2012-01-16-osipian-obraz-imperiyiИмпульсом для написания данной статьи послужило исследование Томаша Зарицкого о роли образа России в формировании современного дискурса польской национальной идентичности1.  Влияние польских моделей на украинское национальное движение, историописание и конструирование национальной идентичности несомненно2.  Еще более очевидным это влияние стало после 1991 г. в ходе государственного и национального строительства3.  Тесная кооперация администраций президентов Л.Качиньского и В.Ющенко, их частые взаимные визиты для участия в совместных акциях коммеморации, делают необходимой постановку вопроса о копировании польских образцов в политике памяти современной Украины. Поэтому нам представляется целесообразным использовать предложенную Т.Зарицким схему для анализа образа империи в национальном строительстве современной Украины, а именно, исторических нарративах и дидактике, официальной риторике (речи и интервью президента В.Ющенко) и политике памяти последних лет. Наконец, мы планируем рассмотреть использование образа империи во внутриполитической борьбе в Украине и в ее внешней политике, главным образом в украинско-российских и украинско-польских отношениях.

Зарицкий выделяет пять основных функций негативного образа России:

преуменьшение недостатков Польши на фоне негативного сравнения с еще большими недостатками России (что способствует частичному ретушированию отставания Польши от Запада);

усиление европейской идентичности Польши;

объединяющая угроза (необходимость консолидации нации перед лицом традиционной угрозы);

Россия играет роль угнетателя, решающую в формировании польской идентичности, основанной на виктимизации прошлого;

Россия является сферой исключительной экспертизы поляков (отсюда претензии Польши на формирование восточной политики Евросоюза, поскольку только поляки лучше всего ориентируются в том, что происходит на пост-советском пространстве).4

На наш взгляд, первые четыре функции, с определенными оговорками, характерны и для Украины. В отличие от поляков украинцы пока не могут претендовать на роль ведущих экспертов в делах России, поскольку сами не являются частью Запада и воспринимаются как часть российского/евразийского цивилизационного пространства (Western Eurasia). Что касается первой функции – преуменьшение собственных недостатков на фоне негативного сравнения с Россией, то в украинском случае она имеет ту особенность, что помимо негативного сравнения работает и позитивное – гиперболизация собственных неудач и недостатков на фоне достижений России. Таким образом, Россия выступает и как фактор отрицания, и как фактор подражания.

По нашему мнению, в случае с Украиной можно добавить еще компенсационную функцию («экспорт вины») – оправдание современных неудач и недостатков «тяжелым колониальным наследием», «рукой Москвы» и наличием «пятой колонны».

Наконец, обнаруживается двойственность ситуации Украины в отличие от Польши. Часть украинского общества и политических сил использует преимущественно негативный образ России, другая часть общества и политиков, наоборот, предпочитает позитивный образ России. В нашем исследовании мы обозначаем эти две составные части электората и политикума как носителей, соответственно, пост-колониального и пост-имперского дискурсов.

Методологической основой нашего исследования являются с одной стороны работы Энтони Смита5  и Бенедикта Андерсона6, с другой – Эдварда Саида7  и некоторых его последователей, пытающихся пояснить ситуацию в Польше и России с помощью концептуального инструментария «Ориентализма».8 Исследования Э.Смита сфокусированы преимущественно на примерах формирования наций на этнической основе (этнонационализм и мифо-символический комплекс), в то время как Б.Андерсон главным образом рассматривал формирование наций как «воображенных сообществ» в колониальной и пост-колониальной ситуации Латинской Америки и Юго-Восточной Азии. Работы Э.Саида и его последователей важны для понимания значения «образа другого» в формировании собственной идентичности.

Уже во второй половине 1990-х годов некоторые украинские историки стали предпринимать попытки осмысления процессов историописания и нациестроительства в Украине, опираясь на теоретические разработки западных исследований национализма.9  С каждым годом число публикаций на эту тематику растет, что свидетельствует об осознании ее важности в профессиональной среде.

Весьма полезной для нашего исследования оказалась серия статей известных польских историков о формировании современного исторического мифа в польском историописании.10 Наконец, в концептуальном плане весьма плодотворным было использование наработок зарубежных исследователей в области политики памяти и использования истории в формировании национальной идентичности.11

Посредством сравнительного анализа и контент-анализа избранных фрагментов исторических гранд-нарративов12, а также политической риторики президента В.Ющенко13  мы попытаемся дать ответ на следующие вопросы:

что понимают под «империей», «колонией» и «колониальной политикой» современные украинские историки и политики;

как сформировалось представление о колониальном статусе Украины в составе империй;

как аргументируется колониальный статус Украины в исторических нарративах и политической риторике;

каковы основные функции «образа империи» и «образа другого» в историописании и политической риторике современной Украины;

отношение к «империи» и «колонии» у различных электоральных групп и политических сил;

использование «имперского» и «колониального» прошлого в политической борьбе.

 

Механизмы «колонизации» прошлого

В обобщающих трудах по истории Украины, созданных после 1991 г., авторы стараются подчеркнуть разрыв с предшествующим советским историописанием, которое характеризуется ими как фальсификация прошлого. Делается акцент на том, что только с обретением независимости в 1991 г. стало возможным возвращение правдивой истории и памяти. Так, например, в коллективном труде под редакцией В.М.Литвина в теме 1 «Введение в курс «Истории Украины» (автор В.Ф.Колесник) прямо заявлено, что: «поскольку обман является обязательным условием сохранения власти бюрократии, то фальсификация истории в тоталитарном обществе становится неизбежной. … Наиценнейшее сокровище, полученное украинским народом вместе с его государственной независимостью, – это возможность возвращения своей истории, национальной памяти, которые веками искажались, фальсифицировались в угоду господствовавшей в тот или иной период власти…».14  Еще более радикален во «Введении» к своей «Истории Украины» харьковский историк В.Я. Билоцеркивский: «В последнем десятилетии ХХ в. успешно осуществил свою извечную мечту15  о государственности и многострадальный украинский народ, путь которого к независимости устлан миллионами жизней его лучших сыновей и дочерей. Многочисленные национально-освободительные движения и восстания, национальные революции в Украине заканчивались преимущественно поражениями и огромными потерями отважных их участников и триумфом соседних колониальных державизвечных врагов национальной свободы украинцев. Это характерная черта истории украинского народа, и она, эта история, фальсифицировалась и замалчивалась колонизаторами».16 Как видим, автор придерживается примордиалистской концепции нации как монолитной, древней и неизменной данности, имеющей «извечную мечту» и «извечных врагов» – «колониальные державы». Здесь прямо указано, кто именно фальсифицировал историю – «колонизаторы». Таким образом, вся история Украины до 1991 г. представлена как история колонии, борющейся с колонизаторами за свою независимость.

Исторические гранд-нарративы и историческая дидактика, созданные в Украине после 1991 г., изобилуют такими понятиями как «империя», «колониальная политика», «колониальный гнет» и т.п. Тем самым, как это не парадоксально, они демонстрируют определенную преемственность с советскими нарративами истории УССР. Именно так характеризовалось пребывание западноукраинских земель в составе Австрийской империи: «На западноукраинских землях под властью Австрийской империи открыто проводилась колониальная политика, направленная на превращение этого района в аграрно-сырьевую окраину».17 По отношению к Российской империи украинские советские историки не осмеливались применять подобных дефиниций, заменяя их иными, но передавая по сути ту же идею: «Враждебный трудящимся механизм феодально-крепостнического строя Российской империи Шевченко заклеймил в сатирической поеме «Сон» (1844) – политическом памфлете на царское самодержавие, жестокого угнетателя русского, украинского и других народов».18 Отличие нарративов, созданных после 1991 г. разве что в том, что теперь «колониальная политика» приписывается прежде всего Российской империи, а Австро-Венгрия характеризуется как государство с более либеральным режимом и условиями более благоприятными для развития украинского национального движения. В советских нарративах, несомненно, наиболее часто употребляемыми понятиями были «феодальный/феодально-крепостнический гнет/угнетение» и, соответственно, «анти-феодальная и анти-крепостническая борьба». В большинстве исторических гранд-нарративов независимой Украины «гнет/угнетение» и «борьба» также занимают лидирующие позиции, правда сопровождаются иными прилагательными – теперь это «национальный гнет» и «национально-освободительная борьба».

Подобный парадокс – декларирование разрыва с советским историописанием с одновременным сохранением его методологических основ и стилистических штампов – удивителен только на первый взгляд. После 1991 г. на исторических факультетов ВУЗов кафедры истории Украины были созданы на базе кафедр истории СССР. В ВУЗах не имевших исторических факультетов – на базе кафедр истории КПСС или научного коммунизма. Профессиональное формирование большинства авторов новых учебных пособий происходило еще в СССР, что и объясняет методологическую преемственность их сочинений с тем, что было издано до 1991 г. Произошло механическое переписывание истории УССР в историю Украины без серьезного концептуального переосмысления – в основе ее остались, как и прежде, «угнетение» и «борьба» против него. Перед новыми историческими нарративами ставилась одна главная задача – обосновать закономерность создания независимой Украины в 1991 г., которая, будем откровенны, стала неожиданностью как для большинства тех, кто голосовал за нее на референдуме 1 декабря 1991 г., так и для большинства тех, кто возглавил ее тогда же, а незадолго до этого боролся с проявлениями «украинского буржуазного национализма». На эту особенность украинского историописания еще в 1997 г. указал киевский историк Виктор Пироженко: «Главная ошибочная посылка в том, что … наиважнейшее событие современной украинской истории – достижение независимости, представляется как закономерное и логическое завершение всей предшествовавшей истории Украины. Это исходное положение чем дальше, тем больше, влечет за собой целый ряд ошибочных выводов и совсем безграмотных в методологическом отношении действий, что приводит в конце-концов к абсурдным выводам, явно расходящимся с действительностью».19

Стремительное крушение казавшихся незыблемыми основ и необходимость создания новой версии истории для потребностей нового государства в начале 1990-х застали украинских пост-советских историков врасплох. Началось массовое переиздание запрещенных в эпоху СССР трудов украинских дореволюционных и эмигрантских/диаспорных историков.20 Следует учитывать, однако, что свои нарративы они создавали как часть украинского национального проекта, как инструмент в борьбе за достижение политических целей текущего момента, что, несомненно, наложило отпечаток субъективности, в особенности на характеристику статуса Украины в составе иных государств. Растерянность пост-советских историков, до середины 1990-х занятых изучением ранее запрещенной литературы и архивных фондов, воспользовались писатели и журналисты21 (зачастую активные политики национал-демократического крыла), в своих публицистических произведениях и выступлениях объявившие о колониальном статусе Украины в составе Российской империи и СССР.22 Хотя и в менее радикальной форме эта идея получила признание в большинстве исторических гранд-нарративов, пособий и учебников, характерной чертой которых стала жестко детерминированная линейность исторического развития Украины: «Подобного результата можно достичь, если замалчивать отдельные неудобные факты, выпячивать факты иного рода, нарушать правила логического вывода при выведении из посылок. Такой ценой, конечно, можно создать видимость логического, прогрессивного и неуклонного разворачивания истории Украины в одном только направлении, а именно – в направлении достижения независимости».23

На закономерность подобного развития историописания у наций стремящихся приобрести или недавно приобретших собственную государственность указывает и Э.Смит: «Культурную основу стремления к подобным целям составляет наличие и (или) открытие самобытной «этноистории». Там, где такая история неполная, ее следует иногда реконструировать и даже «выдумать». В обоих случаях использование этноистории всегда выборочно: важно не только помнить определенные вещи, но и забыть о других. … Использование этноистории по самой своей сути социально-политическое. Националистов интересует не исследование «своего» прошлого ради него самого, а присвоение мифологии территориализованного прошлого «своего народа». Основной процесс везде состоит в народно-культурной мобилизации пассивной этнической группы и политизации ее культурного наследия посредством культивирования ее поэтического пространства и напоминания о золотом веке».24

Образ нации – жертвы могущественных империй, опоэтизированный многими украинскими поэтами и писателями (главным образом на материалах польского и австрийского «владычества»), теперь был применен по отношению к эпохе пребывания украинцев в составе Российской империи и СССР. С утраченным золотым веком также проблем не возникало, поскольку еще малороссийская историография эпохи Романтизма создала образ казачества и Гетманщины как идеального воплощения народного духа, ликвидированных во второй половине XVIII века императрицей Екатериной ІІ. Затем эти образы были с небольшими изменениями воспроизведены как в народнической и диаспорной, так и в советской историографии. В последней, правда, главным вектором истории Украины стало извечное стремление ее народа к воссоединению с братским русским народом в составе единого государства.

Новая/старая правящая элита независимой Украины легитимизировала обретение государственности в 1991 г. как освобождение от колониальной зависимости. В новом государстве возникла необходимость с одной стороны консолидировать бывших советских граждан в новых политических границах посредством формирования у них общей идентичности, с другой – способствовать максимальному выделению из прежней, советской общности, как посредством акцентирования культурных (прежде всего этнографических) отличий украинцев и русских, так и путем противопоставления «колония» – «империя», «жертва» – «угнетатель». Исторические гранд-нарративы и историческое образование должны были стать (и стали) инструментами этой политики. Произошла почти тотальная переоценка исторических событий и деятелей (в особенности того, что произошло за последние четыреста-пятьсот лет). То, что в советской идеологии и историографии оценивалось позитивно, теперь получило негативную оценку, и наоборот: «герои» стали «злодеями» и «угнетателями», а «злодеи» и «предатели» – «героями». Чем большей критике и поношениям подвергался тот или иной деятель в советской пропаганде, тем более почетное место было уготовано ему в новом национальном пантеоне, без серьезных попыток переосмысления его роли, деяний и их последствий в истории Украины.

Влияние романтической, народнической и советской историографии, теснейшим образом связанных с пропагандой определенных политических идей, также как и художественной литературы на историческую тематику, начиная от «Тараса Бульбы» Н.Гоголя и «Черной рады» П.Кулиша, до сих пор проявляет себя в гранд-нарративах, созданных уже в последние годы. Например, харьковский историк В.А.Греченко в «Послесловии» к своей «Истории Украины» (2009) так пишет о роли истории: «И это твоя история, история твоих отцов, дедов, прадедов, далеких предков и она всегда с нами, ибо сегодня мы живем так потому, что у нас было такое вчера, то есть такая история с ее достижениями, просчетами, неудачами и удачами, героями и антигероями».25 Таким образом, подчеркивается генеалогическая преемственность: украинцы рассматриваются как «нация крови», базирующася на кровно-родственной общности с общими предками, а не «гражданская нация». Автор использует такие откровенно эмоционально-оценочные категории как «герои» и «антигерои», характерные для художественной литературы, но не для исторического труда, претендующего на объективность.

В целом следует отметить, что авторы украинских исторических гранд-нарративов используют понятия «колония», «колониализм», «колонизация», «колониальная политика» зачастую именно как риторический прием для усиления драматизма повествования, а не как аналитическую категорию. Насколько нам известно, в украинской историографии не было серьезной дискуссии о «колониальном статусе» Украины, поэтому каждый автор использует эту терминологию на свое усмотрение, наполняет ее самыми разными смыслами, что приводит к неразберихе, а иногда и к откровенным ляпам.

«Колонизаторской политикой» считается деление украинских земель на губернии: «Свою колонизаторскую политику относительно украинского народа российская власть осуществляла административными методами».26 К «колонизаторской политике» отнесены миграционные и демографические процессы, проявившиеся в ходе урбанизации и заселения Северного Причерноморья и Приазовья: «Миграционная политика царизма стала одним из важнейших рычагов интеграции Украины в состав империи, ее поглощения и русификации. Российский царизм также всяческими льготами поощрял заселение украинских земель представителями иных национальностей, прежде всего сербами, немцами, греками, болгарами и т.д. Более же всего поощрялись русские, которым прививали осознание принадлежности к господствующей государственной нации и чувство якобы исторически правомерного их господства над людьми иных национальностей – фактически узниками царской «тюрьмы народов», как называли тогда Российскую империю те, кто боролся за ее свержение. О колонизаторской политике царизма свидетельствует структура городского населения Украины. В конце ХІХ в. украинцы составляли тут не более трети. … В конце ХІХ в. в результате переселенческих движений в Украину и из Украины доля украинцев на их родной земле уменьшилась с 90 до 80%. Значительно увеличилась количество русских – в это время их доля среди населения Украины составляла почти 12%».27 Таким образом, не только русские чиновники и военные, но и переселенцы-колонисты, беглые крестьяне, ремесленники, купцы, рабочие, переселявшиеся преимущественно на юг современной Украины (тогдашняя «Новороссия») в поисках лучшей жизни, и своей деятельностью внесшие немалый вклад в развитие региона, оказываются инструментом колониальной политики царизма. Это автоматически делает заложниками ситуации современных русских и представителей иных меньшинств, составляющих около 20% населения Украины: «[это] потенциально навязывает людям неукраинской крови амбивалентную, а в худшем случае протестную идентичность».28

Экономическое развитие украинских земель в составе Российской империи в XIX – начале XX вв. также характеризуется как проявление колониальной политики: «Колониальная политика царизма закрепляла за Украиной статус сырьевой базы, тогда как машиностроительные предприятия располагались в России. Украинская машиностроительная отрасль составляла всего 4,5% всероссийской».29 Здесь возникает вопрос, а что собственно можно считать метрополией Российской империи? Ведь промышленность развивалась в Царстве Польском, Петербурге, губерниях вокруг Москвы и на Урале, в то время как абсолютное большинство губерний, населенных этническими русскими, практически не имели промышленности и являлись аграрно-сырьевыми придатками (вот только чего?). Из проанализированных нами пособий, только Я.Грыцак ставит подобный вопрос и дает возможность вкратце ознакомиться читателю с позицией «украинской несоветской историографии» (иными словами диаспорно-патриотической) и «космополитической школы» (т.е. американские и канадские украинисты, осуществляющие исследования в соответствии с западными научными стандартами): «В целом украинские губернии поставляли продовольствие и сырьевые материалы для промышленных районов империи, потребляя, в свою очередь, готовые промышленные товары с севера и запада. Эта схема была типичной для отношений между колониями и метрополиями. Встает, однако, вопрос: сознательно ли российское правительство проводило относительно украинских губерний колониальную политику? Украинская несоветская историография преимущественно утвердительно отвечает на этот вопрос».30

Если Я.Грыцак позволяет себе усомниться в правомерности определения «колониальная политика», то большинство авторов однозначно постулируют его как само собой разумеющееся. Даже авторы учебного пособия, изданного преподавателями Донецкого университета в 1999 г., отметив многочисленные преимущества от включения земель Северного Причерноморья и Приазовья в состав Российской империи после русско-турецких войн последней четверти XVIII в., не забывают добавить в конце: «Речь идет, безусловно, о сдвигах в рамках тяжелого колониального статуса Украины».31 Вероятно, они сочли необходимым подстраховаться, таким образом, дабы избегнуть обвинений в проимперских симпатиях.

