После выхода в свет работ Пьера Нора, Алейды и Яна Ассманн, исследования проблем соотношения истории и памяти, «культурной памяти», «социальной памяти», «памяти и забвения» стали множиться в геометрической прогрессии. В большинстве своем эти исследования посвящены таким темам как: травматическая память о трагических событиях ХХ века; формирование исторического канона, культурной памяти и национальной идентичности в ХIХ-ХХ веках; альтернативная (вытесненная/репрессированная) память маргинальных групп; использование памяти в политике. Таким образом, изучение проблем памяти преимущественно связано с историей ХIХ-ХХ вв., устной историей и исследованиями наций и национализма. До-модерные эпохи, как правило, остаются на обочине исследований коллективной памяти. Причины подобной маргинализации обычно называются две: недостаток источников (невозможность взять интервью и скудость сочинений мемуарного характера) и привязка «коллективной/социальной/культурной памяти» к таким явлениям Нового времени как: национализм и национальное государство, система всеобщего образования, масс-медиа. Конференция, проведенная в Лейдене, призвана была нарушить этот дисбаланс.
Конференция была инициирована и организована в рамках исследовательского проекта «Рассказы о восстании. Память, забвение и идентичность в Нидерландах в 1566-1700 гг.» в Лейденском университете. (Руководитель проекта Юдит Поллманн, профессор истории Голландии раннего Нового времени). Организаторы постарались выйти за пределы только нидерландской ситуации и дать как можно более широкий западноевропейский контекст (только два доклада было связано с историей Восточной Европы). Лейденский университет – старейший в Голландии, был основан в 1575 г. Очень непринужденная атмосфера университетского города способствовала работе конференции, которая проходила в прекрасном позднесредневековом замке графа Голландии. В XVI веке в замке размещались суд и тюрьма. Темница была расширена в 1556 г. по просьбе римской инквизиции для размещения заключенных из числа местных протестантов (сейчас там расположены учебные аудитории и офисы отдела по работе со студентами: http://gravensteen.tripod.com
http://dearkitty1.wordpress.com/2012/09/10/churches-and-castle-in-leiden-city)
Для участников конференции были организованы экскурсии в отдел старопечатных книг библиотеки Лейденского университета, в музей De Lakenhal и по «местам памяти» Лейдена второй половины XVI-XVII вв.
Всего на конференции было представлено 20 докладов в пяти последовательных секциях: «Войны памяти в эпоху до национального государства», «Преодолевая мучительную память», «Ландшафты памяти как многоканальный опыт», «Передача памяти и формирование идентичности», «Прошлое и настоящее, сенсации изменения». Таким образом, на каждой секции было представлено четыре доклада, причем первому – «ключевому», который должен был «задать тон» работе секции, отводилось 45 минут, остальным трем – по 20 минут.
Кроме того, доклады каждой серии комментировал специально приглашенный дискуссант, представлявший самые разные сферы гуманитарного знания, что, по мнению организаторов, должно было обеспечить свежий взгляд со стороны. Среди прочих дискуссантов наиболее продуктивным мне показалось выступление антрополога Марио Браакмана на секции, посвященной травматической памяти. Он поделился с присутствующими своим опытом работы с беженцами из нестабильных стран третьего мира. М.Браакман отметил, что их отношение к лично пережитому травматическому опыту отличается от травматической памяти западных европейцев. В Европе под влиянием христианства сформировались «культура вины» и «культура стыда», эмоции (в том числе и память о травматическом опыте) передаются вербально. Для ислама характерен фатализм, а у буддистов нет травмирующей памяти о прошлом. Для не-европейских культур более характерна соматизация – телесное выражение эмоций. Соответственно, в разных культурах существуют несхожие травматические памяти. Возможно ли, в таком случае, использовать западный концепт «травмы» по отношению к иным культурам? Это наблюдение может помочь исследователям лучше понять переживание травматического опыта и формирование памяти о нем у европейцев до-модерной эпохи, поскольку они могут быть отнесены к т.н. «традиционным обществам» как и жители стран третьего мира.
