии нескольких документов. Приведу сначала выдержки из двух ходатайств о реабилитации. Ученик Андрея Белого, член Союза советских писателей (ССП), поэт Г. А. Санников писал 4 мая 1956 г.:

«Тов. ИСАКОВУ Татьяну Исаевну знаю с 1925 г. Знаю, что она работала в Сельхозгизе (крестьянский отдел ОГИЗа), а затем в 1934 г. была приглашена на работу в библиографический кабинет Союза советских писателей, в котором работала вплоть до Великой Отечественной войны.

Во время войны тов. Исакова Т. И. была из Москвы эвакуирована в г. Чистополь (вместе с семьями писателей и служащих ССП). В начале1942 г. тов. Исакова Т. И., желая оказать посильную помощь героической Советской Армии, вступила в ее ряды и работала в военно-санитарных поездах до 1944 г. Она награждена медалями “За оборону Сталинграда” и “За участие в Великой Отечественной войне 1941–1945 г.” <…>»²².

Санникову вторил писатель, драматург и популяризатор науки, автор биографических книг об ученых А. Д. Поповский (в заявлении от 6 мая 1956 г.):

«Я знаком с Татьяной Исаевной Исаковой свыше тридцати лет. Уже, когда я познакомился с ней, она давно разошлась с Блюмкиным и никакого отношения к нему не имела.

Исакова занималась литературным трудом и была весьма далека от того, чтобы быть заподозрена в чем-либо предосудительном.

Во время войны она обратилась ко мне, как к инспектору главного военно-санитарного Управления Красной Армии с просьбой определить ее сестрой. Я порекомендовал ее эвакоотделу и мне известно, что она все время войны находилась на очень ответственной работе – медсестры на корабле. Санитарные пароходы курсировали по Волге и подвергались ужасным бомбежкам с воздуха.

Я могу поручиться за ее гражданскую порядочность как за себя. Считаю, что наказание, которое она понесла, было несправедливо, она имеет право на то, чтобы ей было возвращено ее доброе имя <…>»²³.

Страница из следственного дела Татьяны Исаковой (Центральный архив ФСБ)

На момент неожиданного ареста в январе 1950 г. Т. И. Исакова работала старшим корректором типографии МГУ им. М. В. Ломоносова. 17 марта 1951 г. постановлением Особого совещания МГБ она была осуждена к 10 годам лишения свободы по обвинению в том, что некогда контактировала с левыми эсерами и, разумеется, в том, что четверть века назад была замужем за «врагом народа» Я. Г. Блюмкиным. Заключение она отбывала в тюрьме № 2 во Владимире. Сохранился черновик ее заявления в райсобес, написанный уже после реабилитации:

«Заявление

Настоятельно прошу поместить меня в один из Московских Инвалидных Домов.

Я живу в Москве свыше 40 лет. Я была незаконно обвинена по 58 статье, 4 года провела в заключении, и в 1955 году полностью реабилитирована.

В настоящее время я проживаю совместно с сыном в комнате 9 м. Сын мой находится на учете психиатра по поводу шизофрении.

Сын и его жена работают, и я в течение всего дня лишена всякого ухода.

Между тем после всего перенесенного мною в тюремном заключении я по возвращении тяжело больна гипертонией III степени, а в последние годы – резко выраженным общим склерозом и являюсь тяжелым инвалидом.

Прошу поместить меня в Московский инвалидный дом, т.к. в противном случае я буду лишена всякого общения с близкими.

Т. Исакова»²⁴.

Невинная жертва сложившихся обстоятельств, она умерла в Москве в 1970-е годы. Судьба ее сына Мартина, родившегося 23 апреля 1926 г., остается невыясненной до конца. Равно, как и Лиды-Лейи Соркиной.


Ярослав Леонтьев – доктор исторических наук, профессор Московского государственного университета им. М. В. Ломоносова, исследователь левоэсеровского движения в России и Украине, литературных связей левых эсеров.

1. Велидов А. С. Похождения террориста: Одиссея Якова Блюмкина. – М., 1998. – С. 37–38.
2. Историко-революционный бюллетень. – 1922. – № 2/3. – С. 79.
3. Там же.
4. Алексеев (Небутев) Ив. Из воспоминаний левого эсера: Подпольная работа на Украине. – М., 1922.
5. Борьба (Киев). – 1919. – 12 февраля (№ 4) (текст перепечатан в приложениях к книге А. С. Велидова «Похождения террориста», см.: с. 200–201).
6. Леонов Б. Последняя авантюра Якова Блюмкина. – М., 1993. – С. 40.
7. Борьба. – 1919. – № 7. – С. 4.
8. Левые эсеры и ВЧК: Сб. документов. – Казань, 1996. – С. 474–475.
9. Правда. –1922. – 16 мая.
10. Там же.
11. Янсен М. Суд без суда. 1922 год. Показательный процесс социалистов-революционеров. – М., 1993. – С. 69–70, 98.
12. Мандельштам Н. Я. Воспоминания. – Париж, 1982. – С. 109.
13. Центральний державний архів громадських об’єднань України. – Ф. 263. – Оп. 1. – Спр. 54686.
14. Борьба. – 1919. – 1 июня (№ 103).
15. Российский государственный архив социально-политической истории. – Ф. 17. – Оп. 112. – Д. 161. – Л. 22.
16. Там же. – Л. 22об.
17. Борьба. – 1920. – № 151.
18. Известия ЦИК. – 1920. – 20 апреля.
19. Кучерук О. Українська Центральна Рада. – К., 2010. – С. 29.
20. Генис В. Л. Красная Персия: Большевики в Гиляне. 1920–1921. Документальная хроника. – М., 2000. – С. 99.
21. РГАЛИ. – Ф. 596. – Оп. 1. – Д. 190. – Л. 3.
22. Архив автора.
23. Архив автора.
24. Архив автора.