Если большинство авторов исторических гранд-нарративов сходится на том, что о «колониальном статусе» Украины и «колониальной политике» по отношению к ней можно говорить, главным образом, в рамках периода с конца XVIII до начала ХХ вв., то некоторые абсолютно свободно, не вдаваясь в аргументацию своей позиции, ретранслируют «колониальный статус» как в более отдаленное прошлое, так и в советский период истории. Так, киевский историк О.Д.Бойко целую главу (7.2) озаглавил как «Колониальная политика Российской империи относительно Украины в XVIII в.»32  (при том, что большая часть украинских земель не входила тогда в состав этой империи). В коллективном труде львовских историков в разделе об индустриализации (автор О.Зайцев) советские республики названы полуколониями, хотя в ходе советской индустриализации в УССР было построено множество машиностроительных заводов, отсутствие которых якобы являлось признаком колониальной политики царизма по отношению к Украине до 1917 г. Индустриализация также связывается с колониальной политикой, а самому понятию «колония» приписано еще одно измерение: «Встал вопрос: где взять средства на индустриализацию? На Западе первичное накопление капитала происходило за счет разорения части крестьянства и ограбления колоний. И хотя партийные теоретики на словах отбрасывали такой путь для СССР, фактически он был воплощен в жизнь в наиболее грубой форме. «Внутренней колонией» для советской промышленности стало крестьянство, прежде всего, украинское».33 В данном случае  в роли метрополии оказывается уже не дворянство/чиновничество/буржуазия господствующей нации, а «советская промышленность». Следует ли тогда считать  английское крестьянство XVII в. «внутренней колонией» британской текстильной промышленности?

Еще дальше пошел харьковский историк В.Я. Билоцеркивский, характеризуя положение украинского населения в Речи Посполитой в первой половине XVII в.: «Католики и униаты при поддержке правительства вели бешенное наступление, чтобы денационализировать и окатоличить украинский народ, без чего невозможно было его покорить. Однако колонизировать и окатоличить удалось только украинскую магнатерию и часть шляхты, а крестьянство, казачество, мещанство, мелкая шляхта и большинство духовенства (религиозная интеллигенция) твердо выступали на защиту своих социальных и национальных прав, противопоставляя католической экспансии отечественную систему духовных ценностей, культуру и религию».34 В данном случае, «колониальная политика» распространяется и на религиозную сферу, а «окатоличивание» приравнивается к «колонизации». Самое парадоксальное, что объектом колониальной экспансии у автора выступают не обездоленные низы и трудящиеся, а верхушка общества – магнатерия и часть шляхты. Данные примеры, на наш взгляд, свидетельствуют, что авторы гранд-нарративов применяют термины «колония/полуколония/внутренняя колония», «колониальная политика», «колонизация» в любой ситуации, в самые разные периоды, и по отношения к разным социальным группам и слоям. Определяющим критерием для использования «колониальной» терминологии является пребывание украинских земель в составе иноэтничного государства. В этой ситуации всякая политика «центра»/«метрополии» по отношению к украинцам может рассматриваться как «колониальная», а сам колониальный период истории Украины растягивается от монгольского нашествия до провозглашения независимости в 1991 г.

В свою очередь, концепции, терминология и стилистика гранд-нарративов ретранслируется и воспроизводится в школьных учебниках по истории Украины, зачастую в еще более гипертрофированном виде. Львовский историк Марьян Мудрый, в результате мониторинга современных учебников для 7-11 классов, пришел к выводу, что их авторы пишут о непрерывной «колониальной политике» Польши/Речи Посполитой, Австрийской и Российской империй и СССР, а распад последнего и «возникновение независимого украинского государства описаны как финал колониального бытия – разрыв колонии с империей».35 Авторами учебников дается «целиком негативная оценка политики правительств Австрийской и Российской империй как целенаправленно антиукраинской, при этом с таким эмоциональным нажимом, как будто два правительства ничем другим не занимались, только угнетали украинцев».36 Фактически, «национальный гнет» и «колониальный статус» задают всю структуру учебников: «для украинских авторов наиболее комфортным остается присущее советскому учебнику освещение истории посредством дихотомных оппозиций по типу «империя – колония», «захватчик – завоеванный», «угнетатель – угнетенный»… вместо критического постколониального дискурса, предусматривающего сохранение дистанции между историком и содержанием написанного им текста, авторы немотивированно используют эмоциональный антиколониальный дискурс, то есть выступают как будто соучастниками описываемых событий».37 При этом открытым остается вопрос, а что собственно ученики должны понимать под терминами «колония», «колониальная политика» и т.п.? Так, например, такой официальный документ как «Программа истории Украины для общеобразовательных учебных заведений» на 2009-2010 учебный год, разработанный и утвержденный Министерством образования и науки Украины, в описании стандарта изложения каждой темы содержит указание на то, какие понятия и термины обязаны знать ученики.38 Терминов, связанных с «колониальной» тематикой там нет. Таким образом, свое видение образа колониализма ученики будут выводить из курса «Всеобщей истории», где речь идет о заморском колониализме в Азии, Африке и Южной Америке. Ни в одном учебнике нет объяснения разницы между западноевропейским и восточноевропейским колониализмами.39

Изучая прошлое Украины по подобным учебникам, ученики вряд ли получат целостное представление об истории своей родины, поскольку «Украина как объект изучения постоянно ускользает из поля зрения авторов. История Украины подменена историей политики имперских правительств по отношению к ней».40 Использование авторами учебников анти-колониального дискурса для описания положения Украины в составе Речи Посполитой, Российской империи, Габсбургской монархии и, даже в Советском Союзе, «с одной стороны, актуализирует национальные чувства, но с другой – может потенциально формировать у школьников комплекс неполноценности … трактовка исторического пути Украины-Руси с ХІІІ до конца ХХ века как истории колонии закладывает в ментальность современного украинца неверие в возможность построения в Украине успешного, демократического европейского общества, и таким образом – ведет к цивилизационной и социальной маргинализации, архаизации украинства».41 

Как это ни парадоксально, но современные украинские гранд-нарративы и историческая дидактика выполняют те же функции, которые, согласно Эдварду Саиду, характерны для имперского ориентализма по отношению к народам колоний. Саид проанализировал процесс разрушения идентичности покоренных народов интеллектуалами народов-победителей. Двумя его основными компонентами является конструирование образа данного народа и его интернализация (усвоение) представителями угнетенного этноса. Этот образ подчеркивает слабость, пассивность, нехватку творческих сил побежденного народа. Как видим, с этой колонизаторской задачей успешно справляются современные украинские конструкторы национальной идентичности в уже независимой Украине.

 

Внутренний ориентализм

На наш взгляд, причины этого парадокса следует искать в XIХ веке, когда зарождалось украинское национальное движение и формировались основные постулаты украинского проекта. Кто и как начинал конструирование украинской нации?

Энтони Смит в своем исследовании процессов формирования национальной идентичности (Глава 6: Сепаратизм и мультинационализм) подчеркивает «отличие между двумя моделями нации – гражданско-территориальной и этнически-генеалогической – и двумя путями формирования нации – бюрократической инкорпорацией и народно-культурной мобилизацией. Нации, созданные из латеральной общности аристократическими элитами с помощью сильного государства для инкорпорации низших классов и периферийных регионов, неизменно демонстрируют пламенный территориальный национализм – как по отношению к меньшинствам в пределах политически маркированной территории, так и по отношению к зарубежным врагам. И наоборот, нации, созданные маргинализованными интеллигентами и частью среднего класса «снизу» из вертикальной общности, используют культурные ресурсы (этноисторию, язык, этническую религию, обычаи и т.п.) для мобилизации иных общественных слоев в активную политизированную «нацию» и также неизбежно вызывают мощный этнический национализм, направленный как внутрь, дабы гальванизировать и очистить «настоящую» нацию и ее членов, так и вовне против чужих угнетателей и конкурентов в борьбе за политическую власть».42

На начальном этапе украинского национального движения в эпоху Романтизма в Малороссии и на Слобожанщине ведущую роль играло малороссийское дворянство (потомки казацкой старшины). Его представителями были созданы первые гранд-нарративы истории Малороссии (Д.Бантыш-Каменский, А.Маркевич), созданы ее опоэтизированные образы (Н.В.Гоголь), начато собирание и изучение фольклора (М.Максимович, И.Срезневский). Однако к середине XIХ в. малороссийское дворянство окончательно инкорпорировалось в состав господствующего сословия империи и его место в национальном движении заняла интеллигенция, сформированная преимущественно выходцами из непривилегированных слоев и маргинализированной части дворянства/шляхты (Н.Костомаров, П.Кулиш, Т.Шевченко, В.Антонович). С этого момента (отсчет можно начинать от Кирилло-Мефодиевского братства в Киеве, 1845-1847) украинский проект базировался на этнически-генеалогической модели нации, предполагавшей народно-культурную мобилизацию низов, то есть крестьянства, ибо в городах украинцы составляли незначительное и экономически слабое меньшинство населения. Поскольку, с точки зрения «будителей» новой волны, элита и незначительный средний класс «русифицировались», то в первозданной чистоте «народный дух» сохранило только крестьянство. Его надо было «разбудить» и повести за собой, используя при этом его же ресурсы – фольклор, народные диалекты, народные обычаи и традиции, которые предстояло подтянуть до уровня высокой культуры государственных наций.43 Весь этот процесс мыслился в категориях национального «возрождения/пробуждения», то есть реконструкции того, что некогда было утрачено.

В разделе «Этнический сепаратизм по отношению к старым империям» Энтони Смит так формулирует основные черты народно-мобилизационных движений (этно-национализм): «1.Создание литературной «высокой» культуры для общности не имевшей такой культуры. 2.Формирование культурно однородной «органической» нации. 3.Создание признанной «родины», а еще лучше – независимого государства. 4.Превращение до того пассивного этноса в активную этно-политическую общность, «субъекта истории».44 Далее он ставит вопрос: «Кому служат эти открытия и реконструкции? Прежде всего, лишенной корней интеллигенции, желающей войти в «живую старину» своих возрождаемых этнических групп, чтобы мобилизовать их членов на поиски социального статуса и политической власти. Не менее важно и то, что выигрыш от такого возвращения к реконструированной этноистории получают и члены мобилизованной этнической группы в целом. Ведь процесс народно-культурной мобилизации коренным образом меняет их статус: не только потому, что растет их активность и далее они уже не пассивные объекты внешнего господства, но и потому, что историки-интеллектуалы присваивают именно их народную культуру и подымают ее до уровня литературной «высокой» культуры. Массы впервые становятся субъектом истории под лозунгом народного суверенитета. Одновременно именно в их культуре следует искать индивидуальность, уникальность, а отсюда и raison d’être общности, превратившейся в нацию. …создается новая выразительная национальная идентичность, распространяющая реконструированную этническую народную культуру на все классы общности… Массово-мобилизационный национализм создает политическую нацию по образцу ее предполагаемых исторических корней».45

Нации, сформированной на этнической основе (то есть эксклюзивной), предстояло дать цель в будущем, легитимизированную  прошлым, для чего предстояло написать ее историю (фактически этноисторию) с утраченным золотым веком – моделью будущего устройства. Затем в лоно нации (к «народной культуре», к «корням/истокам») следовало по возможности «вернуть» представителей элиты и среднего класса. Работа с «народными» ресурсами давала ответ на вопрос какое именно прошлое следовало использовать при создании модели национального будущего. Таким утраченным золотым веком в фольклоре выступала эпоха «вольнолюбивого казачества», «Украина без пана, ляха и жида». На образ идеальной модели будущего нации также влияли социалистические и славянофильские идеи, распространявшиеся среди интеллигенции. Главной отличительной чертой украинцев в сравнении с поляками и русскими – основными конкурентами по национальному строительству – был объявлен извечный демократизм украинцев, их склонность к «воле» и народоправству. Таким образом, в идеале нация виделась «будителям» этнически монолитной и эгалитарной, созданной на базе традиционной «народной» культуры, а средством  мобилизации – постоянное напоминание о ее угнетенном состоянии под властью чужеземных правителей и необходимость от него избавиться: «И царствует деспот над тремя славянскими народами, правит ими посредством немцев, заражает, калечит, уничтожает добрую природу славянскую, но ничего он не сделает. Ибо голос Украины не умолкнул. Встанет Украина из своей могилы и опять воззовет к братьям славянам, и услышат воззвание ея, и восстанет Славянщина, и не останется ни царя, ни царевича, ни князя, ни графа, ни герцога, ни сиятельства, ни превосходительства, ни пана, ни боярина, ни крестьянина, ни холопа ни в Велик[ой] России, ни в Польше, ни в Украине, ни в Чехии, ни у хорутан, ни у сербов, ни у болгар».46

«Будители» должны были «разбудить» и повести за собой темную и пассивную народную массу. Для этого «будители», получившие европейское образование и оторванные от традиционной народной культуры, должны были ее изучить/«описать», а ее носителей – «просветить», то есть подтянуть до уровня европейской модели. В этом отношении украинские «будители» XIХ в. удивительным образом напоминают «ориенталистов» Эдварда Саида. Саид называл «ориенталистами» тех западноевропейских ученых, которые (зачастую сами субъективно веря в свою объективность) мерили общей шкалой увиденное ими в колониях и трансформировали собственные интерпретации угнетенных в исторические факты. Так возникал образ примитивного туземца, который должен учиться у своих покорителей как стать цивилизованным человеком. Таким образом «Запад» становится тем образцом, на который надлежит равняться. Вслед за Мишелем Фуко, Саид видел в описании акт установления господства описывающего субъекта над описываемым объектом. Историко-культурная конструкция («Восток»/ Orient), созданная в европейском сознании к концу XVIII века, превратилась, в итоге, в гигантский механизм создания смыслов, их обсуждения и интерпретации, в механизм превращения этих смыслов в идеологемы и политические решения, которые воплощались сотнями тысяч солдат, дипломатов, предпринимателей и колониальных чиновников.

Иной была ситуация в Восточной Европе, где не было заморских колоний, расовых, а зачастую и религиозных, отличий, а значит не было и четкой географической границы между метрополией и провинциями. В восточноевропейских империях сложно было определить, где собственно начинается/кончается метрополия и есть ли она вообще, поскольку господствующий класс в них был полиэтничным и состоял из более или менее инкорпорированных традиционных местных элит. Значит не было и социально зримой границы между представителями разных этносов. Так, господствующее сословие Российской империи составляли великорусские, малороссийские, грузинские, остзейские дворяне, а в первой трети XIХ в. и польская шляхта, наконец, и принявшие российское подданство служилые иноземцы. С другой стороны, не существовало каких-либо серьезных социально-правовых отличий между, например, литовскими, русскими, украинскими и чувашскими (и т.д.) крестьянами. Таким образом, с одной стороны европейски образованное дворянство/чиновничество/интеллигенция, а с другой – объект управления – «народ» (преимущественно крестьянство), соответствующий всем основным характеристикам, приписываемым традиционному обществу – «Востоку».

По мнению российского исследователя Константина Кобрина: «Начиная с XIX века русский правящий класс конструирует свой «Восток», свой Orient внутри собственной страны. Роль загадочных чалмоносных турок и мумифицированных фараонов играет собственный так называемый «народ», точнее – тот сконструированный объект дискурса (и, естественно, господства!), который получил название «народа». Этому объекту атрибутируют самые разнообразные черты, которые можно совокупно характеризовать как «крайний экзотизм». «Русский мужик» выступает главным носителем экзотизма в современной автору русской жизни – мало того, что его решительно невозможно понять, он, обряженный в зипун и лапти, и внешне совсем непохож на автора в его сюртуке или вицмундире. Это – Другой. «Русскому народу» приписывали основное качество, которым ориенталисты наделяли Восток – неподвижность и неизменность».47

К этой, несомненно, интересной догадке хотелось бы добавить, что К.Кобрин, как и большинство российских исследователей, не замечает (без злого умысла, конечно), что в России XIX века жили не только русские. Поэтому нам кажется вполне возможным применить определение «внутренний ориентализм» и к частной украинской ситуации.

Особую роль в «ориентализации» «русского народа» (то есть «мужика») Кобрин отводит даже не чиновничеству, а интеллигенции: «Ориентализм отказал Востоку в способности меняться и, соответственно, отказал в истории вообще, поместив его в вечное пространство мифа – так утверждал Саид. Российская власть поместила «народ» в то же самое пространство для того, чтобы реализовать патерналистский проект в новых условиях XIX века. И вот здесь главную работу для власти выполнили даже не официозные идеологи и писатели – от графа Уварова до драматурга Кукольника, а интеллигенция, чаще всего, оппозиционная, чьими усилиями и был создан объект ориенталистского описания и патерналистского господства. … Заметьте, люди, говорящие все эти вещи в XIX и начале XX века, исключали себя из этого царства неподвижности, занимая, так сказать, позицию внешнего наблюдателя, наделенного совсем иными качествами… «Народ» следовало поставить под полное свое господство (политическое – в случае российской власти, идейное – в случае интеллигенции, но, заметьте, идейное господство с видами на политическое), включить его в «историю» (государственную, модернизационную, революционную) и, конечно же, «понять народ», «объяснить» его для того, чтобы реализовать пункты один и два. И те и другие старались использовать постулированную ими «неизменность» «народа» в своих целях: власть основывала на ней собственную «народность» и незыблемость «органического православия», интеллигенты, наоборот, видели здесь залог будущей социальной и духовной просперии. И те и другие говорили не иначе, как об «исключительности русского народа», наделив его смешным именем «богоносец».48

В случае украинского национального проекта украинская интеллигенция сконструировала образ «народа», который она наделила приверженностью традиции, неизменностью и прирожденной склонностью к социальному равенству, которое понималось как возвращение к уже пережитому опыту «казачества» – эгалитарного состояния общества: «Не любила Украина ни царя, ни пана, и составила у себя казацтво, т. е. братство, куда каждый, вступая, был братом других — был ли он прежде господином или рабом лишь бы он был христианин; и были казаки между собою все равны, а старшины выбирались на собрании и должны были служить всем по слову христову, ибо принимали должности по принуждению, как повинность, и не было никакого господского великолепия и титула между казаками».49  «Народу» также приписывалась особая «духовность» и «мессианизм»: «И день со дня росло и умножалось казацтво, и скоро все люди в Украине стали бы казаками, т. е. вольными и равными, и не было бы над Украиною ни царя, ни пана, кроме бога единого, и, смотря на Украину, также бы сделалось и в Польше, а потом и в других славянских землях».50

Под пером романтиков и «будителей» возник образ трогательного в своей наивной простоте и иррационального (с точки зрения европейца) «народа». Здесь достаточно вспомнить «Тараса Бульбу» и «Миргородские рассказы» Гоголя с их идеализированным описанием природы и сельской жизни и негативным образом города (не только Варшавы и Петербурга, но даже отчасти и Киева) – источника угнетения крестьянина. Из города приезжают господа и чиновники, город потребляет значительную часть произведенного трудом крестьян. Город иноэтничен и враждебен, там крестьянина непременно обманут и обидят. Город, таким образом, выступает в качестве метрополии, колонией которой является село. Идеализированный образ села и крестьянства стал каноном, воспроизводившимся и воспроизводящимся до сих пор как в художественной литературе и публицистике, так и в политической риторике носителей этно-национального дискурса. Село объявлено «колыбелью украинской нации», селяне – «хранителями национальной культуры и духовности». Всякие проявления капиталистической, социалистической и пост-социалистической модернизации (и урбанизации) Украины неизменно описываются с алармистско-апокалиптическим трагизмом: «гибнет село!», «нация в опасности!» и т.п.

При этом сами «будители», носители европейской образованности, всегда вычленяли себя из «народа», дабы проявлять о нем патерналистскую заботу.