В первой секции ключевой доклад представил Филипп Бенедикт (Женевский университет): «Формирование памяти о религиозных войнах во Франции». Основное внимание докладчик сосредоточил на опровержении тезиса Дэйвида Кресси (1989) о ведущей роли государства в формировании памяти в раннее Новое время. На материале Франции конца XVI-XVII вв. Ф.Бенедикт охарактеризовал процессы формирования и функционирование мемориальных практик (издание историй-мартирологов и проведение коммеморативных процессий) в ходе острой политической конкуренции между конфликтующими «группами давления» – гугенотами и католиками. Докладчик продемонстрировал, как оппозиционная группа (гугеноты) может противопоставлять свою «контр-память» господствующим официальным «прочтениям» прошлого. Шон Данвуди (Чикагский университет) свой доклад «Конфликт светской и конфессиональной памяти: Аугсбург в XVI веке» сфокусировал на вопросе, как религиозные отличия влияют на формирование конкурирующих культур мемориализации. Свои наблюдения докладчик проиллюстрировал на примере памятей о волнениях в Аугсбурге, в связи с введением григорианского календаря в 1584 г. (католический магистрат против протестантских министериалов). По мнению Ш.Данвуди, отличие мемориальных стратегий раннего Нового времени от современных в разных основаниях претензий на истинность «своего» нарратива, а также в практиках распространения своей версии памяти (через деловые, семейные и патронажные сети). Доклад Ульриха Ниггеманна (Марбургский университет, Германия) «Вы увидите кто они, те, кто бранит и недооценивает ваше Славное избавление…»: Война воспоминаний о Славной революции» был посвящен конкурирующим версиям памяти о Славной революции 1688-1689 гг. в политических дебатах Великобритании XVIII века, которые стали основой формирования политических идентичностей. Докладчик задался целью установить механизмы и процессы формирования канонической памяти, а также агентов и средства, с помощью которых Славная революция стала «местом памяти» и ключевым элементом британской идентичности в XVIII в. Яспер ван дер Стеен (Лейденский университет) в своем выступлении «Оспариваемое прошлое: войны памяти в годы Двенадцатилетнего мира (1609-1621 гг.)» сосредоточился на трансформации памяти из аргумента внешней политики в инструмент внутриполитического конфликта. Память о жестокостях испанцев в 1560-1570-х годах была использована «партией войны» в качестве аргумента против испано-голландского перемирия 1609-1621 гг. В итоге это привело к формированию официального канона памяти, который вскоре был поставлен под сомнение в ходе внутреннего конфликта между сторонниками двух протестантских богословов Лейденского университета – Иоганна Арминия и Франциска Гомара.
Секцию «Преодолевая мучительную память» открыл доклад Сьюзан Брумхолл (Университет Западной Австралии) «Нарративы травмы, эмоций и идентичности во франкоязычных источниках XVI века». Докладчица подчеркнула, что в различных культурах существуют разные стратегии преодоления опасного травматического опыта, среди которых наиболее эффективной считается стратегия придания смысла пережитому опыту. Возможно ли отыскать подобные стратегии в источниках раннего Нового времени? По мнению С.Брумхолл, помимо личных документов, таких как дневники, мемуары, автобиографии и письма, следует также использовать потенциал хроник, судебных актов, петиций, адресованных публичным институтам и властям. Исследовательница напомнила, что фиксация памяти на письме является социальным актом и, следовательно, отражает то, что было значимым как для автора, так и для предполагаемой аудитории.