Создатели первых «ориенталистских» описаний украинского народа априори наблюдали его извне. В последней четверти XVIII в., когда казацкая старшина была занята получением равных прав с великорусским дворянством и закреплением за собой своих имений и крестьян, одними из первых интерес к истории Украины-Малороссии проявили иностранцы. Немец по происхождению, военный инженер на русской службе Александр Ригельман, выйдя в отставку и поселившись в приобретенном имении на Полтавщине, он в 1778-1786 гг. создал компилятивный труд «Летописное повествование о Малой России, ее народе и казаках вообще». Жан Бенуа Шерер – атташе французского посольства в Петербурге – в 1788 г. издал «Летопись Малороссии, или историю казаков-запорожцев и казаков Украины, или Малороссии». Одним из первых сбором и изучением украинского фольклора занялся грузинский князь, уроженец Полтавщины, Николай Цертелев, издавший в 1819 г. в Санкт-Петербурге «Опыт собрания старинных малороссийских песен». Украина привлекала их прежде всего своей экзотичностью. В свою очередь, их сочинения влияли как на носителей традиционной идентичности – малороссийских дворян, подпавших под влияние европейского Романтизма, так и на первых «будителей». Большинство из них жило или получило образование в имперских столицах – Петербурге и Москве. Там же они публиковали свои труды.  В Москве родился Дмитрий Бантыш-Каменский – автор «Истории Малой России» (М., 1822).51 В Московском университете учился Михаил Максимович, на каникулы приезжавший на Украину и занимавшийся тут собиранием фольклора, изданного затем в виде сборников «Малороссийские песни» (М., 1827) и «Украинские народные песни» (М., 1834). В Петербурге в 1840 г. увидело свет первое издание «Кобзаря» Тараса Шевченко. В Москве опубликовал свою «Историю Малороссии» Николай Маркевич (М., 1842-1843). Профессор Московского университета Осип Бодянский в Москве издал такие источники по украинской истории как «Летопись Самовидца» и «История Русов» (М., 1846). В Петербурге в 1860 г. издавался украинский журнал «Основа». Выпускником Петербургского университета был историк Александр Лазаревский – автор таких исследований как «Малороссийские посполитые крестьяне (1648-1783)» (1866), «Села Конотопского уезда» (1868), «Люди старой Малороссии» (1880, 1882), «Из истории сел и селян Левобережной Малороссии» (1891), «Описание старой Малороссии» (1888, 1893, 1902).

Этот перечень можно было бы еще продолжить, но нам кажется целесообразнее привести высказывание М.Максимовича, характеризующее взгляды его поколения на историю Малороссии: «Возникшая подобно комете, Малороссия долго тревожила своих соседей, долго перепадала с одной стороны на другую и была только обуреваема бедствиями и беспокойствиями, которые не дали развития духу народному и произвели только внутреннее волнение. Массу ее составили не одни племена славянские, но и другие европейцы, а еще более, кажется азиатцы. Недовольство и отчасти угнетение свели их в одно место, а желание хотя скудной независимости, мстительная жажда набегов и какое-то рыцарство сдружили их. Отвага в набегах, буйная забывчивость в веселье и беспечная лень в мире – это черты диких азиатов, жителей Кавказа, которых невольно вспомните и теперь, глядя на малороссиянина в его костюме, с его привычками».52 Что это как не «ориентализм»? Украина иррациональна уже в силу случайности своего возникновения («Возникшая подобно комете, Малороссия»). Она постоянна в своем непостоянстве («долго перепадала с одной стороны на другую») и аморфности («не дали развития духу народному и произвели только внутреннее волнение»). Население ее представляет смесь славян с европейцами и «азиатцами», причем черты последних явно доминируют в народном характере («мстительная жажда набегов», «буйная забывчивость», «беспечная лень»), который описывается Максимовичем именно как азиатский («это черты диких азиатов»). Наконец внешний облик и образ жизни малороссиянина («его костюм», «его привычки») также должны вызвать у образованного читателя ассоциации с Востоком (конкретно – Кавказом).

Подобным образом описывает запорожское казачество и Н.Гоголь в «Тарасе Бульбе». «Народ» в его «Миргородских рассказах» наделен устойчивым набором неизменных черт (в частности особо подчеркиваются иррациональные суеверия и мистицизм). Трудно сказать в какой конкретно исторический период происходит действие в «Сорочинской ярмарке» или «Страшной мести». Время не движется – это вечно длящийся утраченный золотой век «казаччины». Сами просвещенные авторы описывали «народ» со стороны, находясь на конкретном отрезке линейного времени. «Народ» же неисторичен. Все что у него есть из знаний о прошлом – песни: «Это надгробные памятники и вместе живые свидетели отжитой старины. Другие народы в память важных происшествий своих чеканят медали, по которым история часто разгадывает минувшее; события казацкой жизни отливались в звонкие песни, и потому они должны составить самую верную и вразумительную летопись для нового бытописателя Малороссии».53 Даже исследователь прошлого Малороссии, назван Максимовичем «бытописателем», а не «историком». Как нам кажется, М.Максимович не случайно называет народные песни «надгробными памятниками», поскольку с точки зрения его и его поколения Малороссия отжила свое и навсегда ушла в небытие и только «народ» сохранил черты ее (ибо он не меняется), которые может наблюдать европеизированный исследователь.

Новое радикальное народно-мобилизационное поколение «будителей», пришедшее с Кирилло-Мефодиевским братством (1845-1847), начало с отрицания позиции предшественников: «Лежит Украина в могиле, но не умерла… Ибо голос Украины не умолкнул. Встанет Украина из своей могилы и опять воззовет к братьям славянам, и услышат воззвание ея, и восстанет Славянщина».54 От экзотизма и ориентализма в описании «народа» новое поколение «будителей» перешло к характеристике его угнетенного положения, к анти-колониальному и анти-имперскому дискурсу: «Украина потеряла силы, и изгнали поляки казачество с правой стороны Днепра, и властвовали паны над нищими остатками вольного народа. А на левой стороне долее держалось казачество, но час от часу подпадало в неключимую неволю московского царя, а потом петербургского императора, ибо последний царь московский и первый император петербургский положил сотни тысяч в каналах и на костях их построил себе столицу. А немка царица Катерина, распутница всесветная, безбожница, мужеубийца, кончила казацтво и свободу, ибо, отобравши тех, которые были в Украине старшинами, наделила их дворянством и землями и отдала им вольную их братию в ярмо, одних поделала господами, а других рабами. И погибла Украина. Но так только кажется».55 Так понималось «возрождение» – как «пробуждение» от смертного сна. Откровенно прозвучала тема предательства элиты и чужеземного господства над Украиной: «Не погибла она, ибо она не хотела знать ни царя, ни господина; а хотя и был царь над нею, но чуждый, и хотя были дворяне, но чужие; а хотя из украинской крови эти выродки, однако они не сквернят своими подлыми устами украинского языка и сами себя не называют украинцами, а истинный украинец, будет ли он происхождения простого или дворянского, должен не любить ни царя, ни господина, а должен любить и помнить одного бога Иисуса Христа, царя и господина неба и земли. Так было прежде, так и теперь продолжается».56 Так постепенно в украинском проекте нация была сведена к простонародью, к низам, которые наделены были исключительно идеализированными чертами, характерными для традиционного общества (набожность, гармония в семье, уважение к старшим): «Ибо Украина не хотела итти вслед языков, а держалась закона божия, и каждый чужестранец, заехавши в Украину, удивлялся, ибо ни в одном краю на свете так чистосердечно не молились богу, нигде так муж не любил своей жены, а дети не уважали своих родителей».57

В отличие от русского случая К.Кобрина в украинской ситуации конкурентом «будителей»/интеллигентов/«ориенталистов» выступала европеизированная имперская бюрократия, описывавшаяся как чужеземная/иноэтничная («немецкая» – у членов Кирилло-Мефодиевского братства) и осуществлявшая имперский проект создания «большой русской нации».58 Ситуация усложнялась еще и тем, что на Правобережье («Юго-Западный край») одновременно осуществлялся польский проект возрождения независимой Польши.59 Польские «будители» не имели своего государства и его поддержки, зато сохранили национально сознательную элиту, составлявшую класс землевладельцев, господствовавших над украинскими крестьянами. Необходимость противопоставления украинцев их бывшим и нынешним угнетателям понуждала украинских «будителей» еще более подчеркивать плебейский/демократический характер своего народа, в то время как полякам приписывалась склонность к аристократизму, а великороссам – к деспотизму. Вместе с тем, украинские «будители» много позаимствовали у польского национального движения, в частности культ жертвенного героизма – результат неудачных анти-имперских восстаний 1830-1831 и 1863 гг. Все это нашло отражение во второй половине XIX и начале XX вв. в народнической историографии и новом этапе исследования фольклора и этнографии («хлопоманы», «громады», «хождение в народ»). Тезис об украинцах как о «крестьянской нации», находящейся в «колониальном ярме» был воспринят и в Галичине. Так, например, в 1895 г. была опубликована брошюра Юлиана Бачинского под красноречивым названием «Ukraina irredenta» («Уярмленная Украина»). Этот же образ «Подъяремной Руси», по отношению к Галичине и Буковине, использовала российская имперская пропаганда для обоснования своих претензий на эти земли, которые Россия пыталась реализовать в 1914-1916 гг.60

Многие наработки как романтической, так и народнической историографии, фольклористики и этнографии продолжили свое существование в ХХ веке как в диаспоре, так и в Украинской ССР.61  «Казацкий миф»62, также как и «безгосударственность» и «крестьянская природа», «традиционность/архаичность» украинцев, удивительным образом устраивали самые противоположные по политическим взглядам стороны, продуцируя образ украинского народа – жертвы чужеземных угнетателей, освободившегося от их ига в 1917 г. с помощью братского русского народа (в советской версии) или все еще ждущего освобождения (в диаспорной версии). Обретение Украиной независимости в 1991 г. парадоксальным образом способствовало еще большему расцвету колониальной/безгосударственной версии видения ее прошлого, ставшей очевидным анахронизмом. Стереотипы «колонии», «гнета», «жертвы», «низов» оказались настолько глубоко укоренены в национальный дискурс, что практически автоматически воспроизводятся в историописании, дидактике и официальной риторике.

 

«Амбиции империи» и «обиды колонии» в официальном дискурсе: на экспорт и для внутреннего потребления

Пост-колониальный дискурс весьма активно используется украинскими политиками и после обретения независимости в 1991 г., и особенно в годы президентства В.Ющенко. Причины этого феномена, на наш взгляд, следует искать как во внутриполитической, так и во внешнеполитической плоскости.

Нарастающий крах колониальной системы от окончания Второй мировой войны и до середины 1970-х годов привел к возникновению десятков новых государств. Для многих из них утверждение на международной арене было связано с «экспортом вины» – требованиями особого к себе отношения как к жертвам колониальной политики бывших метрополий, по прежнему занимающих господствующее положение в мире. Ставшие вскоре очевидными экономические, социальные, политические, экологические и прочие проблемы в большинстве бывших колоний интерпретировались пост-колониальными элитами как проблемы, порожденные тяжелым колониальным прошлым и «нео-колониализмом». Таким образом, вновь осуществлялся «экспорт вины».63 Следует учитывать и то, что молодость (особенно студенческие годы) большинства современных украинских политиков и национально-сознательных деятелей культуры (т.н. «шестидесятников») пришлась на 1960-1970-е годы – пик освободительной борьбы угнетенных народов Азии и Африки (которой они искренне сочувствовали), когда анти-колониальная риторика была важной составляющей официальной идеологии СССР. В 1990-1991 гг. эмоциональный анти-колониальный дискурс оказался весьма удобным инструментом для обоснования выхода Украины из состава СССР представителями только что сформировавшихся национально-демократических сил, чьи требования совпали с интересами партийно-хозяйственной номенклатуры УССР, вынашивавшей планы приватизации государственной собственности без участия более сильных московских конкурентов.64 Тем не менее, именно обретение государственности в 1991 г. способствовало еще более интенсивному использованию анти-колониального дискурса как историками, так и политиками.

По мнению львовского историка Марьяна Мудрого: «Такое частое присутствие на страницах учебников колониальной лексики, как мне кажется, свидетельствует о преобладании в Украине так называемого «защитного национализма», то есть ощущения опасности со стороны экспансионистских в прошлом соседей».65

На наш взгляд, еще более важной является функция или комплекс функций, которые выполняет пост-колониальный дискурс в современной украинской политике. Как отмечал Т.Зарицкий, негативный образ Российской империи как угнетателя Польши в прошлом, играет решающую роль в формировании польской идентичности, основанной на виктимизации прошлого. Он также играет роль объединяющей угрозы, способствующей консолидации нации.66 По нашему мнению, обе эти функции весьма актуальны и в украинской ситуации. Негативный образ России/СССР как колониальной империи не только легитимизирует создание независимой Украины в 1991 г., но также, по мнению носителей пост-колониального дискурса, призван способствовать преодолению регионализма и формированию украинской идентичности на основе виктимного нарратива ее прошлого (образ «нации-жертвы»). Бывшая империя/метрополия, остающаяся соседом независимой Украины, должна играть роль объединяющей угрозы, консолидирующей расколотую нацию. Расколотую, однако, не на пресловутые «Восток» и «Запад», а на богатое меньшинство и бедное большинство. Поскольку образ России по-разному воспринимается населением разных регионов Украины, он успешно используется ведущими политическими силами (финансово-промышленными группами) для эффективного манипулирования электоратом и игнорирования в предвыборной риторике действительно актуальной для общества социально-экономической повестки дня. Наконец, образ России/СССР как колониальной империи позволяет осуществлять «экспорт вины» за неудачи во внутренней политике и экономике на опасного соседа.

Официальные речи и интервью президента В.Ющенко насыщены лексикой пост-колониального дискурса, что не в последнюю очередь сыграло свою роль в ухудшении отношений с ее главным адресатом – Россией, руководство которой не желает признавать «экспорт вины». На пятом году президентства в интервью российской «Независимой газете» В.Ющенко так сформулировал одно из своих предложений по нормализации межгосударственных отношений: «Я хочу, чтобы россияне не воспринимали действия украинской стороны как анти-российские. Мы строим свое государство, с уважением относясь к независимости и суверенитету других стран. И такого же отношения требуем от соседей: время забыть про амбиции империи и обиды колонии, их место в истории».67 Предложенная им формулировка как нельзя лучше показывает как именно В.Ющенко и носители пост-колониального дискурса воспринимают отношения двух стран – как «амбиции империи и обиды колонии», и что для них, на самом деле, прошлое не ушло «в историю», а остается весьма актуальной частью настоящего. Всякие действия руководства России, идущие вразрез с интересами Украины, автоматически воспринимаются ими как «амбиции империи». Своеобразной ментальной матрицей подобного восприятия служат «обиды колонии». Предлагая российской стороне отказ от подобного сценария трактовки прошлого-настоящего, В.Ющенко признает его наличие, но не отказывается от его использования во внутриполитической риторике, что показывает проведенный нами анализ.

Сведение реально существующих проблем в отношениях двух стран к общему знаменателю конфликтного прошлого («амбициям империи» и «обидам колонии»), характерно для политиков многих государств, возникших в ХХ веке. Бенедикт Андерсон приводит пример индонезийского президента Сукарно (1945-1966), который «всегда абсолютно искренне говорил о 350 годах колониализма, пережитых его «Индонезией», хотя само понятие «Индонезия» было изобретено в ХХ веке, а большая часть сегодняшней Индонезии находилась под голландским владычеством лишь в период с 1850 по 1910 год».68 Во время своих публичных выступлений президент Ющенко любит повторять тезис о 350 годах безгосударственности Украины, ее пребывания в составе империй (безгосударственность автоматически приравнивается к колониальному статусу). Хотя само понятие «Украина» в современном его смысле стало активно использоваться деятелями национального движения только с середины ХІХ в., а его официальное использование связано с созданием в 1917-1920 гг. УНР, ЗУНР и УССР. Большая часть сегодняшней Украины находилась в составе России/СССР лишь около 200 лет – в период от русско-турецкого Ясского мирного договора 1791 г. и второго и третьего разделов Речи Посполитой в 1793 и 1795 гг. до 1991 г. Все земли с этническим украинским населением пребывали в составе СССР только 46 лет – с 1945 по 1991 год. (Свое нынешнее «географическое наполнение» термин «Украина» получил только в 1954 г. с присоединением Крыма). Откуда же «350 лет»?

Цифра «350» отсылает нас к 300-летию «воссоединения Украины с Россией», отпразднованному в 1954 г. В 2004 г., в последний год президентства Л.Кучмы и в условиях фактически начавшейся предвыборной кампании В.Ющенко и В.Януковича в политических кругах и, в меньшей степени, в профессиональной среде украинских историков велась дискуссия об отношении к «350-летию» Переяславской рады (1654-2004).69 Вероятно, в риторический арсенал В.Ющенко  (также как и других политиков «национал-демократов») «350-летие» попало еще раньше – в конце 1980-х – самом начале 1990-х. В конце Перестройки и начале независимого бытия Украины отношение к событиям 1654 г. было краеугольным камнем самоидентификации с определенными политическими силами и национальными проектами. «Писатели и журналисты раньше историков провозгласили Переяславский договор 1654 г. началом колониального статуса Украины в составе России и остро осудили всю дальнейшую политику России относительно Украины».70 Наиболее радикальная часть «национально-сознательной интеллигенции» (прежде всего поэты, писатели и публицисты) также отождествила «русификацию» (прежде всего языковую) с колонизацией. Весь период от Переяславской рады и до провозглашения независимости в 1991 г., таким образом, был объявлен безгосударственным, а значит колониальным, по аналогии с колониальным угнетением, анти-колониальной борьбой и созданием независимых государств в Азии и Африке в 1947-1975 гг.

Возникает вопрос, если с принятием протектората русского царя в 1654 г. начался безгосударственный этап истории Украины, значит до 1654 г. она обладала собственной государственностью? Со всей очевидностью следует ответить «нет». Если принятие протектората царя расценивается как утрата государственности, то пребывание украинских земель в составе Польского королевства и Великого княжества Литовского тем более следует рассматривать как безгосударственное бытие и тогда речь можно вести о «650 годах безгосударственности Украины». Тем не менее, речь почти всегда идет именно о «350 годах». Дело в том, что выход в 1991 г. из состава СССР, который в пост-колониальном дискурсе  мыслится как преемник Российской империи, актуализировал тему разрыва именно с Россией, а значит и политический миф о воссоединении с ней, культивировавшийся как в официальной пропаганде имперских властей до 1917 г., так и особенно в советской пропаганде. «Позиционирование по отношению к России выглядит важным, если не наиважнейшим, компонентом современного украинского национального и государственного строительства. Тематика украинско-российских отношений пронизывает собой практически все знаковые для национального сознания проблемы».71 Фактически это признает и сам В.Ющенко, артикулируя зависимость современного состояния украинско-росийского политического диалога от ментальных установок на прошлое: «Легко ли президенту формировать украинско-российские отношения, когда очевидное большинство политиков убеждает, что у нас, якобы, «вековые традиции», «общая история», старший брат», «тьма-тьмущая зависимостей».72

В рамках пост-колониального дискурса правление Богдана Хмельницкого, а именно период 1648-1654 гг. рассматривается как кратковременное возрождение украинской государственности, как еще один «утраченный шанс». Об этом свидетельствует и довольно помпезное празднование «360-летия создания Украинской казацкой державы» 17 октября 2009 г. с участием В.Ющенко в восстановленной гетманской резиденции в Чигирине. Сами хронологические рамки 1648-1654 гг. отсылают к советскому историографическому канону – «Освободительная война 1648-1654 гг. и воссоединение Украины с Россией», а именно к переоценке и глорификации первой его части («Освободительная война 1648-1654 гг.» как создание Украинской казацкой державы) и отрицанию второй («воссоединение Украины с Россией»). Очевидно, что речь в данном случае (как и во многих сходных ситуациях) может идти о затянувшемся переживании (или изживании) комплекса неполноценности («младшего брата») или, выражаясь языком психологии, пост-травматической рефлексии, если не фрустрации.

На протяжении десятилетий в советской пропаганде, историографии и официальной культуре памяти именно 1654 год являлся кульминационным моментом истории украинского народа: совместное проживание в Киевской Руси («колыбель трех братских славянских народов») – ее гибель и вынужденное раздельное существование под гнетом завоевателей (в украинском случае польских и литовских) – освободительная война и воссоединение Украины с Россией в 1654 г. – затем совместная анти-феодальная и революционная борьба украинского и русского народов (при ведущей роли «старшего брата») – наконец, Октябрьская революция 1917 г. и совместное строительство социализма. Стремление к независимости и ее провозглашение в 1991 г. требовало в рамках пост-колониального дискурса десакрализации «мифа 1654 года». «Показательно, что в российских и украинских общественных и политических кругах суверенизация Украины вызвала непосредственные ассоциации с Переяславской радой. Президент России Борис Ельцин в 1990 г. официально передал украинскому лидеру Леониду Кравчуку текст якобы оригинальных Мартовских статей 1654 г., на самом деле бывший давно известной копией. Летом 1992 г. группа украинских активистов во главе с Вячеславом Чорноволом даже инсценировала в Переяславе-Хмельницком новую казацкую раду, на которой одетые в казацкую форму немолодые уже люди громко отрекались от обязательств перед Россией, взятых на себя их предками в далеком 1654 году».73  Политическая риторика В.Ющенко (как и многих других украинских «национал-демократов») лишь воспроизводит канон, а точнее законсервированный анти-канон, сформировавшийся на заре независимости.

Таким образом, в пост-колониальном политическом дискурсе современная трактовка истории Украины выступает не как полноценное концептуальное переосмысление, а лишь как «выворачивание наизнанку» советской истории Украины: все что имело позитивную оценку тогда, теперь приобретает отрицательное значение, и наоборот. События и люди игнорировавшиеся или не получившие яркой эмоциональной оценки (неважно, негативной или позитивной) в советской версии истории Украины, игнорируются и в современной ее трактовке. Например, можно поставить целый ряд вопросов: литовские князья Гедиминовичи (Любарт, Владимир Ольгердович, Корибут, братья Кориатовичи), правившие украинскими землями во второй половине XIV века – колонизаторы или освободители? Гетманы Иван Скоропадский (1708-1722) и Данило Апостол (1727-1734) – герои или коллаборационисты? (Фактически, они оказались в тени И.Мазепы). Если, по мнению президента В.Ющенко, следует поставить памятник главе Директории и Главному атаману Украинской народной республики Симону Петлюре, то как быть с гетманом Украинской державы Павлом Скоропадским, которого первый сверг в декабре 1918 г.? Ставить и ему памятник или подвергнуть забвению? Включать в национальный пантеон или нет? И таких примеров можно привести еще множество.

Подобная непоследовательность или определенная фрагментарность пост-колониальной трактовки прошлого находит свое проявление и во многих других случаях. Так, например, помимо «350 лет» в риторике В.Ющенко также фигурирует цифра 450. В интервью российской радиостанции «Эхо Москвы» он, в частности, заявил: «Ибо идти из небытия… Не забывайте, что Украина 450 лет не имела государственности. Это страна, жившая под запретом языка, страна, в которой не произошло очень многое из того, что должно было быть в независимом государстве».74 Цифра «450» отсылает нас к 1569 г. – Люблинской унии, завершившей процесс создания двуединого государства широко известного как Речь Посполитая. При этом украинские земли из Великого княжества Литовского перешли в состав Польского королевства. Одним из главнейших недостатков безгосударственного бытия Ющенко считает «запрет языка», хотя запрет на использование украинского языка был введен в Российской империи только в 1863 и 1876 гг. Весь безгосударственный период тут обозначен как «небытие» («Лежит Украина в могиле», 1846 г.). Таким образом, Украины причислена к «неисторическим» нациям, а безгосударственность и ограничения на использование родного языка выступают признаками колониального статуса: «400 лет Украина была колонией четырех империй и боролась за свою независимость. … Национальная история всегда является историей борьбы за национальную независимость. Это также политика безопасности. … У нас есть право на ревизию [истории], право на оценку».75 Здесь под определения «колониальная империя» попадают такие несхожие друг с другом государства как Речь Посполитая, Российская и Австрийская империи и СССР. Национальная история принимает линейный телеологический характер и главной ее целью объявлена «борьба за национальную независимость». При этом доказывается право Украины на ревизию истории, хотя никто этого права не отрицает (другое дело, что в обществе существует несколько версий видения прошлого). Таким образом, пост-колониальный дискурс В.Ющенко как и многих других «национал-демократов» законсервировался на уровне начала 1990-х, когда действительно необходимо было и внутри и вовне Украины, и самим себе доказывать право на ревизию прежнего исторического канона, также как и право на независимость.

Диапазон применения термина «империя» в лексиконе В.Ющенко необычайно широк. Так, в интервью газете «Сільські вісті» он заявил: «в ХХ веке украинцы жили, кажется, в шести империях».76 Так в число империй попадают не только Австрийская и Российская империи и СССР, но и такие государства как Польская Республика, Чехословацкая республика и Румынское королевство, в состав которых в 1920-1930-х годах входили этнические украинские земли Галичина, Западная Волынь, Северная Буковина и Закарпатье. Таким образом, в украинском пост-колониальном дискурсе под определение «империя» попадает любое полиэтничное государство, особенно если оно включало и земли населенные украинцами. В соответствии с этой логикой к империям можно отнести современные Испанию, Францию, Великобританию и еще многие другие европейские государства, считающиеся национальными (nation-state), но имеющими в своем составе территории населенные этническими меньшинствами. В составе разных государств отношение к украинцам, их политическим правам, языку и культуре весьма отличалось, однако в рамках пост-колониального дискурса эти отличия игнорируются. Главным признаком пребывания под властью «империи» является отсутствие собственного государства и роль «объекта» международной политики: «Между двумя войнами мы были в составе трех империй, нас никто не спрашивал. Мы были разменной картой».77

Можно предположить, что в пост-колониальном дискурсе «образ империи» тождественен «образу другого», что и объясняет столь частое и немотивированное использование термина «империя». Образ «империи» как «другого» играет необычайно важную роль в создании образа «себя». «Этот вот Другой (поляк, татарин, немец, русский и т.д.) предстает … не как конкретный человек, а как сборная абстракция, «чужеземцы». Собственно на «чужеземцах» авторы охотно сосредотачивают внимание, приписывая им все беды и неудачи украинской нации… С одной стороны, это, как элемент колониального дискурса, формирует комплекс национальной неполноценности (нас топтал каждый, кто хотел!), а с другой – создает потенциально опасную почву для ксенофобии или, по крайней мере, для хуторянской замкнутости».78 Некритическое воспроизводство в политической риторике, гранд-нарративах и исторической дидактике разных исторических канонов, сформировавшихся в рамках украинского национального движения в период с середины ХІХ – до середины ХХ вв. приводит к явному анахронизму: «Вместо такого варианта коллективной идентичности («образа себя»), который бы удовлетворял потребности внутренней консолидации украинского общества и отвечал вызовам современности, учебник механически перемешивает устаревшие стереотипы, сформированные историками для другой цели и абсолютно в другое время».79

Пост-колониальный дискурс непоследователен в отношении к собственному прошлому: с одной стороны, он создает виктимный образ нации – жертвы колониальных империй, с другой – декларирует древнее и славное прошлое в рамках патриотического дискурса: «Мы имеем достойную историю собственного государства. Нашему государству больше тысячи лет – Украине-Руси».80

Эта непоследовательность весьма чувствительна к политической целесообразности. Так, например, если в интервью 3 апреля и в выступлении 22 мая 2009 г. В.Ющенко причислил Речь Посполитую (правда, не называя ее прямо) к империям, то уже 1 июля того же года, выступая в Польше на торжествах по случаю 440-й годовщины Люблинской унии президент Украины оценил ее как важное позитивное событие в истории его народа: «Для нас она важна тем, что сохранила европейскую идентичность каждого из наших народов».81  Польша уже утратила актуальность в формировании негативного «образа другого» в рамках украинского пост-колониального дискурса, уступив эту роль России/СССР.

Именно позиционирование «себя» по отношению к России/«империи» является ключевым моментом современных пост-колониальных нарративов, что порождает еще один парадокс: «история Российской империи еще не стала для украинцев предметом самостоятельного академического дискурса. Как следствие, к имперской проблематике обращаются преимущественно в контексте изучения истории Украины, не отягощая себя поисками новой концептуализации их взаимоотношений. Японский ученый Кимитака Мацузато видит в этом одно из проявлений того удивительного самоограничения, которое было присуще периферийным историкам из советских республик».82 Значительная часть украинских политиков, публицистов и историков (особенно старшего поколения) в своей риторике по-прежнему борется с империей: «тема колониальной в прошлом зависимости Украины является дополнительным свидетельством идейно-мировоззренческой несвободы современной украинской исторической дидактики, а ее внешняя (бутафорная) анти-российскость – не чем иным, как все еще неспособностью украинских авторов вырваться из идейно ограниченного российского дискурса. Эта негативная зависимость от России настолько велика, что авторы иногда теряют даже последние нити научного инструментария, стараясь, например, подстроить и Речь Посполитую, и монархию Габсбургов под российские имперские стандарты. Украинская историческая дидактика еще не осознала себя качественно отдельным целым, говоря образно – она упрямо пытается остаться на поле боя и даже одержать убедительную победу тогда, когда воевать уже не с кем и не за что. Своим желанием любым способом доказать колониальный статус Украины авторы школьных учебников незаметно оказываются в тисках российских исторических мифов».83

Более того, именно польский образец формирования национальной идентичности и политики памяти был взят на вооружение В.Ющенко, который фактически признает это, сравнивая созданный им Украинский институт национальной памяти с более ранней польской моделью (Instytut pamięci narodowej).84 В своей риторике В.Ющенко использует не только присущий пост-колониальному дискурсу топос «возвращения к корням», но и тему «возвращения в Европу», характерную именно для польского публичного дискурса начала 2000-х – времени дискуссий евро-скептиков и евро-оптимистов относительно вступления в ЕС. С одной стороны, В.Ющенко связывает «возвращения к корням» (то есть к этнической культуре – до-модерности) с «возвращением в Европу» (то есть к глобализации и пост-модерности): «Моя политика была образцом того, как вернуть нацию к тому, про что она уже забыла. Усыпленное, знаковое с моим президентством вернулось. Я веду страну домой, туда, где мы всегда были, в Европу».85 С другой стороны, «возвращение в Европу»  (то есть фактическая утрата суверенитета в соответствии с Лиссабонским договором) отождествляется с сохранением независимости, которая может быть утрачена (если в результате президентских выборов 2010 г. к власти придут про-российские силы): «Выборы 2010 года – это не технические выборы. Или страна идет вперед, возвращается домой в Европу, или решаемся на эксперимент, который приведет нас к утрате независимости».86 Таким образом, эти два очевидных противоречия – 1) обращение к до-модерности и пост-модерности и 2) утрата суверенитета ради его сохранения – снимаются очень просто: главное дистанцироваться как можно дальше от России, воплощающей в себе актуальную угрозу на базе ре-актуализации прежнего травматического опыта.

С одной стороны, это свидетельствует о преобладании в сознании «национал-демократического» крыла украинского политикума т.н. «защитного национализма». С другой, как отмечает Эва Томпсон: «Мысли тех общностей, для которых характерен такой вид национализма, обращены скорее вовнутрь, чем вовне, вследствие чего они оказываются не в состоянии развить успешные отношения с внешним миром».87 С сожалением приходится констатировать, что пост-колониальный дискурс порождает проблемы и конфликтные ситуации не только во внешней политике, но еще в большей мере во внутриполитической ситуации.

 

«Империя» и «колония» в сознании украинского общества: комплексы неполноценности и превосходства

Вопрос была ли Украина когда-либо колонией, в частности России, или нет, мы оставляем за рамками нашего исследования. Нам не известно о какой-либо серьезной научной дискуссии после 1991 г. на эту тему, которая привлекла бы внимание широкой общественности. В данном случае гораздо интереснее то, что одна часть общества и политиков априори рассматривает Украину как колонию нескольких держав или, по крайней мере, России и СССР, другая часть общества и политикума однозначно отвергает саму постановку подобного вопроса по отношению к России и СССР (но не к Польше и Австро-Венгрии). Данная проблема имеет давнюю историю.89  Западные исследователи в большинстве своем не согласны с мнением о колониальном статусе Украины в составе Российской империи.  Нас же, в данном случае, интересует восприятие этой проблемы в современном украинском обществе, причины ее присутствия в общественном сознании и ее использование в политической борьбе.

Современному украинскому обществу действительно присущи многие черты пост-колониального состояния. По мнению Эвы Томпсон, формальное освобождение от колониальной зависимости еще не означает фактического освобождения. Зависимость сохраняется в экономической и психологической сфере. Пост-колониальным странам присущи такие черты как: экономическая бедность, пост-колониальный пессимизм, склонность к созданию мифологии былого собственного величия и, наконец, наследование культурных трендов бывших колониальных держав. Парадокс, однако, в том, что в той или иной степени все эти черты присущи и обществу современной России, которая, казалось бы, должна выступать в качестве бывшей метрополии. После 1991 г. российское общество испытывает экономическую бедность, пессимизм, создает новые мифологии былого величия,90 а в 2000-х годах обозначилась четкая тенденция к возвращению многих культурных трендов бывшего СССР особенно периода «застоя» – 1970-х.91 Дело в том, что социально-экономическое состояние общества Украины и России как до 1991 г., так и после, мало чем отличается в двух странах. Между уровнем жизни украинцев и россиян, их правовым статусом, никогда не было той пропасти, которая разделяла белых жителей метрополии и туземцев в классических колониальных империях (например, в Британской).

Гораздо продуктивнее нам кажется предположение Т.Зарицкого о том, что специфика нынешних отношений между Польшей и Россией обусловлена в первую очередь тем, что обе эти страны занимают периферийное положение по отношению к «центру», т.е. Западу. Данная им характеристика вполне применима и к ситуации Украина-Россия. Обе страны осознают свою периферийность, отсталость, бедность и отсутствие уважения к ним в «центре» (на Западе). Отличие украинской ситуации от польской в том, что для Украины даже Польша является частью успешного Запада (ЕС и НАТО). Кроме того, если современная польская идентичность базируется на анти-коммунизме и различное отношение к России в политическом дискурсе проходит по линии «правые» и «левые» партии,92 то в Украине нет единства по отношению к советскому прошлому, так и не сформировалась единая политическая нация (продолжается «ежедневный референдум»), а разные образы России/«империи» и отношение к РФ проходит по линии региональных отличий (между «оранжевым» и «бело-голубым» электоратом), базирующихся на отличных версиях исторической памяти и опыта. В целом, ситуация в Украине намного сложнее, чем в Польше.

Образ России играет центральную роль в формировании современной польской идентичности, поскольку выполняет функцию компенсации психологической травмы осознания собственной слабости и периферийности в сравнении с Западом. Сравнение Польши с Россией позволяет полякам ощутить некое превосходство над еще более отсталым восточным соседом (также как и в случае с Беларусью и Украиной). России приписываются ориентальные/азиатские черты, что позволяет сократить дистанцию между Польшей и Западной Европой как в глазах самих поляков, так и, по возможности, в глазах западных соседей, т.е. «старой Европы».93 Для достижения этой цели Польша использует такие инструменты как Европарламент, Совет Европы, ОБСЕ и т.п. посредством обсуждения таких тем как «война в Чечне», «нарушение прав человека в России», «Газпром и энергетическая безопасность Европы», «имперские амбиции Кремля в отношениях с бывшими советскими республиками» и т.д. Постоянно подчеркивается тезис о «возвращении в Европу», а аргументы евро-скептиков зачастую парируются ссылками на сохраняющуюся «угрозу с востока».

В свою очередь, российское общество преодолевает травму осознания своей периферийности посредством гиперболизации былого величия Российской империи и СССР (утраченный золотой век), и жесткого позиционирования себя по отношению к Западу (анти-американская пропаганда), исходя еще из советского представления о том, что «если нас боятся – значит уважают». По-прежнему актуальна «теория заговора» (Запада против России) и связанная с ней тема «пятой колонны», к которой отнесены политическая оппозиция, правозащитники, НГО, Борис Березовский и т.д. Наконец, компенсаторную функцию подавления комплекса неполноценности в российском обществе выполняет представление о превосходстве России над странами СНГ – воспроизводится система «центр-периферия», однако в данном случае роль «центра» приписывается России. Данное представление культивируется через поощрение роста ксенофобии в России, демонстративную поддержку Приднестровья, Абхазии, Южной Осетии и сепаратистов в Крыму, наконец, в ходе войны с Грузией в августе 2008 г.

Специфика Украины в том, что различные политические партии используют в своей пропаганде либо польский вариант, либо российский, которые мы обозначаем в нашем исследовании, соответственно, как пост-колониальный и пост-имперский. Для первого характерна виктимизация прошлого и демонизация/ориентализация образа России/СССР, для второго – ностальгия об утраченном величии в рамках дву-полярного мира до 1991 г. и надежды на возрождение единства с Россией в виде союза, конфедерации и т.п. Нескрываемая ностальгия носителей пост-имперского дискурса об «утраченном золотом веке СССР» только обостряет негативный образ России в сознании носителей пост-колониального дискурса. В свою очередь, виктимизация прошлого и представление Украины как колонии – жертвы империй, в официальном дискурсе (особенно президента В.Ющенко), исторической дидактике и нарративах, дает козырные карты в руки носителей пост-имперского дискурса, ибо критика ими несостоятельности Украины как государства получает дополнительный «исторический» аргумент. Все это создает благоприятные возможности для манипуляций в ходе предвыборной агитации, а точнее для сохранения контроля над «своим» электоратом. Использующие эту тактику политические партии, за фасадом которых конкурирующие финансово-промышленные группы, сохраняют выгодную им ситуацию разделенности украинского общества и несформированности единой политической нации и гражданского общества.

 

Россия как Азия и как Идея

Известный австрийский исследователь Восточной Европы, историк Андреас Каппелер уже в 1994 г. предупреждал об опасности механической замены советских стереотипов на новые/старые украинские национально-освободительные: «Отход от догмы «дружбы народов» может привести к диаметрально противоположной интерпретации украинско-российских взаимоотношений, к образу истории, определяемому вечным антагонизмом между украинцами и русскими; тогда научный анализ подменяется шаблонами и стереотипами примитивности украинской крестьянской нации, крайнего национализма его элиты, изменнической природы украинских казаков, мазепинцев и бандеровцев с одной стороны, а с другой – азиатского варварства русских, российского колониализма и непрерывности российского тоталитаризма».94 С сожалением приходится констатировать, что именно этот вариант в значительной степени был реализован и продолжает реализовываться до сих пор.