Доклад Сары Ковингтон (Городской университет Нью-Йорка) «Сороки и бушующее море: Оливер Кромвель, память и потрясения Ирландии» был посвящен различным формам мемориализации травматического для ирландцев вторжения на остров О.Кромвеля в 1649 г. В ирландском фольклоре и литературе Кромвель приобрел мифические черты и стал обозначать точку разрыва – до и после. Память о вторжении Кромвеля отразилась в опоэтизированном ландшафте, топонимах и материальных объектах, превратив Кромвеля в краеугольный камень, вокруг которого нация сконцентрировала значительную часть своего прошлого и, в результате, сформировала социальную память и идентичность. Андреас Бар (Свободный университет, Берлин) в своем докладе «Помня страх насилия: чувство страха и страх Божий в войне памятей XVII века» проанализировал немецкие хроники, дневники и автобиографии на предмет отображения в них памяти о пережитом и ожидаемом насилии. А.Бар интерпретировал проявления «страха», «тревоги» и «ужаса», еще не выраженные в категориях «чувств» и «эмоций» в современном смысле, в категориях «волнения», «страсти» или «томления души», характерных для исследуемой эпохи. В итоге, он пришел к выводу, что авторы XVII века намеревались выразить то, что казалось им «невыразимым», поскольку они считали необходимым с религиозной точки зрения поступить таким образом. Габриэлла Эрдельи (Венгерская Академия наук) в докладе «Предания о крестьянском восстании: табу и память о событиях 1514 г. в Венгрии» рассмотрела формирование конкурирующих мифов-памятей в XVI веке и их последующее забвение. Подстрекаемые некоторыми священниками на крестовый поход против османов, «крестьяне-крестоносцы» направили оружие против единоверных феодалов. После подавления восстания обе стороны в своих посланиях в папскую курию стремились придать событиям кровавого хаоса логическую и линейную последовательность, используя ретроспективные схемы объяснения. Сравнивая восстание 1514 г. с Крестьянской войной в Германии 1525 г., Г. Эрдельи также задается вопросом, если очаги восстания в Венгрии совпадали с очагами Реформации, почему венгерские «повстанцы» не были отождествлены с «еретиками», как это имело место в Германии?
Доклад Бенджамина Шмидта (Вашингтонский университет, Сиэтл, США) «Память и трансмедиация: о жизни экзотических образов и их материальных воплощениях» был посвящен визуальным носителям как средствам формирования, передачи и манипулирования публичной памятью. Изучение многоканальности циркуляции носителей информации позволяет исследователю воссоздать т.н. «ландшафт памяти». Б.Шмидт обратил внимание на социальное разнообразие культур памяти: элитарные носители (живопись, книги, гобелены) и не-элитарные (материальные объекты, места памяти и археологические находки). Тезисы своего выступления докладчик проиллюстрировал на эволюции образов «восточного деспотизма» в европейских визуальных носителях XVII-XVIII вв. (книжные гравюры, вазы и коврики).
Выступление Марианны Ээкхоут (Лейденский университет) «Прославляя троянского коня: память о голландском восстании в Бреде в 1590-1650 гг.» было посвящено меморализации взятия Бреды с помощью материальных объектов. В 1590 г. город был освобожден от испанских войск голландскими повстанцами, использовавшими баржу для перевозки торфа. Отныне один из брикетов торфа, снабженный печатью из красного воска, хранился в городском совете. Баржа сгорела при взятии Бреды испанцами в 1625 г. После освобождения Бреды голландцами в 1637 г. была выбита медаль с изображением баржи на фоне города. Медаль неоднократно фигурирует на портретах участников штурма 1590 г. и их наследников, превратившись в символ памяти, гордости и социального статуса. Серебряная модель баржи была подарена городом Соединенным Провинциям и хранилась в зале заседаний Генеральных Штатов как память о восстании. Как отметила докладчица, случай с баржей помогает лучше понять процессы формирования «ландшафта памяти» и его распространения за пределами городской общины. В докладе Жасмин Кильбурн-Топпен (Музей Виктории и Альберта, Лондон) «Материальная память цеховых ремесленников: формирование коммунальных идентичностей в Лондоне раннего Нового времени» прозвучала мысль о важности материальных объектов для помещения индивидуальной памяти в рамку коллективного сознания цеха. На примере дарений статуи св. Георгия в зал цеха оружейников (1528 г.) и росписей с изображением Святого семейства в зале цеха плотников (1570 г.), докладчица продемонстрировала как усиление цеховых идентичностей через изображения патронов (св. Георгия и св. Иосифа-плотника), так и формирование памяти о дарителях – членах соответствующих цехов. Хелена Сепе (Университет Южной Флориды, США) свой доклад «Аутентификация памяти: венецианские актовые документы» посвятила формированию статуса и его мемориализации венецианскими патрициями в раннее Новое время. При вступлении на высокие посты должностным лицам жаловались документы (ducali) с их полихромными портретами, впоследствии хранившиеся в семейных архивах как память о высоком статусе данного патрицианского рода.