Как отмечает Томаш Зарицкий, идентичность не может базироваться только на виктимизации прошлого, даже если она дополняется тезисом о моральном превосходстве жертвы над деспотической империей.95 Важным компенсаторным инструментом выступает «ориентализация» образа России. Следует отметить, что «ориентализация» была и до сих пор остается важным культурно-политическим инструментом не только в отношениях Запада с «другими», но и внутри самой Европы. Для жителей Германии и Австрии характерна «ориентализация» восточных соседей. В свою очередь, поляки и венгры «ориентализуют», соответственно, народы Восточной и Юго-Восточной Европы. С точки зрения хорватов, Балканы начинаются за юго-восточной границей их страны. Далее всех на восток расположена Россия. Следуя польскому примеру, украинский национальный дискурс «ориентализирует» россиян (с конца ХІХ в. и особенно в ХХ веке).

В целом, большинство современных украинских историков и политиков первого эшелона избегают каких-либо проявлений высокомерия по отношению к России, русским и русской культуре. Однако это правило не распространяется на право-консервативных политиков, журналистов, писателей-нативистов и диаспорных авторов. Именно произведение одного из них, уже трижды переизданное в Украине, является одним из главных источников новой «ориентализации» России. Речь идет о книге «Московство» канадского украинца, выходца с Кубани, Павла Штэпы, впервые изданной в Торонто в 1968 году. Штэпа (а вслед за ним и многие его последователи) отказывает московитам/«москвинам» в праве претендовать на славянское происхождение и наследие Руси, называться «русскими» и «Россией», подчеркивает их азиатские и монголоидные черты, приводит доказательства их расового отличия от индоевропейцев-украинцев, высмеивает фальшивую европеизацию верхов «москвинов».96 Достаточно процитировать первое предложение его книги, в котором он излагает свое видение начала «москвинов» как этноса: «Еще в доисторические времена в северо-восточной угол Европы перекочевал из Азии маленький угро-финский народец».97 Простой перечень названий глав сочинения Штэпы свидетельствует о приписывании им «москвинам» типичных ориентальных черт: лень и бродяжничество, нищета и преступность, безбожие и распущенность, жестокость, рабство и деспотизм, творческое бессилие.98 Штэпа не скупится на упреки украинским историкам (дореволюционным, диаспорным и советским), коих он именует «мало-украинцами», скрывающим, по его мнению, величие настоящей истории Украины и преувеличивающим влияние на нее иных культур: «Историки начинают украинскую историю с ІХ в., отделываясь лишь несколькими намеками на неизмеримо большее, неизмеримо более богатое бытие Праукраины до ІХ в. … Отравленные чувством национальной ущербности, мало-украинцы болеют рабской болезнью «влияниемании».99 Под пером Штэпы и его последователей история Украины становится на несколько тысячелетий древней, располагаясь, таким образом, у истоков европейской цивилизации. Все на что способны «москвины» - это использовать ресурсы более развитых народов, которые они ухитряются себе подчинить, и водить за нос Запад, который не в состоянии раскусить суть «московства». Обвиняя «москвинов» в коварном присвоении истории, культурных достижений и самого имени Украины-Руси, Штэпа идет тем же путем, украинизируя скифов, сарматов и античных причерноморских греков,100  и провозглашая великих князей киевских императорами.101 Высмеивая претензии «москвинов» на именования Москвы третьим Римом, он приписывает этот титул Киеву: «Киев на протяжении не столетий, а тысячелетий был крупнейшей на востоке твердыней европейской культуры и цивилизации. Является таковым и сегодня. Имеем полное право называть Киев Вечным Городом. Он и по возрасту, и по своему значению в мировой истории если не превосходит, то, по меньшей мере, равен другому Вечному Городу – Риму. Наш древний Киев имеет полное право называться ІІІ Римом. В его историческом сиянии претензии москвинов (Москва – ІІІ Рим) выглядят карикатурно».102 Таким образом, мы имеем дело даже не с любительской попыткой осмысления менталитета «москвинов» или выявления белых пятен сфальсифицированной «москвинами» истории Украины, а всего лишь с попыткой поквитаться с врагами-угнетателями, причем поквитаться в рамках мифологем, созданных этими самыми «москвинами», через пере-присвоение ведущей роли для своего народа. Декларируя намерение поведать миру о духовной сущности коварных «москвинов», Штэпа, как и его последователи, остаются пленниками ненавистного им «московитского» дискурса.

Подобно тому, как анонимный историко-политический памфлет «История Русов» (обнаружен в 1828 г., опубликован в 1846 г.) оказал огромное влияние на формирование украинского национального движения в середине – второй половине ХІХ в., также и следы влияния «Московства» П.Штэпы заметны в сочинениях и риторике многих деятелей «национал-демократического» и ура-патриотического толка уже в независимой Украине.

«Ориентализация» России получает распространение в публичном дискурсе в начале 1990-х и до сих пор сохраняет сторонников, главным образом, в право-консервативной среде. Противопоставление «европейская Украины» – «азиатская Россия» выполняет важную компенсаторную функцию на фоне многочисленных неудач государственного строительства. «Ориентализация» России также должна способствовать консолидации украинской нации перед лицом извечной «угрозы с востока» и дистанцировать Украину от России, приближая первую к Европе. Для этого по отношению к России используются термины «Московия», «московиты», «Московское царство», применявшиеся западными европейцами в XVI-XVII вв. по отношению к стране, которую они скорее склонны были считать частью «Татарии», нежели Европы. Степень ура-патриотичности тех или иных современных исторических нарративов можно определить по тому, как часто автор использует понятие «Московия», а не «Россия». Многие продолжают писать о «Московии» даже после петровских реформ. Еще меньше церемонятся с терминологией дилетанты от истории – писатели и ультра-патриоты (зачастую одни и те же люди). В своей риторике они всячески подчеркивают не только финно-угорское происхождение «москвинов», но и их тесный симбиоз с татарами: «После упадка Орды, татары массово переходили в христианскую веру, и так из этой угро-финно-татарской смеси возник нынешний московский народ. Народ чисто азиатский, что и подтверждает анализ их крови. Азиатские народы имеют группу крови «В», а индоевропейские – «А». Москвины имеют «В», а украинцы – «А». Москвинам присущи начала монголоидной расы, а украинцам – европейской расы».103 Московия является не преемницей Византии (как утверждают сами «москвины»), а Золотой Орды: «Когда Золотая Орда распалась, никаких изменений в Московщине не произошло. Все – и татары, и Москвины – остались на своих местах, на старых должностях. Только вместо хана наивысшим властелином стал царь».104 «Московия» (Россия/СССР) – это и есть Орда. Даже формально европеизированная верхушка «Московии» не в силах изменить ее азиатскую суть: «Азиатский духовный тип москвина оказался чрезвычайно стойким. С XVIII в. несколько изменились формы, и то лишь в высших слоях, но склад всего бытия Московщины (материального и духовного) остался сквозь века и до сих пор азиатским. В ХІХ в. московская интеллигенция как-будто скинула с себя татарский «кафтан» и оделась в европейский фрак. Этот карикатурный «истинно русский европеец» преобладает и до сих пор».105 Все эти выпады против москвинов являются не чем иным как компенсацией тех унижений, которые испытывали украинцы от высокомерных великороссов, презрительно именовавших их отсталыми «хохлами».

Левко Лукьяненко (один из организаторов Украинской Хельсинкской группы (1978), политзаключенный в течение 27 лет, лидер Украинской республиканской партии (1990), посол Украины в Канаде в начале 1990-х) в своем недавнем памфлете «Цивилизационный выбор Украины»106 указывает на преемственность между Ордой и современной российской политической элитой: «Она ослеплена Чингисхановым стремлением к захвату чужих земель». Вопрос Европа или Азия сформулирован в еще более категорической форме: «изменило ли трехсотлетнее господство московской азиатчины украинский европейский дух на азиатский? … за 300 лет Московия не превратила украинцев в азиатов». Как и многие другие «будители» и «национал-демократы» Лукьяненко использует разработанный поляками миф о пограничье (antemurale) между Европой и Азией (Западом и Востоком): «Тот факт, что Украина была на восточном Порубежье европейской цивилизации, оборачивается позитивной стороной: моральная деградация у нас не зашла так глубоко, как на Западе». Таким образом, с точки зрения консерваторов-нативистов, периферийное положение Украины по отношению к «Западу», угнетающее многих сторонников модернизации и либерализации, на самом деле является позитивом, если оценивать ситуацию не в системе координат потребительской цивилизации, а с точки зрения духовных ценностей. В ответ на постоянно звучавшую в имперской и советской пропаганде мифологему о просветительском влиянии великороссов (русского пролетариата) на малороссов (младшего брата – украинца или, в вульгарном варианте, крестьянина – «хохла»),107 вырабатывается мифологема о попытках (увы, безуспешных) украинских просветителей европеизировать азиатов-московитов: «наши прокоповичи, яворские, бортнянские за эти же триста лет не превратили московитов в европейцев».108

В год провозглашения независимости в Украине вышел в свет роман Романа Иванычука «Орда». Название книги указывает не на Золотую Орду и татарские набеги, а на Россию как колонизатора Украины. В романе автор дискутирует с российским видением истории Украины и непосредственно полемизирует с взглядом Пушкина. Иванычук не скрывает, что на самом деле действие в его произведении происходит не в эпоху Мазепы, а во времена советской империи. «Пересказывая историю написания романа Иванычук использует свой опыт депутата Верховного Совета в переломный для Украины период – в 1990-1991 годах. Вымышленный мир «Орды» является абсолютной противоположностью той модели украинской истории, которая была навязана империей; это типичны пример анахроничного антиколониального дискурса: автор начал его … после распада империи. Однако невольник – хоть и освобожденный – далее пребывает в плену ненависти, поэтому не в состоянии стать действительно свободным. Объектом ненависти становятся не только вчерашние колонизаторы, но и – а может быть, прежде всего – те, кто сотрудничал с колонизатором».109

Историк Наталья Яковенко ставит диагноз этой болезни (поиски скрытой исторической правды, подпитываемые страстью разоблачения предателей): «это дилетантская мания переписывать историю, выискивая в прошлом все что угодно, кроме … самого прошлого».110 В основе подобных произведений – конструирование образа другого (России) как врага.

Образ России как источника зла, своеобразной антицивилизации,111 возникает в цикле статей Евгения Гуцало, которые на протяжении 1995 г. регулярно появлялись на страницах «Літературної України», а позже вышли в свет в издательстве «Просвіта».112  Автор, писатель, принадлежащий к поколению 1960-х годов, перенял хорошо известную стратегию описания России – она состоит в цитировании русских писателей и интеллектуалов и добавлении собственных комментариев. Новым в книге «Ментальность орды» стало стремление автора изобразить «менталитет» россиян как корень зла. В чувстве цивилизационного превосходства по отношению к могущественному соседу проявляется не только украинский комплекс, но и национальная мегаломания. Гуцало делает акцент на чужеродности и враждебности российской цивилизации по отношению к украинцам. В данном случае речь идет о «травматическом мышлении», о котором ранее писал Анджей Дравич, комментируя стереотипное поведение поляков, а также о попытке создать такой образ другого, который позволил бы максимально увеличить дистанцию от него. Мерилом интенсивности патриотических чувств здесь становится неприязнь к русским.113

Директор киевского Института украиноведения Петр Кононенко в книге «Свою Украину любите», после основательной лекции о нео-язычестве и роли «Велесовой книги» в формировании украинской нации, противопоставляет европейскую Украину азиатской России, и при этом добавляет: «Но «азиатами» могут быть не только те, кто живет в Азии или России. Скорее наоборот: классические азиаты – здесь, и не из чужих этносов, а «свои» – те, что воспитаны как «хахлы» – ужасное пугало».114 Приведенная цитата четко демонстрирует, как внешний враг превращается во врага внутреннего. В глазах Кононенко эта группа превращается в «пятую колонну», действующую во вред «настоящим» украинцам.115

Действительно, стратегии «ориентализма» работают и в рамках одного государства. Так в Польше для жителей Великопольши и Малопольши, с конца XVIII и до начала ХХ вв. пребывавших в составе, соответственно, Германской и Австрийской империй, характерно более высокомерное отношение к жителям «Конгрессовой Польши» («Царства Польского»), входившей в состав Российской империи.116 В украинской ситуации жители западных регионов, в первую очередь Галичины («украинского Пьемонта»), подчеркивают свою высокую национальную сознательность и большую европейскость в сравнении с жителями центральных областей (Приднепровья) и тем более южных и восточных, слишком долго пребывавших под властью «азиатской» России/СССР.

Однако в отличие от прочих стран Центральной, Восточной и Юго-Восточной Европы, в Украине существует также и «контр-ориентализм». Жители Юго-Востока («Новороссии») именно свой индустриализованный и урбанизированный регион, долгое время бывший форпостом черноморской и балканской политики Российской империи, считают наиболее развитым, претендующим на ведущую роль в Украине. С их точки зрения, центральные области и в наибольшей степени «Западная Украина» являются воплощением отсталости, аграрного хозяйства и крестьянской этно-культуры. Таким образом, с некоторой долей упрощения, ситуацию в Украине после 1991 г. можно охарактеризовать как противостояние двух внутренних ориентализмов. Если носители пост-колониального дискурса в своем «ориентализме» используют польские модели, снабдив их изрядной долей нативизма, то носители пост-имперского дискурса, опираются на ресурсы России/СССР. В системе мировоззрения последних «центром» являются Москва и Петербург, к которым гораздо ближе расположен Юго-Восток Украины, а Приднепровью и Галичине отведена роль крайней периферии. Именно из Москвы/Петербурга идут импульсы развития, прогресса, науки и масштабного вселенского проекта построения нового мира. Что всему этому могут противопоставить аграрные регионы Малороссии и Галичины, кроме казакофильства и народных традиций? И наоборот, с точки зрения «национал-демократов» и право-консервативных сил все эти «стройки века» не более чем «бездушные железки».

Прекрасной иллюстрацией этого противостояния может служить статья в «Литературной газете» за 1946 г., в которой более преданный «генеральной линии КПСС» автор критикует менее сознательных украинских коллег за проявления «буржуазного национализма»: «Видим только тополя, рощи, казацкие могилы непобедимых предков. А где же Днепрострой, тракторы на полях, могучая социалистическая промышленность? … Слишком много этих националистических фетишей, этой узкой национальной ограниченности, этой идеализации давно уже мертвого прошлого».117 По сути дела, мы видим ретрансляцию в современность старого противостояние между двумя группами писателей УССР – в большей или меньшей степени преданных КПСС. Поскольку в СССР писателям и поэтам была отведена важная роль в идеологической обработке масс, в эти массы транслировался образ писателей как «духовных поводырей народа». Украинские советские/пост-советские писатели и поэты претендуют на сохранение этого гипертрофированного статуса (привилегированного положения) и после 1991 г. Действительно, на заре становления независимой Украины некоторые из них, став депутатами Верховного Совета, сыграли важную роль в формировании нового канона национальной идентичности, сформированного из старых стереотипов. Проблема в том, что это противостояние не ограничивается узким кругом литературной богемы, а посредством масс-медиа выносится на широкое «обсуждение» и совпадает с историко-культурными отличиями регионов, наконец, оно цинично и целенаправленно используется политиками (региональными элитами/финансово-промышленными группами) в борьбе за власть. Противоположные группы политиков используют различные «заветные слова» и «места памяти» для манипулирования электоратом в «своих» регионах.

Если в период правления Л.Кучмы (1994-2004) формировался эклектический канон украинских исторических мифологем, включавший как элементы советского, так и национального канонов, то президент В.Ющенко (2005-2010) совершил резкий поворот в сторону пост-колониальной версии национального канона. «Роль национальных героев (а также национальных праздников) состоит в консолидировании общности посредством обращения к общим ценностям и конструирования общности символов. Сосуществование образцов несовместимых в сознании больших социальных групп приводит к обострению конфликтов: вместо того, чтобы консолидировать, герои углубляют разделение. Убеждение, что символы и национальные ценности должны быть общими для всего общества присуще видению государства и общества в национальных категориях».118

«Ориентализация» России в украинском пост-колониальном дискурсе не дает ожидаемых результатов – она не воспринимается большей частью населения Украины, не способствует преодолению комплекса неполноценности, наоборот, препятствует консолидации нации, усиливая противоречия между региональными идентичностями. Более того, всякое противопоставление/сравнение с Россией априори работает против независимой Украины. По мнению Игоря Яковенко, Российская империя/СССР могут быть отнесены к категории традиционных империй, корнями своими уходящих в средневековье. Традиционная империя – это попытка воплощения религиозной вселенской Идеи.119

Украина как национальное государство всегда проигрывает в сравнении с Россией как империей, поскольку Идея и земные интересы несопоставимы. Более того, независимость Украины воспринималась и воспринимается русскими как нарушение целостности Идеи, то есть разрушение ее совершенства, а значит осуждается как ересь. В этом смысле понятной становится анафема Русской православной церкви И.Мазепе, не совершавшему каких-либо преступлений против религии. Его выступление против Империи равнозначно бунту против Неба. Соответственно понятие «мазепинцы», три столетия функционирующее в российском имперском дискурсе, равнозначно определению «еретики».

Империя не имеет равных, она является воплощением небесного замысла. Империя неподотчетна никому кроме Неба. Ей позволено то, что не позволено нации, тем более бывшей провинции. Поэтому для русского менталитета характерно обожествление Государства, в то время как в западной цивилизации Церковь играла самостоятельную роль в отношениях с империей. Несопоставимы проекты империи и нации. Империя безгранична (в идеале она вселенская), нация – это всегда отгораживание некой более-менее однородной этнической территории. Случай Украины показывает, что отгораживание определенной этнической территории не срабатывает, ибо традиционная до-модерная этническая территория не совпадает с современными границами государства.

Более того, «традиционное общество существует искони. Оно не распалось на индивиды и не пережило собирание заново, в чем и состоит процесс рождения нации».120 В Украине так и не произошло этого распада на индивиды (есть атомизация) и уж точно не было собирания заново. В Украине все еще весьма сильны региональные идентичности и клановые связи, определяющие как политические и экономические процессы, так и жизненные стратегии «простых украинцев».

 «Национальное государство, в значительной мере конституированное идеями общественных интересов, по крайней мере, не предполагает конфликта между государством и этнической целостностью, сформировавшей данное государство. Национальное государство для того и создавалось, так и задумывалось, чтобы максимально сгладить, свести на нет любой конфликт между обществом и государством».121 В случае Украины приходится констатировать, что национальное государство так и не возникло. Ибо государство (политическая элита) неподотчетна обществу и не отражает его интересов, но действует исключительно в своих корпоративных интересах. По сути, это отколовшаяся провинция империи, возглавляемая бывшей локальной имперской бюрократией («креолы» М.Рябчука), которая, на данном этапе, в своей риторике использует этно-центричную модель этатизма. Модель эта не воспринимается как иноэтничными гражданами и носителями пост-имперской ностальгии, так и сторонниками гражданского общества. Она популярна в основном в наиболее консервативной части традиционного общества – среди жителей сел и небольших городов Западной Украины. В этом же и одна из причин неприятия Украины Л.Кучмы как носителями традиционных этнических ценностей (они чувствовали неискренность его половинчатого «этно-национализма»), так и сторонниками гражданского общества.

Поскольку традиционная Империя предполагала включение в себя и растворение в себе украинцев и белорусов, то русские/великороссы не воспринимали их как колонии, а себя как колонизаторов, но как освободителей и предводителей («старший брат»). Империя предлагала интеграцию и совместное участие в имперском проекте по осуществлению универсальной идеи (византийско-православной или коммунистической), а не изоляцию православных славян не-великороссов (что характерно для модерных колониальных империй с национальным государством в качестве метрополии и заморскими владениями). В иной ситуации находились кавказцы, мусульманские народы Поволжья и, в еще большей степени, жители Средней Азии и народы Сибири.

В классической колониальной ситуации (например, британской) суть отношений между метрополией и колонией можно выразить в следующей фразе: «вы не такие как мы и никогда не станете такими как мы, поэтому мы вами управляем для вашего же блага или просто потому, что сами вы не можете собой управлять» (вот что так задело М.Ломоносова в норманнской теории немецких академиков). В случае с Украиной и Беларусью власти Российской империи, а затем и СССР (правда, в более завуалированной форме) декларировали: «вы такие же как мы, вы часть триединого русского народа, и вам нужно отказаться от оставшихся отличий (в СССР – в рамках новой исторической общности – советского народа)». В ответ, от представителей национального движения, звучало: «Нет, мы будем культивировать наши отличия».

 

Рустификация versus русификация

В политической риторике президента В.Ющенко ключевыми словами являются «вернуться», «вспомнить», «разбудить», «возродить». Речь идет как о возвращении «к корням», возрождении народных традиций, пробуждении нации и восстановлении «исторической правды» после столетий колониального гнета, так и о «возвращении в Европу», «где мы всегда были». Эта позиция вызывает откровенное неприятие у носителей пост-имперского дискурса. Если Украина 350 лет была колонией России и СССР, как тогда может идти речь о «возвращении» в Европу, «где мы были всегда». Где же мы все-таки были, в Европе или в колониальном иге? – спрашивают они. Таким образом, виктимизация прошлого вступает в явное противоречие с декларируемыми евро-интеграционными планами, ибо Европейский Союз это клуб успешных стран с высокими стандартами жизни, а не бывшие колонии.

Гипертрофированная виктимизация откровенно диссонирует с попытками конструирования «славного прошлого» (создание мифологии былого величия, по Эве Томпсон). Трипольская культура IV-III тыс. до н.э., которой до 1991 г. интересовались исключительно археологи, постепенно превратилась в одну из важнейших составляющих нового национального мифа. Особого размаха культивирование мифа о «трипольцах» как прото-украинцах достигло в годы президентства В.Ющенко – обладателя коллекции трипольских древностей и популяризатора культуры медного века как в Украине, так и за рубежом. После 1991 г., когда была снята цензура, стала множиться откровенно анти-научная литература, продуцировавшая старые и новые мифы. Их авторы, преимущественно писатели и журналисты, приписывали украинцам все возраставшую роль в развитии человечества вплоть до основания Трои, Рима, Иерусалима, цивилизаций древнего Египта и Месопотамии.122

Возрождение украинской культуры, понимаемой в категориях до-модерной традиционной культуры крестьянства, проявляющееся в патронаже государством многочисленных фольклорных и этнографических фестивалей, народных промыслов и т.п., вместо развитии науки, модернизации производства и создания 5 млн. новых рабочих мест, обещанных в предвыборной программе В.Ющенко в 2004 г., вызывает нескрываемый сарказм у противников пост-колониального дискурса. Они обвиняют «национал-демократов» в политической несостоятельности, которую те пытаются прикрыть сознательной архаизацией украинства. «Патриотизм по Сократу, требующий «постоянного критического анализа с намерением сделать эту страну как можно более успешной», для них смерти подобен. В успешной стране эта «элита» обречена на прозябание, соответствующее их умственным, нравственным и духовным способностям. При наличии полного отсутствия всего этого, в чем мы ежедневно убеждаемся. Поэтому их патриотизм – это вышиванки, «боевой гопак», трипольско-арийское прошлое, «виключно українська мова», набор страданий, наковырянный из прошлого, и героизация предателей».123 Если вынести за скобки некоторую желчность, присущую подобным инвективам, то следует признать определенную объективность данного диагноза и перестать удивляться неприязни «бело-голубого» и «красного» электората к «национал-демократам» и тем более консерваторам-нативистам.

На этом фоне официальная глорификация «Гетманщины» как идеального украинского государства, погибшего в результате экспансии Российской империи – это не просто конструирование «утраченного золотого века», характерное для многих национальных проектов (Энтони Смит: «Массово-мобилизационный этнический национализм создает политическую нацию по образцу ее вероятного исторического истока»). В украинском случае, это легитимизация современного общественного устройства. В реальной, а не мифологизированной, Гетманщине существовала постоянно расширявшаяся пропасть между казацкой старшиной и низами, процветали коррупция, кумовство и правовой произвол (черты, легко узнаваемые в современной Украине). «Казацкая демократия» осталась только в народных думах, а выборы свелись к фикции. В итоге, казацкая старшина при поддержке имперских властей закрепостила собственный народ, а затем влилась в господствующее сословие империи наравне с русскими дворянами. Целенаправленная глорификация Гетманщины в официальном дискурсе только уводит Украину от демократии. «Какого мы бы хотели Президента Украины? А никакого! Поскольку считаем, что Украине нужен не Президент, а всенародно избранный ГЕТМАН. … Вперед – назад – к Гетманату!»124

Следует признать, что речь идет не о модернизационном проекте нации, а о нативистском (nativity), с характерными для него архаизацией, изоляционизмом и рустификацией. Нативизм активизировался на рубеже 1980-1990-х гг. и все еще претендует на ведущую роль в украинском проекте. По мнению польской исследовательницы Оли Гнатюк, народническая традиция, хоть и видоизмененная под влиянием соцреализма, но живая в украинской культуре, требовала искать настоящие ценности в народе – в народной традиции, отождествляемой с национальной. «Село и дальше считали сокровищницей древней, традиционной культуры; ему приписывали сохранение «настоящего духа», «аутентичности» и его противопоставляли советизированному городу, где тщетно было бы искать украинскую традиционную культуру. Повседневный опыт эту интерпретацию, казалось бы, подтверждал: индустриализованные города в Украине, в частности в Восточной и Центральной, жили современной жизнью, далекой от традиционной. В условиях советского государства индустриализация означала не только модернизационные изменения со всеми возможными негативными чертами, такими как угроза окружающей среде и существованию человека. Она означала еще и обязательную русификацию вследствие управляемых, по крайней мере отчасти, демографических процессов. Поэтому модерность (в узком смысле – урбанизацию и индустриализацию советской эпохи) начали отождествлять с русификацией».125 Нативизм приводит к изоляционизму и анти-оксидентализму – критике либерально-демократических ценностей Запада.126  Может ли такая Украина «возвращаться в Европу», «где мы всегда были»? И примет ли ее такую Европа? Вопросы риторические. «Возвращение в Европу» и «возвращение в село» это не одно и тоже.

Несостоятельность нативистского проекта нации очевидна и сторонникам модернизации, разочаровавшимся в «национал-демократах». Украинские правые силы не создали новых идей и остались со старыми идеями, сформулированными несколько десятилетий назад и признанными в Европе неактуальными, анахроничными.127 Эту правую риторику отчасти переняла и администрация Л.Кучмы. «Произошло даже нечто неожиданное – создан альянс: некоторые писатели, связанные с правыми силами, заняли должности советников правительства. … можно утверждать, что неприязнь к модернизации и популизм вызывают именно желание сохранить привилегированную социальную позицию (пусть и в символической сфере). Ибо глубинная модернизация непременно пошатнула бы позицию сегодняшней элиты, в то время как популизм эту позицию укрепляет (по крайней мере, в кратковременной перспективе)».128

Культивируя украинскую культуру как фольклорно-этнографическую крестьянскую традицию, «национал-демократы» и нативисты продолжают проект «ориентализации» собственного народа, начатый «малороссийскими романтиками» и «будителями-народниками» еще в первой половине ХІХ в. Тем самым они превращают украинский проект в анти-модернизационный и неуспешный, что делает его удобной мишенью для критики. Более того, приходится признать, что именно такой «ориентализированный народ» как «внутренняя колония» и нужен нынешним элитам Украины независимо от их «цвета». Предлагаемый самопровозглашенными «национал-демократами» проект не имеет ничего общего ни с модерной нацией, ни с демократией. Возвращение к традиционному архаичному неменяющемуся состоянию, означает отсутствие изменений в настоящем. Культивирование образа колониального прошлого, народа, страдающего под гнетом, трагических и безуспешных попыток изменить жизнь к лучшему, легитимизирует бесправное и полунищенское существование большинства граждан современной Украины. Сохранить Украину в неопределенном состоянии «между», означает для нынешних элит сохранить власть над аморфным и легко манипулируемым обществом.

Если в советской культуре, пропаганде, историографии культивировались идеи прогресса, развития, движения в будущее, то для большинства пост-советских государств характерно ощущение некоего безвременья, наступившего в 1991 г. Ощущение возвращения в статичное до-модерное состояние. «В западной советологии/русистике … возникает образ неменяющегося инертного общества, живущего в вечно длящемся прошлом, каким бы оно ни было – краснознаменным или увенчанным двуглавым орлом. Но вернемся в постсоветскую Россию. Аморфный, неопределимый, слабо поддающийся описанию шизофренический ориентализм явочным порядком занял место исчезнувшей с крахом СССР идеологии. Прежде всего, это проявилось в исчезновении исторического сознания. Иван Грозный, Сталин, Гагарин и Пушкин сейчас существуют в голове россиянина как нечто одновременное, даже, пожалуй, вечное. История свернулась в круг и превратилась в миф о вечно могучем государстве, бескрайних просторах, великой культуре и коварных врагах. … Эта шизофрения создает собственные понятия и, опираясь на них, - культурные, образовательные и политические институции, не снившиеся героям книги Эдварда Саида. Одно из таких понятий – «духовность», которой наделяет себя современный россиянин. «Духовность» - столь же неизменный атрибут России, как «нега», «лень» и «жестокость» были обязательными принадлежностями Востока для западного человека Нового времени (и отчасти остаются таковыми). Рационально определить эту «духовность» невозможно, что признают все; тем не менее, в стране создаются многочисленные институты и центры по ее изучению и пропаганде».129

Подобная ситуация с навязыванием обществу образа вечно длящегося прошлого характерна и для Украины. Как заявил В.Ющенко в интервью радиостанции «Эхо Москвы»: «История Украины – это история борьбы за независимость Украины. И поэтому каждое событие 20 лет назад, 500 лет назад, имевшее отношение к постановке вопроса, к прогрессу относительно национальной независимости – это наша страница истории. Это не история против России или против литовцев или поляков. Это наша собственная история. Пусть неудачная. И поэтому те люди, которые боролись за независимость Украины – это наши герои».130

Таким образом, история Украины представляется как линия идущая от Киевской Руси через столетия безгосударственности к обретению независимости. Круг замыкается в 1991 г. История заканчивается, поскольку достигнута ее цель – независимость. Многовековая эпоха безгосударственности между этими двумя точками представляется чем-то однородным – нет разницы между событиями, имевшими место 20 или 500 лет назад, речь всегда идет о борьбе и о борцах за независимость.  Все эпохи – это эпохи колониального угнетения, и все деятели занимались одним и тем же – боролись за государственность (миф о постоянно возрождающемся народе, его вечной борьбе за собственную государственность, великой культуре и коварных врагах). Исчезает разница между князем Свидригайлом Ольгердовичем (1370-1454), Михаилом Глинским, Северином Наливайко (†1597), Богданом Хмельницким (1595-1657), Иваном Мазепой (1640-1709), Михаилом Грушевским (1866-1934), Симоном Петлюрой (1879-1927), Степаном Бандерой (†1957) и Вячеславом Чорновилом (†1999). Все они в равной мере выступают как борцы за независимость. Получается образ вечно длящегося прошлого, историю как череду перемен вытесняет этнология, описывающая статичное состояние общества, понимаемого как монолитная структура, наделенная фольклорно-этнографическими чертами. Эта неменяющаяся вечно эксплуатируемая структура – крестьянство – наиболее удобный объект для описания прошлого в категориях колониального прошлого. Действительно, крестьянство в Речи Посполитой, Российской империи и СССР всегда являлось «внутренней колонией». Казачество превращается в передовой отряд крестьянства – воплощение анти-колониальной борьбы. С ХІХ века место казачества занимают будители-интеллигенция-диссиденты. Под их пером украинская нация отождествляется с «народом», то есть с крестьянами, и превращается в «крестьянскую нацию».131 Задачей Украинской народной республики (УНР), провозглашенной в 1918 г., объявлена «ликвидация остатков колониального прошлого, возвращение к историческим и этнографическим традициям казачества».132  Украинцы в прошлом наделяются неизменными качествами (традициями), носителями которых остаются до сих пор их потомки. М.Мудрый приводит цитату, характерную для многих современных учебников: «До сегодняшнего дня продолжают свое существование среди украинского народа обычаи и традиции Запорожской Сечи».133

«Народу» приписываются черты, выделяющие его среди прочих европейских наций. Наоборот, всякое соответствие украинцев норме (в прошлом) игнорируется носителями пост-колониального дискурса. В прошлом «народ» лишен элиты (шляхты/дворянства), которая неизменно его предает. «Крестьянская нация» лишена среднего класса и городов (М.С.Грушевский в 5-м томе «Истории Украины-Руси» постулировал тезис об оторванности городов от населения «земли» из-за распространения магдебургского права в XIV-XVI вв.). Лишен «народ» и европейского образования – иезуитские школы, появившиеся на украинских землях в конце XVI – первой половине XVII вв., описываются как нечто чужеродное и априори негативное, как инструмент колонизации, хотя там учился Богдан Хмельницкий, а их структура и методы обучения были воспроизведены в Киево-Могилянской академии.134 «Народнический, а затем соцреалистический канон исключал целые слои традиции, чтобы приспособить к нуждам идеологии то, что было признано аутентичной (как антитеза искусственной) традицией, то есть такой, которая уходит корнями в народную культуру; поэтому не только прервались связи с наследием средиземноморской культуры, а и обеднела и ослабела сама культура. В свою очередь, усилились анти-шляхетские (в частности анти-польские) фобии, а также негативное отношение к городу и горожанам. Как следствие, в ХХ веке возникает анти-оксидентализм».135

Следует отметить, что правящая элита «Малороссии» с конца XVIII в. и до 1917 г. и новая элита УССР  была интегрирована в правящий класс империи и СССР. Оппозиционная часть русской интеллигенции в Российской империи в своей деятельности использовала такие ресурсы как Разин, Пугачев, русский бунт, сельская община как ячейка социалистического общества, украинские «будители» – казацкий миф, уникальные черты украинского народа (этно-культура) в первую очередь связь с родной природой, земледелием и эгалитаризм.

Пост-колониальный дискурс жертвы приходит в противоречие с жизненным опытом многих украинцев. В РСФСР они не воспринимались как «другие» (если говорили на русском языке). В среднеазиатских и кавказских республиках украинцы и белорусы воспринимались как русские (зачастую и сами себя так позиционировали). В армии была та же ситуация. Офицерский корпус состоял преимущественно из русских, украинцев, белорусов и издавна лояльных татар. Особая ситуация характерна только для галичан, не имевших длительного опыта совместного проживания в одном государстве с русскими. В Западную Украину советизация пришла уже в готовом виде в 1939 и 1945 гг., в ходе Второй мировой войны, сопровождалась репрессиями  и  поэтому воспринималась значительной частью населения как оккупация.

Во Второй Речи Посполитой (1918-1939) Галичина и Западная Волынь оказались на положении полу-колонии – «Польша В» (то есть территории второго сорта). Это дало импульс развитию анти-колониального национально-освободительного движения. «Колониальные империи эксплуатируют подчиненные территории; здесь содержится элемент самоотрицания, саморазрушения, поэтому их век не слишком долог. Сочетание национального государства, конституированного полноправными индивидами, и бесправных колониальных владений несло в себе противоречие».136 Межвоенная Польша рассматривалась поляками как возрожденная Первая Речь Посполитая, но при этом, вместо общей для всех Идеи осуществлялась попытка этно-культурной ассимиляции украинцев. Т.е. здесь мы видим элементы и национального государства и колониальной империи, осложненные до-модерной традицией и историческими мифами.137

Тезис о колониальном прошлом не воспринимается большинством украинцев: «Найдем ли мы даже сегодня много украинцев, которые считали бы себя жителями многовековой колонии? А как быть со стереотипом, что колониализм ограничивается только небелыми неевропейцами? Таким образом, термин «колония» по отношению к Украине сам по себе ничего не объясняет».

Украина это не заморская территория, с другой расой и религией. Правители России не старались подчеркнуть отличия и тем самым обосновать свое господство, а наоборот стремились интегрировать малороссов/украинцев в состав титульного народа империи. Та же политика проводилась и в СССР. Всячески пропагандировался культ Богдана Хмельницкого как объединителя и маргинализировался образ Ивана Мазепы как неудачного сепаратиста, не нашедшего поддержки у народа. Именно украинское Приднепровье с Киевом считалось историческим ядром формирования русского этноса и государственности и занимало одно из центральных мест в русском национальном мифе. Украинцам было предложено на равных правах стать частью богоизбранной русской нации (советских людей – строителей светлого будущего). Их отказ удивлял и до сих пор удивляет великороссов, поэтому объясняется как внешняя интрига – польская, австрийская, немецкая, наконец, американская.

Украина была колонией в смысле невозможности реализации проекта национального государства в рамках империи, но не в экономическом или социальном отношении. Она была колонией в осознании психологического дискомфорта тех, кто этот проект хотел реализовать (но, как правило, оставался в меньшинстве). Это «национально-сознательная интеллигенция»/диссиденты и те, кто с оружием в руках, боролся за национальное государство в 1918-1920 и 1942-1950 гг. Это активное меньшинство пыталось навязать свое видение ситуации и ощущение психологического дискомфорта пассивному большинству, в частности и через исторические нарративы, начиная с народников второй половины ХІХ в. Якобы весь народ (за исключением немногих предателей) всегда боролся с угнетателями за освобождение и создание своего государства. Большинство украинцев, однако, не чувствовало себя юридически ущемленными в сравнении с представителями тех же сословий великорусской народности: равными правами и возможностями обладали малороссийские и великорусские дворяне, малороссийские и великорусские мещане и т.д.

У самих обитателей «прошлого» не было восприятия себя как колонии или чего-то экзотического. Например, канцелярист Семен Дивович в поэме «Разговор Малороссии с Великороссией» (1762) не противопоставляет провинцию/колонию империи/метрополии, но уподобляет/приравнивает обе Руси (в случае со старыми чинами малороссиян и новыми великороссов, заимствованными с запада, в случае с воинской славой тех и других и служением общему монарху и т.п.). Нет колониального самоуничижения и в «Энеиде» Ивана Котляревского (1798). Он одевает казаков в античные одежды (или, точнее, троянцев/римлян в казацкие), а не в их собственные, таким образом, вставляя их в рамки ренессансного и барочного мэйнстрима, в стиле уходящих канонов до-модерной культуры. И позже, в ХІХ веке, малороссийские дворяне считали себя созидателями империи, а не ее рабами.138

В большинстве исторических гранд-нарративов ничего или очень мало сказано о внутреннем устройстве империй, как функционировал бюрократический аппарат, каким было участие украинцев в расширении и управлении империи, развитии ее культуры и идеологии. Политика империи на украинских землях представлена как вмешательство извне вне всякой связи с системой управления, внутренней ситуацией в метрополии и столице, внешнеполитической активностью империи. Исключен антропологический фактор,139 наоборот, империя представлена как монолит, без борьбы различных течений внутри правящего класса, интриг, частных интересов и т.п. Империя деперсонифицирована. Упоминаются только монархи. Изредка губернаторы, почти никогда полководцы, завоевавшие Новороссию, причем, если упоминаются, то исключительно в негативном свете. Нет характеристики имперских деятелей. Описывая империю именно таким образом, украинские историки невольно превращают ее в Империю, в некий Абсолют, в Идею, тем самым сохраняют трансцендентную зависимость истории Украины от Империи.