Секцию «Передача памяти и формирование идентичности» открыл ключевой доклад Дагмар Фрайст (Ольденбургский университет, Германия). В своем выступлении «Потерянные во времени и пространстве? Материальная культура и передача памяти» она сосредоточилась на проблеме зависимости индивидуальной идентичности и канонической памяти группы. Она обратила внимание участников конференции на то, что процесс вписывания индивидуального опыта в мемориальный канон группы раннего Нового времени еще не исследован в достаточной степени. Одни исследователи склоняются к версии, что мнемоническую рамку индивидуальной памяти задавала культура памяти городских и сельских общин, другие же придерживаются мнения, что конфессиональный дискурс о прошлом был не менее важным. Изучение генерационной памяти (переход от «коммуникативной» к «культурной» памяти после смены трех поколений, согласно Алейде и Яну Ассманн) поможет лучше понять как опыт следующих поколений соотносился с «каноническим прошлым» и в какой степени переизобретались традиции, чтобы придать им смысл в настоящем.
Кейт Ходжкин (Университет Восточного Лондона) в выступлении «Женщины, память и семейная история в XVII веке» утверждает, что в патриархальной системе женщины являются скорее передатчиками, нежели носителями родства (в силу перехода из семьи отца в семью мужа). К.Ходжкин постаралась проследить, как женщины из аристократических фамилий фиксировали на письме генеалогические истории своих семей, вставляя их в определенное видение прошлого, с которым были связаны вопросы принадлежности и исключения, прав и собственности. По мнению исследовательницы, аристократки вписывали свои истории жизни (или своих мужей) в генеалогические повествования, выступая в качестве носительниц значимых традиций и хранительниц памяти, и идентифицируя варианты возможного будущего для своих детей. Доклад Ханса Мюллера (Лейденский университет) «Память изгнанников и переизобретение семейной истории» посвящен формированию памяти и идентичностей протестантов, вынужденных покинуть Антверпен в 1585 г. и осевших в Голландии и Северной Германии. На основе изучения нескольких семейных книг, в которых представители второго и третьего поколений записывали воспоминания изгнанников, Х.Мюллер постарался установить каким образом и что именно из прошлого индивиды и семьи старались вписать в рамки широко известных нарративов (например, мотив об утрате родины и высокого положения ради сохранения чистоты веры). Рукописный календарь патрицианской семьи из Нюрнберга в центре внимания Кристиана Куна (Бамбергский университет, Германия). В своем докладе «Историзируя Реформацию в конце XVI века: городские «лютеранские» идентичности в свете календарей» К.Кун указывает, что календари являются перспективным направлением для изучения культуры памяти, в частности, как историческое знание было представлено в качестве предмета учебы и преподавания. По мнению исследователя, основным предназначением подобных календарей было применение истории для лучшего понимания текущей политики, входившей в сферу интересов городского патрициата. В более широком контексте культуры памяти, изучение календаря может пролить свет на политическую культуру эпохи конфессионализации, отвечая на вопрос, в каком виде запоминалась история.