Борьба с империей (анти-колониализм), продолжающаяся после 1991 г. (даже активнее, чем до 1991 г.) на страницах право-консервативных изданий и произведений писателей-нативистов, свидетельствует о том, что Украина все еще находится в системе координат империи, вместо того, чтобы заняться творческим созиданием национального государства. Этот феномен можно назвать затянувшимся прощанием с империей. Характерен он для многих представителей старшего поколения пост-советской культурной и отчасти политической элиты, занимавших комфортабельную нишу в УССР, а теперь изображающих из себя «валленродов» и в своих речах и сочинениях бичующих «манкуртов» и «янычар», сотрудничавших с «империей зла».

Мифологическое сознание значительной части населения воспринимает и репродуцирует идущие от элит посылы: пост-колониальные – «все беды от советов/империй» и «нам мешает жить рука Москвы», и пост-имперские – «в СССР было хорошо» и «нам мешают жить националисты/галицкие сепаратисты». Вот всего лишь два образчика: «Украинцам мешают быть независимыми 350 лет рабства. Эти 350 лет воспитали много манкуртов, янычар, отщепенцев, «не помнящих родства».140  «Мы вместе с народом России являемся наследниками всех наших великих побед и достижений. И если галичане веками жили под польским и австрийским гнетом и не смогли добиться без русского брата (по их версии – оккупанта) освобождения, то у нас богатый опыт объяснить непонятливым любителям управлять нами, на чьей стороне правда и как мы хотим жить на своей земле».141

Согласно определению Игоря Яковенко: «Нация — этап развития этноса, характеризующийся массовым становлением автономной личности, секуляризацией сознания и культуры (доминированием секулярных форм сознания), формированием гражданского общества и национального государства. Одна из ведущих функций такого государства — быть механизмом реализации национальных интересов».142 Таким образом, нация является результатом процесса модернизации.

В Восточной Европе, в том числе и в Украине, заметно определенное сопротивление модернизации на всех этапах. Так, львовский историк Ярослав Грыцак обращает внимание на нежелание украинских крестьян переселяться в города, превращавшиеся в промышленные центры во второй половине ХІХ – начале ХХ вв., и предпочитавших эмиграцию в Сибирь и на Дальний Восток, где они продолжали заниматься сельским хозяйством. Поэтому (а не в силу имперских происков) на украинских землях пролетариат формируется преимущественно за счет переселенцев из центральных губерний России.143 Российский историк Владимир Булдаков склонен рассматривать революцию 1917 г. именно как реакцию традиционного (крестьянского) общества – реакцию отторжения формировавшегося в результате реформ 1860-х годов буржуазного общества.144 Пассивное сопротивление модернизации (неуклюжей и непоследовательной) на разных уровнях продолжилось и после 1991 г. Марьян Мудрый отмечает характерные для многих современных учебников по истории Украины «консервативно-романтические иллюзии, своеобразные причитания по поводу негативного влияния промышленного переворота на украинский народ. Я вижу в этом некий анахронический культ традиционализма, взгляд на украинцев как на нацию, которая сама не в состоянии включиться в общеевропейские процессы».145  Массовые протестные акции ноября-декабря 2004 г., известные как «Оранжевый майдан», можно также рассматривать и как социально-психологический взрыв, как неприятие жестокой (экспортно-ориентированной) и лицемерной кучмистской модернизации. Проявлениями пережитков до-модерного сознания в современной Украине (как и во многих пост-советских государствах) можно считать следующие черты: привычка к патернализму государства; ожидание мессии; неготовность нести индивидуальную ответственность; неумение самостоятельно принимать решения; желание жить сегодняшним днем, вместо проектирования на перспективу. Пережитки эти характерны для значительной части как «оранжевого», так и «бело-голубого» электората.

***

Гипертрофированное внимание к прошлому, его виктимизация и одновременное культивирование архаичных черт этно-культуры, на фоне множества нерешенных проблем социально-экономического плана и нарастающее отставание Украины от ЕС, порождает только раздражение большей части украинского общества.146 Австрийский историк А.Каппелер в 1994 г. обращал внимание коллег на то, что использование истории в конструировании нации должно быть максимально продуманным и равноудаленным от мифологем противопоставления: «Молодое украинское национальное государство стоит перед сложным заданием создать новую интеграционную идеологию. Именно истории принадлежит центральная роль в создании идентичности. Мне кажется, что упрощенный тезис украинско-российского антагонизма тут мало подходит. Решению актуальных политических проблем в большей степени будет способствовать дифференцированная и научная разработка истории украинско-российских отношений, выходящая за пределы тезисов о «дружбе народов» или «вражде народов».147 Говоря о новых украинских мифах Ярослав Грыцак отмечал: «существует риск, что они оттолкнут русскоговорящую половину украинского населения, которая их не разделяет или не верит в них».148 По мнению Владимира Кравченко, исторические мифы разделяют украинское общество: «Сегодня в сознании многих людей Б.Хмельницкий, как и раньше, продолжает «бороться» с И.Мазепой, Россия спешит спасать православных украинцев от коварного Запада и римского папы ... другая часть общества при этом изо всех сил «возвращается» в Европу и противостоит российской экспансии, мужественно бросая в лицо своим очередным угнетателям длинный список их злодеяний».149 Более категоричен Игорь Торбаков: «Одной из главных задач, стоящих сегодня перед украинским историками, является интеграция советского периода в единую схему украинского исторического процесса. Успешное решение этой задачи поможет в итоге и формированию некой объединяющей всех граждан Украины национальной идентичности. Сейчас такие исторические проблемы, как Украинская революция 1917-1920 гг., вторая мировая воина, деятельность ОУН-УПА скорее разделяют, чем объединяют, людей».150  Однако этой интеграции так и не произошло. Советский период истории Украины рассматривается как самый трагический этап ее прошлого. Связанные с имперским и советским периодами «места памяти», столь важные для идентичности жителей Юго-Востока, игнорируются пост-колониальным дискурсом на всех уровнях. Проявлением недовольства подобной политикой памяти стало откровенно враждебное восприятие «оранжевой революции» 2004 г. населением Юга и Востока Украины, и за последующие 5 лет не сделано практически ничего, для того, чтобы ослабить это противостояние. Как отметил киевский историк Владислав Верстюк на семинаре, посвященном переосмыслению учебников по истории Украины (19-21 октября 2007 г.): «сегодняшнее деление Украины на условные «восток» и «запад» является, в определенной степени, и следствием того, что наш разговор опоздал на 15 потерянных лет».151 

 Ноябрь   2009

Александр ОСИПЯН – кандидат исторических наук, доцент кафедры истории и культурологи Краматорского экономико-гуманитарного института

Стаття впервые опубликована в журнале: Перекрестки (Вильнюс). 2010. №3–4.

 

 


 

    1.   Zarycki, Tomasz. Uses of Russia: The Role of Russia in the Modern Polish National Identity// East European Politics and Societies. – 2004. – Vol.18. – No.4. – P.595-627.
    2.   Попытки гиперболизации и демонизации этого влияния (украинское движение как «польская интрига» в рамках «теории заговора») или же наоборот его преуменьшения или отрицания (изоляционизм), по нашему мнению являются дополнительным аргументом в пользу того, что подобное влияние все-таки существовало и зачастую осознавалась всеми сторонами этого процесса.
    3.   Относительно истоков этого процесса см., например: Snyder, T. The Reconstruction of Nations: Poland, Ukraine, Lithuania, Belarus, 1569-1999. – New Haven and London: Yale University Press, 2003. – 367 p.
    4.   Zarycki, Tomasz. Uses of Russia. – P.599.
    5.   Сміт, Ентоні. Національна ідентичність/ Пер. з англійської П. Таращука. – К.: Основи, 1994. – 224 с.; Smith, Anthony D. History and National Destiny: Responses and Clarifications// Nations and Nationalism. – 2004. – Vol.10. – №.1-2. – P.195-209.
    6.   Андерсон, Бенедикт. Воображаемые сообщества. Размышления об истоках и распространении национализма/ Пер. с англ. В. Николаева; Вступ. ст. С. Баньковской. – М.: «КАНОН-пресс-Ц», «Кучково поле», 2001. – 288 с.
    7.   Саїд, Едвард. Орієнталізм. – К.: Видавництво Соломії Павличко «Основи», 2001.
    8.   Томпсон, Ева. Едвард Саїд і польське питання. Проти культурної неспроможності периферії [http://vpered.wordpress.com/2009/05/31/]; Кобрин, К.Р. От патерналистского проекта власти к шизофрении: «ориентализм» как российская проблема (на полях Эдварда Саида) // Неприкосновенный запас. Дебаты о политике и культуре. – 2008. – №3 [http://magazines.russ.ru/nz/2008/3/kk5.html]
    9.   Грыцак, Я. Украинская историография: 1991-2001. Десятилетие перемен// Ab Imperio: исследования по новой имперской истории и национализму в постсоветском пространстве. – 2003. – №2 [www.abimperio.net]; Касьянов, Г. Ще не вмерла українська історіографія// Критика. – 2002. – №4; Касьянов, Г. Современное состояние украинской историографии: методологические и институциональные аспекты// Ab Imperio. – 2003. – №2; Кравченко, В. Переяславський комплекс української історіографії. Український гуманітарний огляд. – 2003. – №9. – С.122-148; Кравченко, В.В. Бой с тенью. Советское прошлое в исторической памяти современного украинского общества// Ab Imperio. – 2004. – №2. – С.329-368; Кравченко, В.В. Україна, імперія, Росія… Огляд сучасної української історіографії// Український гуманітарний огляд. – 2004. – №10. – С.115-154; Пироженко, Віктор. Легенди та міфи української історії// Історія в школі. – 1997. – №10-11 [http://www.ukrhistory.narod.ru/texts/pirozenko-1.htm]; Плохій, С. У пошуках «золотого віку» України// Критика. – 2004. – №4. [www.krytyka.kiev.ua]; Русина, О. “Дикі танці”// Критика. – 2005. – №6 [www.krytyka.kiev.ua]; Семенов, А. Дилеммы написания истории империи и нации: украинская перспектива// Ab Imperio. – 2003. – №2; Яковенко Н.М. Кілька спостережень над модифікаціями українського національного міфу в історіографії// Дух і Літера. – 1998. – №3-4. – С.113-124; Яковенко, Н.М. Одна Кліо, дві історії// Критика. – 2002. – №12 [www.krytyka.kiev.ua]; Яковенко, Наталя. Польща та поляки в шкільних підручниках історії, або відлуння давнього й недавнього минулого// Паралельний світ. Дослідження з історії уявлень та ідей в Україні XVI-XVII ст. – К.,  2002. – С.366-379; Яковенко, Н.М. Карфаген застарілих догм// Сучасність. – 2008. – №5. – С.53-57.
    10.   Samsonowicz, Henryk. History in Myths// Acta Poloniae Historica. – 2005. – Vol.91. – P.5-23; Tazbir, Janusz. The Bulwark Myth// Acta Poloniae Historica. – 2005. – Vol.91. – P.73-107; Wapinski, Roman. Old and New Myths in 20th Century Poland// Acta Poloniae Historica. – 2005. – Vol.91. – P.109-131; Wierzbicki, Andrzej. From Historiography to Mythography?// Acta Poloniae Historica. – 2005. – Vol.91. – P.133-151.
    11.   Артог Ф. Типы исторического времени: презентизм и формы восприятия пришлого// Отечественные записки. – 2004. – №5 [http://magazines.russ.ru/oz/2004/5]; Вельцер Х. История, память и современность прошлого. История как место политической борьбы// Неприкосновенный запас. Дебаты о политике и культуре. – 2005. – №2-3 (40-41). – С.28-35; Гнатюк, Оля. Прощання з iмперiєю: Українськi дискусiї про iдентичнiсть / Авторизований переклад з польської. – Київ: Критика, 2005. – 528 с.; Джадт Т. “Места памяти” Пьера Нора: Чьи места? Чья память?// Ab Imperio. – 2004. – №1. – С.44-71; Зарецкий Ю. История, память, национальная идентичность// Неприкосновенный запас. Дебаты о политике и культуре. – 2008. – №3 [http://magazines.russ.ru/nz/2008/3/za4.html]; Лангеноль А. Официальные визиты. Интернационализация прошлого. Память как место политической борьбы// Неприкосновенный запас. Дебаты о политике и культуре. – 2005. – №2-3 (40-41). – С.209-217; Нора П. Франция – память/ Пер. Д.Хапаевой. – СПб., 1999; Нора П. Всемирное торжество памяти// Неприкосновенный запас. Дебаты о политике и культуре. – 2005. – №2-3 (40-41) [http://magazines.russ.ru/nz/2005/40-41]; Торбаков, Игорь. Историческая наука как инструмент формирования новых государств //Независимая газета. – 1996. – 20 окт. [http://www.ukrhistory.narod.ru/texts/torbakov-1.htm]; Яковенко, Игорь. От империи к национальному государству (Попытка концептуализации процесса)// Полис. – 1996. – №6 (36). – С. 117-128 [http://www.izbornyk.org.ua/rizne/igyak.htm]; Burke P. Varieties of Cultural History. – Cambridge: Polity Press, 1997; Velychenko, Stephen. The Issue of Russian Colonialism in Ukrainian Thought// Ab Imperio. – 2002. – №1. – С.323-366.
    12.   Греченко В.А. Історія України. Модульний курс Текст: навч. посібник. – Харків: Торсінг плюс, 2009. – 384 с.; Бойко О.Д. Історія України: Навч. посіб. 3-тє вид., вип., доп. – К.: Академвидав, 2007. – 688 с.; Білоцерківський В.Я. Історія України: Навчальний посібник. 3-тє вид. – К.: Центр учбової літератури, 2007. – 536 с.; Історія України: Навчально-методичний посібник для семінарських занять/ В.М.Литвин, А.Г.Слюсаренко, В.Ф.Колесник та ін..; за ред. В.М.Литвина. – К.: Знання-Прес, 2006. – 460 с.; История Украины. Учебное пособие для студентов учетно-финансового факультета Донецкого госуниверситета. – Донецк: «КИТИС», ДонГУ, 1999. – 250 с.; Історія України: нове бачення. 2-ге вид. / В.Ф.Верстюк, О.В.Гарань, О.І.Гуржій та ін.; під ред В.А.Смолія. – К.: Альтернативи, 2000. – 464 с.; Історія України/ Керівник авт. кол. Ю.Зайцев. – Львів: Світ, 1996. – 488 с.; История Украинской ССР. Краткий очерк. – К.: Наук. думка, 1982. – 543 с.
    13.   Речи и интервью президента В.Ющенко, доступные на его официальном сайте [www.president.gov.ua], мониторинг выпусков новостей на телеканалах «Перший», «Интер» и ICTV в период с ноября 2008 по октябрь 2009 гг., а также предвыборные программы, материалы политической агитации и публицистика различных политических сил.
    14.   Історія України: Навчально-методичний посібник для семінарських занять/ В.М.Литвин, А.Г.Слюсаренко, В.Ф.Колесник та ін.; за ред. В.М.Литвина. – К.: Знання-Прес, 2006. – С.10-11.
    15.   Здесь и далее выделено нами.
    16.   Білоцерківський В.Я. Історія України: Навчальний посібник. – К.: Центр учбової літератури, 2007. – С.3.
    17.   История Украинской ССР. Краткий очерк. – К.: Наук. думка, 1982. – С.136.
    18.   Там же. – С.155.
    19.   Пироженко, Віктор. Легенди та міфи української історії// Історія в школі. – 1997. – №10-11 [http://www.ukrhistory.narod.ru/texts/pirozenko-1.htm]
    20.   Касьянов, Г. Современное состояние украинской историографии: методологические и институциональные аспекты// Ab Imperio. – 2003. – №2.
    21.   Пироженко, Віктор. Ук. соч. [http://www.ukrhistory.narod.ru/texts/pirozenko-1.htm]
    22.   Кравченко В.В. Переяславський комплекс української історіографії// Український гуманітарний огляд. – 2003. – №9. – С.129.
    23.   Пироженко, Віктор. Ук. соч. [http://www.ukrhistory.narod.ru/texts/pirozenko-1.htm]
    24.   Сміт, Ентоні. Національна ідентичність. – С.133-134.
    25.   Греченко В.А. Історія України. Модульний курс Текст: навч. посібник. – Харків: Торсінг плюс, 2009. – С.369.
    26.   Історія України: нове бачення. 2-ге вид. / В.Ф.Верстюк, О.В.Гарань, О.І.Гуржій та ін.; під ред. В.А.Смолія. – К.: Альтернативи, 2000. – С.152.
    27.   Там же. – С.154.
    28.   Яковенко, Наталя. Запис дискусій Робочої наради з моніторингу підручників історії України для середніх шкіл (Конча-Заспа, 19-21 жовтня 2007 р.). – С.10.
    29.   Історія України: нове бачення. – С.176.
    30.   Історія України/ Керівник авт. кол. Ю.Зайцев. – Львів: Світ, 1996. – С.170.
    31.   История Украины. Учебное пособие для студентов учетно-финансового факультета Донецкого госуниверситета. – Донецк: «КИТИС», ДонГУ, 1999. – С.70.
    32.   Бойко О.Д. Історія України: Навч. посіб. 3-тє вид., вип., доп. – К.: Академвидав, 2007. – С.183.
    33.   Історія України/ Керівник авт. кол. Ю.Зайцев. – С.317.
    34.   Білоцерківський В.Я. Історія України. – С.137.
    35.   Запис дискусій Робочої наради з моніторингу підручників історії України для середніх шкіл (Конча-Заспа, 19-21 жовтня 2007 р.). – С.27-28.
    36.   Там же. – С.29.
    37.   Мудрий, Мар’ян. Тема «колоніального статусу» України у підручниках з історії// Матеріали Робочої наради з моніторингу підручників історії України для середніх шкіл (Конча-Заспа, 19-21 жовтня 2007 р.). – С.87-88.
    38.   Программа для загальноосвітніх навчальних закладів. Історія України. 5-12 класи. Рівень стандарту// Історія в школах України. – 2009. – №7-8. – С.17-24; №9. – С.18-21.
    39.   Мудрий, Мар’ян. Ук. соч. – С.98-99.
    40.   Там же. – С.94.
    41.   Там же. – С.98.
    42.   Сміт, Ентоні. Національна ідентичність. – С.130-131.
    43.   Gellner, Ernest. Conditions of Liberty. Civil Society and its Rivals. – London: Hamish Hamilton, 1994. – P.115-116.
    44.  Сміт, Ентоні. Національна ідентичність. – С.133.
    45.   Там же. – С.134.
    46.   Список «Книги Буття українського народу» М. I. Костомарова, що був вилучений у М. I. Гулака під час обшуку в Олексіївському равеліні 2 квітня 1847 р. [http://www.izbornyk.org.ua/rizne/kmt02.htm]
    47.   Кобрин К.Р. От патерналистского проекта власти к шизофрении: «ориентализм» как российская проблема (на полях Эдварда Саида) // Неприкосновенный запас. Дебаты о политике и культуре. – 2008. – №3 [http://magazines.russ.ru/nz/2008/3/kk5.html]
    48.   Там же.
    49.   Список «Книги Буття українського народу» М. I. Костомарова [http://www.izbornyk.org.ua/rizne/kmt02.htm]
    50.   Там же.
    51.   Ясь О.В. «Свій» серед чужих, «чужий» серед своїх. «История Малой России» Д.Бантиш-Каменського у світлі українсько-російського культурного перехрестя// Український історичний журнал. – 2009. – №2. – С.160-194.
    52.   Цит. по: Короткий, Віктор. Михайло Максимович// Історіографічні дослідження в Україні. – К., 2005. – Вип.15: Визначні постаті української історіографії ХІХ-ХХ ст. – С.53.
    53.   Там же.
    54.   Список «Книги Буття українського народу» М. I. Костомарова [http://www.izbornyk.org.ua/rizne/kmt02.htm]
    55.   Там же.
    56.   Там же.
    57.   Там же.
    58.   Подробнее на эту тему см.: Миллер, Алексей. «Украинский вопрос» в политике властей и русском общественном мнении (вторая половина ХІХ в.). – СПб.: «Алетейя», 2000; Глембоцкий, Хенрык. Александр Гильфердинг и славянофильские проекты изменения национально-культурной идентичности на западных окраинах Российской империи// Ab Imperio. – 2005. – №2. – P.135-166.
    59.   Szporluk, Roman. The Making of Modern Ukraine: the Western Dimension// Harvard Ukrainian Studies. – 2001. – Vol.25. – No.1-2. – P.57-90; Шпорлюк, Роман. Творення сучасної України: західний вимір// Дух і Літера. – 2004-2005. – №13-14. – С.54-90.
    60.   Подробнее на эту тему см.: Бахрутина, А.Ю. Политика Российской империи в Восточной Галиции в годы первой мировой войны. – М.: «АИРО-ХХ», 2000. – 264 с.
    61.   Яковенко, Наталя. «Образ себе» – «образ Іншого» у шкільних підручниках з історії// Матеріали Робочої наради з моніторингу підручників історії України для середніх шкіл (Конча-Заспа, 19-21 жовтня 2007 р.). – С.113; Яковенко, Н. Карфаген застарілих догм// Сучасність. – 2008. – №5-6. – С. 53-57.
    62.   Подробнее на эту тему см.: Плохій, Сергій. У пошуках «золотого віку» України// Критика. – 2004. – №4. [www.krytyka.kiev.ua]; Plokhy, Serhii. Cossack Mythology in the Russian-Ukrainian Border Dispute// The Legacy of History in Russia and New States of Eurasia. – Armonk, New York, London, 1994. – P.147-170; Wilson, Andrew. Myths on National History in Belarus and Ukraine// Hosking, G. and G.Schopflin. Myths and Nationhood. – London, 1997. – Р.182-197; Wilson, Andrew. National History and National Identity in Ukraine and Belarus// G.Smith, V.Law, A.Wilson, A.Bohr and E.Allworth. Nation-building in the Post-Soviet Borderlands. The Politics of National Identities. – Cambridge: Cambridge University Press, 1998. – Р.23-47.
    63.   На эту тему также см.: Брюкнер, Паскаль. Тирания покаяния: эссе о самобичевании Запада // Отечественные записки. – 2008. – №5 (44). Память и забвение: битва за прошлое [http://www.strana-oz.ru/?numid=46&;article=1734]
    64.   Подробнее о симбиозе коммунистической номенклатуры и «культурной элиты» в 1990-1991 гг. см.: Грицак, Ярослав. Нарис історії України. Формування модерної української нації ХІХ-ХХ ст. – К.: Ґенеза, 1996. – С.325.
    65.   Мудрий, М. Ук. соч. – С.98.
    66.   Zarycki, Tomasz. Uses of Russia: The Role of Russia in the Modern Polish National Identity// East European Politics and Societies. – 2004. – Vol.18. – No.4. – P.599.
    67.   Интервью президента В.Ющенко российской «Независимой газете» (29.05.2009) [http://www.bbc.co.uk/ukrainian/domestic/story/2009/05/090529_yusch_rus_oh.shtml]
    68.   Андерсон, Бенедикт. Воображаемые сообщества. Размышления об истоках и распространении национализма. – С.230.
    69.   Кравченко, В.В. Переяславський комплекс української історіографії// Український гуманітарний огляд. – 2003. – №9. – С.135; Переяславська рада 1654 року: (історіографія та дослідження). – К., 2003; Федорук, Ярослав. Переяславська легенда середини XVII – кінця XX ст.// Переяславська рада та українсько-російська угода 1654 р.: Історія, історіографія, ідеологія (Матеріали міжнародного круглого столу 12 грудня 2003 р.). – К., 2005. – С.141-151; Грабовський, Сергій. Переяславська рада: міф і його відлуння// Сучасність. – 2004. – №1. – С.68-78; Кульчицкий, Станислав. Три Переяслава// Зеркало недели. – 2002. – № 33 (408) [http://www.zn.ua/3000/3050/35901/]; Кульчицький, Станіслав. До 350-річчя Переяславської ради. Геополітичні уроки Тузли// Дзеркало тижня. – 2004. – № 2 (477). – 17-23 січня [http://www.dt.ua/3000/3050/45256/]; Кульчицький, Станіслав. Третій Переяслав// Дзеркало тижня. – 2003. – № 5 (430). – 8 лют.; Кримський, Сергій. Джерело національної гідності. – День. – 2002. – 166 [http://www.day.kiev.ua/72027/];  Третій Переяслав [http://media-journal.franko.lviv.ua/N4/eko-movy/lyzan-ekolog.htm]; Шпиталь, Іван. Українці і росіяни: хто кому яка рідня// Українське слово. – 2005. – № 39-45. – 28 вересня – 22 листопада.  
    70.   Кравченко, В.В. Переяславський комплекс української історіографії// Український гуманітарний огляд. – 2003. – №9. – С.129.
    71.   Там же. – С.125.
    72.   Интервью президента В.Ющенко газете «Сільські вісті» (06.11.2009) [http://www.president.gov.ua/news/15626.html]
    73.   Кравченко, В.В. Переяславський комплекс української історіографії. – С.129.
    74.   Интервью В.Ющенко радиостанции «Эхо Москвы» (03.04.2009) [……]
    75.   Выступление В.Ющенко в программе «Свобода» на телеканале «Интер» (22.05.2009) [http://www.president.gov.ua/news/13910.html]
    76.   Интервью президента В.Ющенко газете «Сільські вісті» (06.11.2009) [http://www.president.gov.ua/news/15626.html]
    77.   Интервью В.Ющенко радиостанции «Эхо Москвы» (03.04.2009) [……]
    78.   Яковенко, Наталя. «Образ себе» – «образ Іншого» у шкільних підручниках з історії. – С.119.
    79.   Там же. – С.114.
    80.   Промова Президента України Віктора Ющенка на мітингу перед початком сходження на Говерлу, присвяченого річниці проголошення Декларації про державний суверенітет України (18.07.2009) [http://www.president.gov.ua/news/14520.html]
    81.   Слово Президента України Віктора Ющенка під час урочистостей з нагоди відзначення 440-ї річниці Люблінської унії (01.07.2009) [http://www.president.gov.ua/news/14330.html]
    82.   Кравченко, В.В. Україна, імперія, Росія… Огляд сучасної української історіографії// Український гуманітарний огляд. – 2004. – №10. – С.136.
    83.   Мудрий, М. Ук. соч. – С.100.
    84.   Выступление В.Ющенко на собрании интеллигенции Львовской области (10.09.2009); Выступление В.Ющенко на торжественном собрании в связи с 20-летием создания Народного Руха Украины (11.09.2009).
    85.   Интервью президента В.Ющенко украинской службе BBC (07.10.2009) [http://www.bbc.co.uk/ukrainian/domestic/story/2009/10/091007_yusch_dorosh_ie_sp.shtml]
    86.   Интервью президента В.Ющенко газете «Сільські вісті» (06.11.2009) [http://www.president.gov.ua/news/15626.html]
    87.   Томпсон Е. Трубадури імперії: Російська література і колоніалізм/ Пер. з англ. М. Корчинської. – К: Вид-во Соломії Павличко «Основи», 2006. – С.32.
    88.   Velychenko, Stephen. The Issue of Russian Colonialism in Ukrainian Thought// Ab Imperio. – 2002. – №1. – Р.323-366.
    89.   Кравченко, В.В. Україна, імперія, Росія… – С.138.
    90.   Шнирельман, Виктор. Ценность прошлого: этноцентристские исторические мифы, идентичность и этнополитика// Реальность этнических мифов / Под ред. М. Олкотт и А. Малашенко; Моск. Центр Карнеги. – М., 2000 [http://www.ukrhistory.narod.ru/texts/shnirelman-1.htm]; Караваев, А. «Новый исторический миф» и конфликты интерпретаций [http://www.prognosis.ru/news/nacional/2007/6/29/history.html 27-09-07]; Кобрин, К.Р. Ук. соч. [http://magazines.russ.ru/nz/2008/3/kk5.html]; Багдасарян, В.Э. Параистория как признак общественной трансформации// Преподавание истории в школе. – 2006. – №9. – С.4-11; Шмидт, С.О. «Фоменко» как феномен общественного сознания// Преподавание истории в школе. – 2006. – №9. – С.12-21.
    91.   Nadkarni, Maya and Olga Shevchenko. The Politics of Nostalgia: A Case for Comparative Analysis of Post-Socialist Practices// Ab Imperio: Studies of New Imperial History and Nationalism in the Post-Soviet Space. – 2004. – №2. – P.487-519.
    92.   Zarycki, Tomasz. Op. cit. – P.597-598.
    93.   Ibid. – P.603-605.
    94.   Каппелер, Андреас. Українсько-російські стосунки у ХІХ столітті: гіпотези та відкриті питання // Доповіді на ІІ Міжнародному конгресі україністів. – Львів, 1994. – Ч.1. – С.208-214 [http://www.ukrhistory.narod.ru/texts/kappeler-1.htm]
    95.   Zarycki, Tomasz. Op. cit. – P.614-616.
    96.   Штепа, Павло. Московство, його походження, зміст, форми й історична тяглість. 3-є вид. – Дрогобич: «Відродження», 2000.– 352 с.
    97.   Там же. – С.3.
    98.   Там же. – С.351.
    99.   Там же. – С.308.
    100.   Там же. – С.306-307.
    101.   Там же. – С.309.
    102.   Там же.
    103.   Там же. – С.11.
    104.   Там же. – С.12.
    105.   Там же. – С.13.
    106.   Лук’яненко, Левко. Цивілізаційний вибір України [http://sensus.ws/politic/vubir_ukr.htm]
    107.   Подробнее об использовании подобной терминологии см.: Каппелер, Андреас. Мазепинці, малороси, хохли: українці в етнічній ієрархії Російської імперії// Київська старовина. – 2001. – №5 [http://www.ukrhistory.narod.ru/texts/kappeler-2.htm]
    108.   Лук’яненко, Левко. Ук.соч.;  Штепа, Павло. Ук. соч. – С.16-17.
    109.   Гнатюк, Оля. Прощання з iмперiєю: Українськi дискусiї про iдентичнiсть / Авторизований переклад з польської. – Київ: Критика, 2005. – С.467-468.
    110.   Яковенко, Наталя. Навіщо казка про перевертня// Критика. – 1997. – №2 [www.krytyka.kiev.ua]
    111.   На эту тему см. также: Рябчук М. Зло банальне й метафізичне: рецепція Росії у публіцистиці журналів «Культура» та «Сучасність»// Сучасність. – 1997. – №10. – С.129-137.
    112.   Гуцало, Євген. Ментальність орди. Статті. – К.: Просвіта, 1996.
    113.   Гнатюк, Оля. Ук. соч. – С.472-473.
    114.   Цит. по: Гнатюк, Оля. Ук. соч. – С.472.
    115.   Там же.
    116.   Zarycki, Tomasz. Op. cit. – P.603-604.
    117.   Литературная газета. – 1946. – 12 сентября. Цит. по: Штепа, Павло. Ук. соч. – С.326.
    118.   Гнатюк, Оля. Ук. соч. – С.459.
    119.   Яковенко, Игорь. Ук. соч. [http://www.izbornyk.org.ua/rizne/igyak.htm]
    120.   Там же.
    121.   Там же.
    122.   Юдин, Алексей. Новая украинская мифология// Неприкосновенный запас. – 2000 [http://www.ukrhistory.narod.ru/texts/yudin-1.htm]
    123.   Коротков, Евгений. Патриотизм и «патриоты»// Рабочая газета. – 2009. – 28 февраля. – C.1 [www.rg.kiev.ua]
    124.   Якого ми б хотіли Президента України?// Кримська світлиця. – 2009. – 20 березня [http://svitlytsia.crimea.ua/index.php?section=article&;artID=7043]
    125.   Гнатюк, Оля. Ук. соч. – С.116-117.
    126.   Там же. – С.450-452.
    127.   Бондаренко, Кость. Праві в Україні: запекла боротьба за маргінес// Культурологічний часопис Ї. – 2000. – Віп.16. – С.105-116 [www.ji-magazine.lviv.ua]
    128.   Гнатюк, Оля. Ук. соч. – С.457-458.
    129.   Кобрин, К.Р. Ук. соч. [http://magazines.russ.ru/nz/2008/3/kk5.html]
    130.   Интервью В.Ющенко радиостанции «Эхо Москвы» (03.04.2009)
    131.   Этот образ воспроизводится во многих гранд-нарративах. См., например: «Украинская нация формировалась и развивалась преимущественно как крестьянская нация». Історія України: нове бачення. В.Ф.Верстюк, О.В.Гарань, О.І.Гуржій та ін.; під ред В.А.Смолія. – К.: Альтернативи, 2000. – С.155; «Крестьянство наиболее последовательно сохраняло основные национальные черты в языке, быту, культуре и национальном сознании. Происходила дальнейшая консолидация украинской нации». Білоцерківський В.Я. Історія України: Навчальний посібник. – К.: Центр учбової літератури, 2007. – С.284.
    132.   Історія України/ Керівник авт. кол. Ю.Зайцев. – Львів: Світ, 1996. – С.229.
    133.   Запис дискусій Робочої наради з моніторингу підручників історії України для середніх шкіл (Конча-Заспа, 19-21 жовтня 2007 р.). – С.30.
    134.   В тех редких случаях, когда авторы гранд-нарративов все же упоминают об образованных украинцах, им стараются приписать крестьянское происхождение. Вот, например, как охарактеризован польский шляхтич Перемышльского повета Русского воеводства Станислав Ориховский, учившийся в университетах Вены, Виттемберга, Падуи и Болоньи: «Станислав Ориховский (1513-1566), уроженец села Орихова под Перемышлем. Был известен как «рутенский (руський) Демосфен». Білоцерківський В.Я. Історія України: Навчальний посібник. 3-тє вид. – К.: Центр учбової літератури, 2007. – С.137. И ни слова о том, что он был шляхтичем и католиком. Подчеркнуто, что Ориховский родился в селе, но ведь именно в селах жило (и рождалось) подавляющее большинство шляхтичей. Фрагмент стилизован так, чтобы у читателя сложилось впечатление о талантливом выходце из крестьян, «из народных масс» («масса в сермягах» по выражению Н.Яковенко). Можно предположить подсознательное противопоставление его образу Михаила Ломоносова, навязывавшемуся советской пропагандой.
    135.   Гнатюк, Оля. Ук. соч. – С.449-450.
    136.   Яковенко, Игорь. От империи к национальному государству (Попытка концептуализации процесса)// Полис. – 1996. – №6 (36). – С. 117-128 [http://www.izbornyk.org.ua/rizne/igyak.htm]
    137.   Мудрий, М. Ук. соч. – С.99.
    138.   Історія України/ Керівник авт. кол. Ю.Зайцев. – Львів: Світ, 1996. – С.173-174.
    139.   Об этом очень хорошо сказано в докладе: Сокирко, Олексій.  Антропологічний підхід у застосуванні до дослідження переяславської проблематики: нові пошукові можливості// Переяславська рада та українсько-російська угода 1654 р.: Історія, історіографія, ідеологія (Матеріали міжнародного круглого столу 12 грудня 2003 р.). – К., 2005. – С.162-169.
    140.   Федір СТРИГУН, лауреат Національної премії ім. Т. Шевченка, народний артист України, художній керівник Львівського національного академічного українського драматичного театру ім. Марії Заньковецької // Вісімнадцятий крок зроблено... – День. – 2009. – 21 серпня  [http://www.day.kiev.ua/290619?idsource=278833&;mainlang=ukr]
    141.   Апухтин, Юрий. Об идеалах юго-востока// Киевский вестник. – 2009. – 27 июня. – С.2.
    142.   Яковенко, Игорь. Ук.соч. [http://www.izbornyk.org.ua/rizne/igyak.htm]
    143.   Історія України/ Керівник авт. кол. Ю.Зайцев. – Львів: Світ, 1996. – С.194.
    144.   «Все отличие «красной смуты» как от Великой Французской революции, так и от смуты XVII в. можно свести к невиданно мощному столкновению модернизаторства и традиционализма, закончившемуся скрытой, парадоксальной по форме и потому непризнаваемой победой архаики. Более того, весь цикл новейшей русской смуты и даже всей последующей советской истории можно описать по схеме возобладания крестьянской психоментальности в той среде, которая была ей враждебна по определению – в городе и даже в имперско-коммунистической власти». Булдаков, Владимир. Красная смута. Природа и последствия революционного насилия. – М.: Росспен, 1997. – С.339.
    145.   Запис дискусій Робочої наради з моніторингу підручників історії України для середніх шкіл (Конча-Заспа, 19-21 жовтня 2007 р.). – С.29.
    146.   Boyko, Nataliya. Villain Today, Hero Tomorrow. – Transition Online (22 April 2009) [http://www.tol.cz/look/TOL/article.tpl]; Машкін, Алєксандр. «Скажи мне, кто твой друг!..» (або як в сучасній українській школі вивчають російську історію)// Історія в школі. – 2008. – №1. – С.1-5.
    147.   Каппелер, Андреас. Українсько-російські стосунки у ХІХ столітті: гіпотези та відкриті питання [http://www.ukrhistory.narod.ru/texts/kappeler-1.htm]
    148.   Грыцак, Я. Украинская историография: 1991-2001. Десятилетие перемен// Ab Imperio. – 2003. – №2 [www.abimperio.net]
    149.   Кравченко, В.В. Переяславський комплекс української історіографії// Український гуманітарний огляд. – 2003. – №9. – С.139.
    150.   Торбаков, Игорь. Историческая наука как инструмент формирования новых государств //Независимая газета. – 1996. – 20 окт. [http://www.ukrhistory.narod.ru/texts/torbakov-1.htm]
    151.   Запис дискусій Робочої наради з моніторингу підручників історії України для середніх шкіл (Конча-Заспа, 19-21 жовтня 2007 р.). – С.17.