Пятую секцию открыл доклад Юдит Поллманн (Лейденский университет) «Ощущая перемены в Европе раннего Нового времени», в котором она сфокусировала свое внимание на значимости осознания перемен и разрывов. За последние десятилетия исследование представлений о прошлом в раннее Новое время вышло за пределы изучения только «исторических текстов», включив в свою орбиту антиквариев и коллекционеров, а также не-научные формы интереса к прошлому. Ю.Поллманн отметила, что не только Великая французская революция принесла осознание необратимого разрыва с прошлым. Для адекватного понимания культуры памяти раннего Нового времени необходимо ответить на ряд вопросов: каким образом ощущение перемен отражалось в источниках, в какой степени разрывы влияли на культурные трансформации и как «новое» интегрировалось в дискурсы о «старом добром времени»? Исследовательница также напомнила присутствующим два тезиса Р.Козеллека: о роли ощущения перемен в истории памяти и сосуществовании различных подходов к прошлому. Формированию представлений об отдаленном прошлом в мещанской среде был посвящен доклад Александра Осипяна (Краматорский экономико-гуманитарный институт, Украина) «Историческая культура шляхты и мещанская война памяти в пост-реформационной Польше: конструирование полезного прошлого в судебных тяжбах между армянской общиной и городским магистратом Львова в 1578-1654 гг.». Разрыв с прошлым в 1570-х годах в Польском королевстве, и Львове в частности, превратил отдаленное прошлое в актуальный ресурс, к которому стали обращаться тяжущиеся стороны в королевском суде. Этому способствовало как копирование мещанами образцов исторической культуры шляхты, так и проникновение в библиотеки патрициата «Истории Польши» М.Бельского (1551) и М.Кромера (1555), обеспечивших культурные рамки для конструирования представлений об отдаленном прошлом. Эрика Куийперс (Лейденский университет) свое выступление «Смутные времена и ощущение перемен» посвятила анализу оценки событий 1566-1567 гг. в Нидерландах авторами хроник, дневников и мемуаров в контексте уже известных им последствий (создание кальвинистской Голландской Республики). Докладчица также постаралась дать ответ на следующие вопросы: в какой степени, по мнению современников, смутные времена повлияли на их идентичность? что из их прошлого следует знать их детям? какую память о смутных временах следует оставить следующим поколениям? В своем докладе «Внося перемены в хронику. Ощущение кризиса в хрониках раннего Нового времени» Брехт Десюре (Амстердамский университет) поставил под сомнение распространенное представление о коренном отличии исторического сознания в модерную и раннемодерную эпохи, разделенные «переломным временем» (Sattelzeit Р.Козеллека: 1750-1850 гг.). Докладчик поместил Французскую революцию в один ряд с более ранними кризисами, чтобы путем сравнительного анализа установить, насколько отличается их описание в местных хрониках провинции Брабант в XVIII в.
Завершил работу конференции круглый стол: «Память до и после модерности: дискуссия комментаторов и ключевых докладчиков о континуитете и изменениях». Обсуждение результатов конференции было сконцентрировано вокруг четырех вопросов: Каково соотношение памяти и религии? Кто помнит травматические события? Насколько важна самоидентификация для памяти?
Подводя предварительные итоги, можно отметить, что реконструкция «культуры памяти» в Европе раннего Нового времени вполне возможна, а недостаток мемуарных сочинений и невозможность устной истории могут быть компенсированы как за счет расширения источниковой базы (например, визуальные источники, судебные акты, календари и т.п.), так и благодаря новому прочтению источников, которые ранее традиционно относили к «истории историографии», а не «мемориальным исследованиям» (прежде всего, локальные хроники). Представленные на конференции доклады показали гораздо меньшую роль «государства» в конструировании и навязывании «канона памяти» в ранее Новое время, нежели в модерных обществах. Более заметную роль в формировании «культуры памяти» в XVI-XVIII вв. играли «локальные и городские сообщества», конфессиональные группы и профессиональные корпорации, задававшие рамку для индивидуальных воспоминаний. Поэтому в Европе раннего Нового времени создание «канона памяти» зачастую осуществлялось «снизу вверх», когда память локальных сообществ влияла на формирование нарратива памяти на национальном уровне, в то время как историки-модернисты предпочитают модель навязывания официальной версии памяти «сверху вниз», которой противостоят «вытесненные/подавленные памяти» различных меньшинств.
По результатам конференции 17 статей были опубликованы в сборнике «Память в домодерную эпоху. Культуры памяти в Европе раннего нового времени» («Memory before Modernity. Practices of Memory in Early Modern Europe» / Ed. by Erika Kuijpers, Judith Pollmann, Johannes Müller, Jasper van der Steen. Leiden, Boston: Brill, 2013. ISBN13: 9789004261242; E-ISBN: 9789004261259) в серии «Исследования средневековых и реформационных традиций» («Studies in Medieval and Reformation Traditions»).
Сборник размещен в свободном доступе на сайтах:
http://booksandjournals.brillonline.com/content/books/9789004261259;jsessionid=dkupw1ub8tmc.x-brill-live-02
https://www.academia.edu/5515846/Memory_before_modernity._Practices_of_memory_in_early_modern_Europe
Опубликовано в журнале: Средние века. 2014. Т.75. №1-2. С.460-469.
Осипян Александр Леонидович, кандидат исторических наук, доцент кафедры истории и культурологии, Краматорский экономико-гуманитарный институт, Украина.